Впрочем, однажды и на старуху нашлась проруха. Мышка не выдержала. А виной всему был
Миленький Мишенька
— Ты помнишь Мишеньку? — спросила меня Мурка, пока мы сидели с ней на диване и ждали звонка от Мышки.
— Помню.
— Помнишь, как он ее доставал?
— Помню.
— Тебе не кажется, что с Оленем будет та же история?
— Не знаю, Мур. Тебе не кажется, что у Мыши не может быть других историй?
— Ммммммммм… — сказала Мура и надолго задумалась. — Ты не помнишь, когда это случилось?
— Года три назад.
А дело было так.
Мишенька был младше Мышки на… впрочем, это неважно. Подобрала она его в театре, куда выбралась по нашей с Муркой настоятельной просьбе, пребывая в депрессии по поводу очередного запоя Джигита. Мишенька поднял оброненную Мышкой программку, посмотрел на нее младенческими глазами, похожими на пенку топленого молока, и попросил разрешения угостить кофе. Мышка сдуру разрешила. Ей польстило, что такой молодой человек обратил на нее внимание. Пока пили кофе, Мишенька молчал, и Мышка подумала: какой милый молодой человек. Деликатный и не надоедливый совсем. Потом Мишенька проводил ее домой. На подходе к дому Мышка уже знала, что Мишеньке двадцать два года, что он живет с мамой то ли в Балашихе, то ли в Барвихе — она точно не запомнила, — что в детстве любил мягкие игрушки, а в машинки совсем не играл и до сих пор спит со старым безухим зайцем, что летом защитит диплом и будет что-то там проектировать, а до лета совершенно свободен и что он позвонит Мышке как-нибудь на днях, если она не против дать ему свой телефон.
Он позвонил на следующий день. Мышка как раз разбила любимую чашку, заляпав кофе полкухни, и бежала из ванной с тряпкой. Мишенька был очень несвоевременный мальчик.
— Доброе утро, — сказал он. — Это Михаил. Может быть, вы меня помните? Мы вчера познакомились в театре. Вы уронили программку, а я поднял, а вы сказали: «Спасибо!», а я сказал: «Пожалуйста!», а потом сказал: «Может быть, вы выпьете со мной кофе?», а вы сказали: «Да, конечно», а я…
— Я помню, помню, — вклинилась Мышка. — Вы простите, Миша, мне надо бежать.
— Правда? Помните? — обрадовался Мишенька, как будто его можно было забыть. — А я вас еще до дому провожал, а вы сказали, что я могу вам позвонить. Я вам хотел сказать… вы знаете… я всю ночь не спал, о вас думал, а утром встал, почистил зубы, выпил чай, я всегда по утрам пью чай, «Липтон», да, еще зарядку сделал, я всегда делаю зарядку, с первого класса, а потом мама с работы позвонила и сказала: «Неужели ты еще спишь?», а я сказал: «Не сплю», потому что я уже не спал и собирался вам звонить. И вот звоню. А вы тоже не спите?
— Не сплю, — ответила Мышка.
— Вот видите, как хорошо, что я позвонил! Вы не спите. На работу собираетесь?
— Собираюсь, — соврала Мышка.
— Я вас встречу, можно? Вы где работаете? А я нигде не работаю. Я диплом пишу, а потом буду работать в…
— Я знаю, Миша. Вы вчера говорили.
— Ах, да, я забыл.
Мишенька был очень забывчивый мальчик.
На следующий день он позвонил снова.
— Угу, — мрачно буркнула Мышка, услышав в трубке его голос. И еще раз: — Угу.
На голове чесались бигуди. Тапки, похожие на двух свалявшихся мышей, волочились сзади. Яичница горела заживо. Кофе совершил последний рывок, выплюнулся из джезвы и расположился на плите нахальным сгустком вулканической лавы. Мишенька обрисовывал подробности своего утреннего туалета. Ну, мыло, там, мочалка, зубная паста, точная маркировка дезодоранта, и кран, знаете ли, капает…
— Угу, — повторила Мышка. — Ты мне еще расскажи, как ты чай в кружку засовываешь! — Она уже поняла, что просто так от Мишеньки не отделаться, и резко перешла на «ты».
— Ну, конечно. Обязательно, — ответил Мишенька. Он был очень вежливый мальчик.
Мышка швырнула трубку на диван, вывалила яичницу в ведро, сыпанула на плиту «Комет», плюнула, выпрыгнула из халата и поскакала в ванную, одной рукой вытягивая из волос бигуди, а другой натягивая брюки. Звонок застал ее на одной ноге. Она планировала немедленно бежать к Джигиту, уже неделю сидевшему в местном ЖЭКе после лекции о вреде курения и трескавшему водку с начальником. Ей было немножко не до Мишеньки.
— Я положил, — сказал Мишенька, перезвонив через пять минут.
— Что?
— Ну, чай. Ты же просила сообщить. Один пакетик. «Липтон». Еще ложку сахара.
— Спасибо за информацию. Все?
— Нет, не все.
— Что еще?
— Сейчас выпью чай, надену красный свитер… Или ты думаешь, черный лучше?
— Я ничего не думаю.
— Ну, хорошо, тогда красный. Да, ботинки. Надо ботинки почистить. Есть два гуталина — один черный, другой бесцветный. От черного блестит. А бесцветный просто грязь снимает.
— Миш, — сказала Мышка задушевно, — знаешь что?
— Что?
— Всего тебе хорошего.
Каждый день Мишенька дарил ей цветы. Он стоял возле подъезда в коротком клетчатом пальтеце с гвоздикой в руке. Гвоздика была завернута в целлофан, а снизу прихвачена кусочком газеты. Мишенька был очень аккуратный мальчик. Гвоздику он держал строго перпендикулярно земле, схватившись за нее двумя руками, как за соломинку. Гвоздики были махровые, с нежным белым оперением вокруг алой сердцевинки. Мишенька любил все пушистое. Он был очень нежный мальчик. Увидав Мышку, Мишенька делал шаг вперед, вытягивал лицо, округлял глаза и приоткрывал рот. Он совал гвоздику Мышке и смотрел на нее младенческими коровьими глазами, похожими на пенку топленого молока.
Где Мишенька проводил время, когда не торчал у Мышки на кухне, никто не знал. Похоже, что нигде. А на кухне он торчал чуть не каждый вечер.
— Здравствуйте! — сказал Мишенька, когда Мышка приволокла его на очередную нашу с ней встречу. — А я Мышин друг! Мы с ней дружим!
Он был очень общительный мальчик.
— Отвечай быстро — он тебе нужен? — спрашивали мы с Муркой.
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Господи, ну что тут знать! Нужен или нет — что трудного? Хорошо. Давай по-другому. Зачем он тебе нужен?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Что он таскается каждый день со своими гвоздиками? Раз таскается, значит, ты поощряешь? Или нет?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Что ты ничего не знаешь? Зачем он звонит по сто раз на дню? Тебе больше заняться нечем? Тебе очень интересно, чем он чистит зубы? Интересно?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Диагноз ясен, — припечатывала Мурка. — Патологическая мягкотелость, отягощенная комплексом неполноценности. Ты его терпишь, потому что думаешь, что тебя больше никто не полюбит. Узнаю джигитскую школу!
Вся эта канитель продолжалась довольно долго. Джигит уже успел передислоцироваться в другую точку распития крепких спиртных напитков, а Мишенька все морочил Мышке голову. Пока не случилась эта история.
Телефон зазвонил в два часа ночи. Вернее, без пяти два. Мыша только приняла тазепам и пыталась уснуть — в тот день у нее произошло очередное решающее объяснение с Джигитом, который не хотел покидать гостеприимных стен ЖЭКа.
— Вышел из метро, — сообщал Мишенька. — Электричек нет. Иду домой по шпалам.
Мышка застонала и повалилась в кровать. Сон сделал ручкой и даже, кажется, шаркнул ножкой. Мышка выползла на кухню, поставила чайник и принялась переживать за Мишеньку. Она сидела у стола, дула на чай и представляла, как Мишенька идет по шпалам в свою то ли Балашиху, то ли Барвиху. Что-что, а страху Мышка умела на себя нагнать. На Мишеньке короткое клетчатое пальтецо. Ветер раздувает полы, забирается за шиворот, колючим шарфом обвивает шею. Почему-то казалось, что ветер обязательно должен забраться в уши и что теперь в ушах у Мишеньки всегда будет свистеть ветер. «В голове у него свистит!» Мишенька загребает снег носками ботинок, начищенных черным гуталином. Или бесцветным? Снег забивается в носки, носки мокнут и тяжелеют. Мишенька все медленней передвигает ногами, останавливается, падает на шпалы и смотрит в небо младенческими глазами, похожими на пенку топленого молока. «На кой черт он мне позвонил! Чтобы я тут с ума сходила?» Потом к Мишеньке подходит компания местных братков. Кепки набекрень, во рту — золотые фиксы. «Какие фиксы? Ты хоть раз видела фиксы? Кто их сейчас носит?» Братки снимают с Мишеньки часы, клетчатое пальтецо, американские джинсы, купленные на вьетнамской толкучке, и бьют ногами в бок. Мишенька плачет и закрывает младенческие глаза. «Он что себе думает? Что я всю ночь буду тут сидеть? На нервах моих решил поиграть? В страсти-мордасти?» Мышка плюхнула чашку в раковину и встала, чтобы идти в постель.
— Буль! — сказал телефон.
Мышка схватила трубку.
— Дошел! — радостно сообщал Мишенька.
Мышка посмотрела на часы. Четыре тридцать семь. «Убью идиота! Пусть только явится!» — подумала она и с головой укрылась одеялом.
Мишенька позвонил, как всегда, в полвосьмого. Бодро отрапортовал, что спать не ложился, потому что какой смысл, зато дочитал роман, который ему дала Мышка и выпил три чашки кофе.
— Тебя где носило? — процедила Мышка.
— Я у ребят в общежитии… посидели чуть-чуть.
— Ты почему там не остался?
— Остался? Как это — остался? Я же тебе должен утром звонить, а там телефона нет, а по мобильному я не могу — дорого. Нет, я остаться никак. Вдруг ты волноваться станешь?
— Я? Волноваться? Стану? — четко разделяя слова, проговорила Мышка и глубоко вздохнула. — Ты вот что, Миша, ты мне больше не звони.
— Не звонить? — прошептал Мишенька и Мышке показалось, что он сейчас перестанет дышать. — Почему?
— Почему? Это ты спрашиваешь — почему?! — Мышка орала как резаная. Вообще-то такого с ней обычно не случается. Она обычно очень вежливая девочка. — Ты вообще соображаешь, что делаешь? Ты мне зачем звонил? Чтобы я с ума сходила? Чтобы всю ночь не спала? Я тебе кто? Мать? Сестра? Любовница? Я тебе никто! Ты что за мной таскаешься днем и ночью? Тебе что надо? Ты думаешь, мне очень интересно, чем ты ботинки чистишь? Ты думаешь, мне очень нужно знать, что ты на завтрак ешь? Твои цветочки мне очень нужны? Ты идиот! У тебя жизни своей нет, вот ты в мою и лезешь!