— Ах ты, ушастый галчонок, — засмеялся Кораблев, — беги за дядей Женей.
Кораблев составил банки с разбавителями и красками в большую жестяную коробку и вместе с Эньшиным отнес в церковь. В ожидании Засекина оба присели на скамью под липой. Эньшин был человеком разговорчивым, как отметил про себя Кораблев, вот и сейчас он засыпал его вопросами.
— Андрей Андреевич, вы художника Павла Анохина знаете?
— Знаком.
— Интересно, как вы находите его живопись?
— Он, несомненно, талантливый.
— Хорошо. А вот скажите, будь вы коллекционером живописи, стали бы приобретать его картины?
— Приобрел бы. Он недавно на Совет приносил такие хорошие этюды. У него их купили для художественной лотереи. Да и картины его мне нравятся... Вас-то он чем заинтересовал?
— Я как-то в салоне видел его этюды и еще подумал: а не купить ли?
— Ну и что? Купили?
— Да денег тогда при себе не оказалось, а потом вообще передумал.
— Ну и зря. Со временем его талант будет оценен по достоинству.
— А что, Анохин нуждается?
— Если и не бедствует, то и лишних денег у него определенно нет. Он не из породы тех коммерческих и плодовитых художников, что могут угодить любому вкусу...
К ним, широко улыбаясь, подошел Евгений. Вот уж и впрямь добрый молодец — к нему вполне подходило такое определение.
— Андрей Андреевич! Не сердитесь, я напоследочки, на проводы — вы уехали и того, тоскливо как-то стало...
— Подожди, — прервал его Кораблев. — Надо с нами поехать.
— Куда? Я здесь еще не все закончил.
Эньшин отвел Засекина в сторону, что-то сказал негромко. Тот возразил:
— Заработать я не против, это мне сейчас в самый раз. Но, с другой стороны, уезжать не хочется...
Эньшин уговаривал:
— Вернетесь сюда потом, работы всего недели на полторы.
Засекин согласился и вместе с Кораблевым пошел собирать вещи.
Когда они вернулись, увидели, что Эньшин сильно расстроен. Оказывается, в ожидании Засекина он решил заглянуть в магазин. Машину поставил на берегу. Когда возвратился, дверца была открыта, хотя он ясно помнил, что проверял, заперта ли.
Плащ, пиджак, портфель — все было на месте. Исчезла лишь коробка с яркими наклейками. В ней были печенье, конфеты, а на дне, под картонкой, рукопись одного знакомого писателя, как Семен Михайлович объяснил Кораблеву, — часть неизданной книги, которую он намеревался передать в литературный архив.
Засекин предложил заявить о краже в милицию, но Эньшин категорически отказался.
Он был в мрачнейшем состоянии, и всю обратную дорогу спутники не отваживались заговаривать с ним.
Эньшин мысленно проклинал вора. Он больше всего опасался, как бы тетради не попали в руки людей, сведущих в делах Художественного фонда. Ах, как это было бы плохо. Но еще хуже, если она попадет в милицию. Ведь сколько сил пришлось ему потратить, чтобы добыть эту «рукопись». Об авторе ее он узнал случайно. Зашел как-то разговор с родственником Эньшина, жившим в Киеве. Вспомнили былое, старых знакомых. Вот тогда-то родственник и сказал, что есть один человек, по фамилии Истомин, который знает всю подноготную про двух махинаторов, которые раньше жили в Киеве, а теперь орудуют в Москве. И если он, Эньшин, не дурак, то мог бы отыскать Истомина и узнать от него ценные сведения, которые могли бы еще как пригодиться Эньшину.
И тогда Эньшин при каждом удобном случае стал наводить справки об Истомине и выяснил, что тот давно уехал из Киева и живет в Ленинграде. Он узнал и адрес Истомина.
БЛАГОСЛОВЕН СЕВЕРНЫЙ КРАЙ
Весной художники Павел Анохин и Юрий Пожидаев вылетели в командировку в Магадан. Они должны были выполнить часть комплексного заказа для художественного комбината, в котором работали. Командировка была рассчитана на длительное пребывание в Магадане. Им предстояло сделать эскизы для больших панно, написать портреты передовых людей. Анохин ехал с радостью. Еще бы! Увидеть Магадан! Не каждому художнику выпадает такая удача. Радость несколько омрачало одно обстоятельство — ему не очень хотелось ехать вместе с Пожидаевым. С ним уже приходилось работать, и Анохин понял: живописец он средненький, явно не шагнувший за рамки ремесленничества. И человек малоприятный. Но Анохин знал, что Пожидаев отлично умел вести все дела с заказчиками, а сложностей в них было немало.
Оба художника остановились в гостинице. И с первых же дней Анохин ощутил особенности жизни этого города. Вокруг словно завихрились ветры, принесенные горняками с золотых приисков, охотниками, моряками с Чукотки, бородатыми геологами из дальних экспедиций...
В свободное от основной работы время Павел часто уходил в бухту Гертнера, писал этюды, делал зарисовки. С высокого обрыва перед ним открывались просторы туманного Охотского моря. В часы отлива море уходило далеко от берега. Можно было долго идти по обнажившемуся дну. Павел удивлялся, как мальчишки без боязни сновали по мокрому песку — подбирали водоросли, мелких обитателей моря, куски древесины, пропитанные смолой... Подходили на лодках рыбаки, выгружали на берег улов.
Однажды он наблюдал погрузку геологов на самоходную баржу. Работой руководила молодая женщина. Было видно, что она веселая, смешливая, но в таком серьезном деле старалась выглядеть строгой, напускала на себя озабоченность. Но согнать улыбку с лица ей так и не удавалось, при любой шутке товарищей она громко смеялась и белая полоска зубов сверкала на смуглом лице. Анохин сделал с нее несколько набросков. Кто-то за его спиной крикнул:
— Марьяна Евгеньевна! Вас нарисовали. Похожа!
Вокруг Анохина тотчас же образовался кружок. Подошла Марьяна. Он молча подал ей рисунок. Она улыбнулась.
— Как хорошо получилось!
— Тогда примите его от меня...
— Ну, спасибо, возьму на память... А вы, вероятно, не здешний?
— Угадали, я из Москвы, Анохин Павел Корнеевич.
— Запомню. Ну, мне пора... Желаю удачи.
Что-то диковатое было в ее красоте. «Какая женщина!.. — думал Анохин. — Такую и море не укачает... и в тайге небось как дома. Кажется, позови она меня, поехал бы куда угодно...» И он ощутил глубоко скрытую в душе давнюю боль, растревоженную сейчас этой встречей.
К концу погрузки к причалу подъехал «газик», из него вышел мужчина, ведя на поводке лайку. Собака устремилась к Марьяне, встала возле нее, прижавшись к ногам.
Когда работа закончилась, Марьяна отошла с приехавшим в сторону. Анохин видел: говорили они мало, только смотрели друг на друга, и мужчина бережно, держал ее руки. Потом она медленно взошла по трапу на баржу и помахала ему.
Вернувшись в гостиницу, Анохин подошел к окну. Город этот казался ему каким-то зыбким видением в белой ночи, пронизанным туманами и мягким светом притаившегося за сопками солнца.
Анохина заинтересовала история этого края и его центра — Магадана. И тут Анохину повезло. Соседом по гостиничному номеру оказался журналист — Дмитрий Васильевич Ясин, проживший на Колыме много лет. Анохин познакомился с ним в первый же день приезда.
Однажды они шли центральной улицей Ленина, давно перешагнувшей старую границу города — речку Магаданку. Густые полосы тумана плыли от бухты и сеяли едва ощутимую водяную пыль. Оба путника то погружались в туман, то выныривали из него. Мимо с зажженными фарами медленно проползали машины. Ясин рассказал, что еще недавно, каких-то сорок лет назад, здесь было сурово, дико, безлюдно. Они вышли за город и пошли извилистой трассой, огибавшей сопки.
— Скажите, Дмитрий Васильевич, а вы знакомы с кем-нибудь из участников первых колымских экспедиций?
— О, мне посчастливилось. Первое научное исследование этого края провела Индигирская экспедиция академика Обручева. За ней в 1928 году сюда пришла экспедиция Билибина. С ним были будущие известные ученые-геологи Цареградский, Казанли, Раковский... да всех не перечислишь. Вот с Валентином Александровичем Цареградским я однажды познакомился. Он был тогда начальником геологического управления и объезжал некоторые полевые партии. Я уже в то время работал с геологами. Цареградский пробыл с нами несколько дней. Я слышал о нем и раньше, сравнивал с героями Джека Лондона, но он оказался куда значительнее их. Он делал огромное государственное дело...
Так вот, я за ним почти все время и ходил. Вечерами после работы мы просили его что-нибудь рассказать из прошлого. А рассказчик он удивительный! Слушаешь, и будто все это видишь. Впрочем, чему удивляться, ведь Валентин Александрович неплохой живописец, поэт и писатель. И внешность у него яркая: высокий, какой-то особенно проницательный взгляд, вьющиеся волосы. Это несмотря на возраст. А можно представить, каким он был в те давние годы... Я потихоньку вечером приткнусь, бывало, где-нибудь у костра, записываю его рассказы...
Потом и в Москве у него бывал. Все мечтаю написать о нем, а недавно узнал, что пишется уже книга... «У истоков золотой реки». Автор — геолог, бывший колымчанин, профессор Устиев.
Вообще, вся эта блестящая плеяда колымских геологов — люди особого склада, и, как правило, все многосторонне талантливы. Взять хоть Бориса Ивановича Вронского — какой замечательный человек! Поэт, писатель, переводчик. Ездил с молодежью искать следы Тунгусского метеорита. Сейчас работает над книгой об этом... А его жена, Варсеник Месроповна... Тысячи километров, должно быть, по Колыме исходила и изъездила в экспедициях вместе с мужем. Во всем ему помогала.
Вот видите, мне посчастливилось знать и Вронских, и Сергея Дмитриевича Раковского... Это они были первопроходцами огромного колымского края. Поверите, Павел Корнеевич, не могу об этих людях спокойно рассказывать, всегда волнуюсь... Вы только представьте: они прошли тысячи километров по необжитой, дикой земле! Вот эта дорога, по которой мы сейчас идем, тянется до Индигирки. Мне рассказывали, что лет тридцать тому назад здесь, на пустынном берегу, наскоро срубили деревянные бараки, а поселок из палаток звали «ситцевым городком»... А там, где сейчас современный порт, был небольшой причал, в бухте Нагаева как праздника ждали тогда прибытия теплохода...