Как-то вечером я увидела через окно: БМ идет по липовой аллее. К моему домику. Я обмерла. Что – опять? Только не это. Тогда, в день с божьей коровкой, все произошло словно само собой, настолько случайно и одновременно естественно, что я даже не успела испугаться или испытать отвращение. Но сейчас – сейчас все изменилось. Если бы он прикоснулся ко мне в этот момент, я бы попыталась его убить. Потому что тогда у меня был выбор (я так думала), а теперь у меня его вроде как нет. Я осматривала комнату в поисках тяжелого предмета, которым можно тюкнуть Поленова по темечку, если он войдет в дом. Но он прошел мимо, даже не взглянув в сторону моей избушки. БМ давно скрылся из виду, а я все еще озиралась в поисках орудия обороны, нервно грызя ноготь. Когда я чуть не укусила себя за палец, меня наконец осенило: я побежала в сарай с садовыми инструментами, прятавшийся за моим домом, и нашла там прекрасный топорик. Тяпка, секатор, садовый нож тоже выглядели внушительно, но топорик все-таки был убедительнее.
Несмотря на ободряющий топорик и то, что меня вообще никто не беспокоил, внутри крутилась тревога, напряженное ожидание: мне все время казалось, что в любой момент в мой дом может кто-то зайти и сделать что угодно. Узел страха внутри стягивался все туже. Это было похоже на то, как я боялась в детстве соседского Мишку Стрелкова. Однажды, когда мы купались в пруду (нам было лет по семь), он набросился на меня и начал топить – игра у него была такая, особая шутка – он с хохотом утянул мою голову за волосы под воду. И держал там, пока я не нахлебалась воды до полусмерти. К счастью, наши мамы, загоравшие на берегу, вовремя заметили мои бульки и обезвредили юного маньяка. Мишку выпороли так, что он еще долго ходил располосованный ремнем. И его, и мои родители клятвенно заверяли, что Миша больше никогда, ни за что не утянет меня под воду. Но я долгое время боялась даже подходить к берегу. А когда все-таки решилась, то стоило Мишке зайти в воду хоть по щиколотку, я выскакивала из пруда как ошпаренная. Даже если его не было на берегу, я все время старалась плавать так, чтобы видеть, не появился ли он вдруг. И больше никогда не смогла беззаботно плескаться и безмятежно лежать на воде – страх цепко держал меня в постоянном напряжении. В ситуации с Поленовым происходило что-то очень похожее: несмотря на то, что он больше не заходил в дом, у меня в голове БМ тусовался постоянно.
В конце концов я решилась выйти наружу. Усидеть дома, когда на улице каждое мгновенье совершается апрельское чудо, совершенно невозможно. Впитать в себя каждый солнечный луч, проследить за каждым облаком, увидеть, как лопаются почки, распираемые изнутри новой жизнью.
Вернувшись с прогулки, я обнаружила, что холодильник снова под завязку забит продуктами. На столе лежал разлинованный листок с заголовком «Бланк заказов». Гостеприимно. Интересно, у Джулиана Ассанжа так же? Нет, ему легче – у него есть доступ в интернет. Хотя наверняка хреновее – он же не может выходить на улицу. Что бы я предпочла – сад или интернет? Пожалуй, все-таки сад.
Я излазила парк вдоль и поперек. Запомнила в лицо местных белок. Обнаружила гнездо сплюшек. «Надо будет посадить для них малинку», – пронеслось в моей голове. «Стоп-стоп! – тут же запротестовала я. – Ты что, тоже начинаешь сходить с ума? Уже фантазируешь о реконструкции парка? Даже не думай! Твоя задача – побыстрее отсюда выбраться». Но поскольку инерция – великая сила, а в привычной жизни мысли о работе занимали 80% умственной активности, мой мозг очень быстро свернул на привычную колею. И чисто гипотетически стал строить схемы и рисовать картинки.
Почва здесь, как почти во всем Подмосковье, была кислой. Об этом мне сообщили лютики и осока, растущие на участке. Пробы, сделанные в первый день, подтверждали это предположение. В южной части парка обнаружилась славная полянка, со всех сторон окруженная деревьями. «Отличное местечко для розария! Именно такие уголки эти неженки и любят. Летом много света, зимой много снега, удерживаемого деревьями. Они же и защитят красоток от ветра. Просто мечта».
На участке стояла редкая для Подмосковья тишина. Даже шум близкого шоссе сюда не доносился из-за высокого шумоизолирующего забора. Ни детских криков. Ни музыки. Ни взрывов смеха. Только изредка слышался лай собаки. Да два раза в сутки – шуршание шин автомобиля, в котором хозяин уезжал на службу и возвращался уже глубокой ночью. Марина никуда не выезжала и даже не выходила из дома прогуляться.
В соседних со мной избушках квартировала прислуга – по-видимому, это были работники кухни и горничные. Все они жили как-то совершенно незаметно. Не сидели по вечерам на лавочке около своих домиков, не выбивали ковры, не делали зарядку на лужайке. Их как будто не было. Чем они занимаются после работы в этих своих норках?
Я, прежде жутко злившаяся на соседей по многоквартирному дому за их шумные разборки, орущих детей и телевизоры, за сигналящие под окном машины, вдруг затосковала по всем этим звукам. Всю жизнь считала, что я мизантроп, предпочитающий общество растений компании людей, и вдруг ощутила себя вычеркнутой из жизни. Провалившейся в глухую вату. Уже начинала сомневаться – а существую ли я? Подходила к зеркалу не для того, чтобы поправить прическу, а чтобы убедиться: я все еще есть.
Удивительно, как необходимы оказались другие люди, чтобы ощутить собственное присутствие в мире. Я потирала руки и гладила себя по голове, чтобы убедиться: я материальная. Живая и теплая. Охрипшим от долгого молчания голосом начала разговаривать сама с собою вслух, чтобы услышать – язык все еще слушается. Теперь речь казалась мне звучащей довольно странно. Даже слова стали казаться какими-то пустыми, ничего не значащими, легковесными.
Очень хотелось верить, что кто-то снаружи заметил мою пропажу. Клиент, к которому я не приехала на назначенную встречу. Мои френды в Facebook. Соседи. Может, кто-то из них уже вычислил, где я, просто еще не представляет, как меня отсюда вытащить? В такие дни я ходила вдоль высоченного забора, окружавшего участок, прислушивалась к слабому гудению электрического тока в колючей проволоке, бежавшей по макушке ограды, и негромко звала: «Ау». Я проходила весь забор по периметру – почти пять километров, неплохая нагрузка. Но с той стороны никто ни разу не отозвался.
Во время одной из таких прогулок почти столкнулась с Поленовым – он бежал по дорожке в глубине парка. Среди стволов мелькали его голова с проседью и синий спортивный костюм. Увидев его, я остолбенела. Он наверняка тоже заметил меня, не мог не заметить. Сердце билось так, будто прямо на меня несся медведь или дикий кабан, будто вот-вот случится что-то ужасное. Но Поленов даже не замедлил бега. Свернул на другую дорожку – прочь от меня. Вжух… И синий костюм скрылся из виду. Меня потряхивало, словно я чудом избежала реальной опасности.
Говорить было не с кем – в лучшем случае с самой собой. Или, например, писать дневник. Вести искренние записки в моих обстоятельствах глупо – наверняка он будет прочитан. Вспомнила о старинной забаве – языке цветов. Каждое растение – символ. Сегодня мне был нужен знак одиночества, поэтому на первой странице дневника я нарисовала лишайники. Растущие там, где не может выжить никто другой – на камнях, бетоне и ржавом металле, они выстаивают в засухи и морозы. Даже в открытом космосе они продержались две недели. Вот у кого стоит поучиться стойкости!
Еще через неделю я сдалась и отправилась искать человеческого общества. К соседям. Чтобы познакомиться с ними, расстаралась – испекла яблочный цветаевский пирог. С утра пораньше поднялась на крылечко соседней избушки и вежливо постучала. За дверью – тишина. И так во всех домиках. Наконец я заметила движение занавески в одном из окон. Приветственно продемонстрировала пирог. Рука, открывшая занавеску, тут же рванулась обратно и задернула штору. Ни одна дверь не открылась передо мною. «Люди, вас-то чем запугали?» – хотелось закричать мне, но я понимала, насколько это бесполезно.
Тут из соседнего домика вышмыгнула женщина средних лет в униформе горничной и посеменила к дому.
– Здравствуйте! – направилась я к ней. – Я ваша новая соседка, садовница!
Женщина скользнула по мне взглядом, испуганно вздрогнула и почти побежала, не издав ни звука. Я догнала ее и схватила за рукав кофты:
– Вам не кажется, что вы не очень-то вежливы?
– С вами запрещено разговаривать, – пискнула она. Оглядываясь, стряхнула мою руку со своего плеча. – За разговор – увольнение. Вы этого добиваетесь? – она еще стремительнее пошагала к дому, на ходу смахивая со своего плеча какую-то невидимую грязь, будто мое прикосновение ее запачкало.
Больше мы с этой горничной не встречались. Она исчезла.
К вечеру очередного бесконечно длинного и бессмысленного дня, пролежав часа полтора в ванне и обожравшись как удав, я расстелила на столе миллиметровую бумагу и достала карандаши. «Они никогда этого не увидят! – пообещала я себе. – Это я делаю для своего удовольствия. Просто чтобы поразвлечься». И начала чертить и рисовать. Проект, я понимала это заранее, не настоящий – игрушка, упражнение, фантазия.
Честно говоря, даже если б и захотела, не смогла бы сочинить настоящий самостоятельный проект ландшафтного дизайна. Хотя и благоустроила более тридцати участков за свою жизнь, я никогда не разрабатывала проект самостоятельно. «Как же так?» – спросите вы. А вот так…
Флора. Украсть работу!
Это происходило в тот период, когда три «волшебные» горошины уже были брошены в землю, но Егор еще не признался мне в любви, а я еще не попыталась выпрыгнуть с двенадцатого этажа.
Нищета одолевала. Стипендию (и без того крошечную) уже давно задерживали. Несмотря на то что я сдала сессию за третий семестр на одни пятерки, не было денег, даже чтобы купить студенческий проездной на следующий месяц.
На родителей надежды тоже не было никакой.
Завод комбикормов, где работал папа, закрылся. Отец теперь круглыми сутками лежал на диване, тяжело вздыхая и время от времени выдавая какие-нибудь бессмысленные фразочки вроде «Кто там ходит за кустом – заяц или кошка?», «Мы не уроним трудовую славу своей страны, народа своего», «Обручальное кольцо – не про