д козырьками музеев и библиотек, а отсасывать у жирдяя на заднем сиденье машины. Наверное, настоящие хорошие советские люди справились бы и с этой ситуацией и не стали поступать так, как поступала я. Почему я не смогла стать такой?
Впрочем, уже с утра я перестала задаваться этими дурацкими вопросами. Вырвала из записной книжки страничку с телефонным номером Егора и порвала ее на мелкие клочки. Хотя скорее это был символический жест – номер его телефона настолько крепко впечатался в мою память, что в моменты тревоги я начинала твердить эти цифры как мантру. Теперь даже приближаться к этому юноше с собакой я считала себя не вправе – после продуктивно-злополучной поездки в «гелендвагене» наш союз казался мне таким же невозможным и даже преступным, как союз совершеннейшего мальчишки и прожженной шлюхи. Как можно прикасаться к чему-то драгоценному и чистому, зная, что твои руки непоправимо запачканы?
И только много-много лет спустя, бессонной слезной ночью меня однажды пронзила мысль: действительно ли, чтобы выжить тогда, я не могла поступить иначе? Ведь всего за час перед «гелендвагеном» Егор сказал, что любит меня. Возможно, это означало, что он готов был позаботиться обо мне? Сделать так, чтобы я не голодала? Скорее всего, можно было проорать Валечке: «Руки прочь, прочь от меня» – и понадеяться на мальчика с музыкальными пальцами. Поверить, что он поддержит меня. Но в тот момент, когда мне в рот пихали член, я была абсолютно убеждена, что каждый выживает в одиночку, никто никого никогда не спасает и никто никому не помогает. В том числе не спасают друг друга и люди, взаимно шептавшие «я тебя люблю». Просто они немножко сильнее плачут друг о друге, когда один из них крякнется. Вот и все дела. Я должна была сама обеспечивать свое будущее.
Остаток того невыносимого дня я пыталась убедить себя в несущественности потери. Главное – я цела. А значит, ничего особенно страшного не произошло. «Ведь это не так уж и ужасно – расстаться с первой любовью?» – уговаривала я себя. Жизнь продолжится и будет такой же, как и прежде, а может, даже и лучше. Только… я больше никогда не смогу посмотреть в глаза Егору. Не хватит духу.
Хотя тошнота не отпускала, в теле появилась невозмутимая легкость – куражистость валькирии или амазонки, когда отброшено все лишнее, избыточное, все пеленающее, сковывающее и тушующее быстроту и точность движений.
Отрезав себе путь к Егору, я отправилась в Библиотеку иностранной литературы. Не отвлекаясь мыслями ни на что другое, перелистала заграничные садоводческие журналы и атласы. На глаза мне попалась парочка очень симпатичных проектов ландшафтного дизайна. Оба они были разработаны для участков, размерами и формой напоминавших тот, что предстояло благоустраивать мне. Один придумала какая-то голландская фирмочка, о чем и сообщала хвастливо на страницах журнала Fine Gardening. Авторство второго принадлежало финской команде дизайнеров. И те и другие не просто опубликовали схемы и планировки, но еще и расписали порядок работы и украсили заметки фотографиями готовых садов. Я отксерокопировала все страницы из журналов, а потом расстелила на столе миллиметровую бумагу, высыпала карандаши и принялась тщательно перерисовывать эскизы. К вечеру у меня уже имелись две нарядные картинки, которыми могли бы гордиться лучшие европейские садовники. Хотелось тут же побежать к Эмме и впарить ей эти рисунки, но я понимала, что нужно выждать хотя бы неделю – создать видимость долгого трудового процесса.
Через неделю я позвонила Эмме. Мне удалось так изловчиться, чтобы она назначила встречу в Москве, а не в своем поместье. Ура, не пришлось ломать голову над тем, где достать машину! Я нервно скребла ногтем плюшевую обивку ресторанного кресла, глядя в меню «Марио», куда меня пригласила Эмма. Внутрь меня впустили только после того, как я назвала ее фамилию. Я, конечно, знала, что это новомодное и дико пафосное местечко, но что кофе будет стоить10 у. е.? Да это же треть моей стипендии! Хорошо, что недавно делала генеральную уборку в одном приличном доме и у меня эти деньги есть. Эмма была просто обязана оплатить мои чертежи, если уж ввела меня в такие расходы. Но инвестиции в кофе себя оправдали: потенциальная заказчица отнеслась к предложенным вариантам вполне серьезно. Конечно, на сто процентов ее не устроил ни один из них, однако если их смешать и немножко дополнить ее затеями, то… вполне. Разумеется, ей еще надо подумать, посоветоваться с мужем. Но в принципе она видит, что я проделала серьезную работу, поэтому могу заехать к мужу в офис и получить свой гонорар.
О чудо! На следующий день в моем кармане действительно лежали очень немаленькие деньги. Дальше все закрутилось в режиме ошпаренной кошки. Я перерисовывала и дорабатывала план участка, а параллельно проворно выучилась водить, купив в рассрочку автомобиль и права.
Чуть-чуть привыкнув к машине, отправилась искать грубую рабочую силу – выбирать рабов. Когда, в какие еще времена восемнадцатилетняя девчонка могла бы мечтать о таком опыте? Нет, это абсолютно эксклюзивное переживание: только в России, в конце двадцатого века. Уникальное историческое предложение.
На выезде из Москвы по Ярославскому шоссе тогда располагался известный на всю страну рабовладельческий рынок. Прямо на обочинах дороги стояли жалкие, ободранные, нищие люди с затравленными, скотиньими глазами. Формально, конечно, они не были рабами – эти люди никому не принадлежали и продавали в услужение себя сами. Готовые на любую работу, за которую платят хоть какие-то деньги и на любых условиях, они толпились вдоль обочин в своих замызганных спортивных костюмах и вязаных шапочках. Все они приехали из южных, экономически депрессивных бывших советских республик, где невозможно было получить никакую работу – объявленный Ельциным «парад суверенитетов» принес «процветание». Вышвырнув русских из своих республик, эти люди теперь приехали к нам сюда наниматься на самые тяжелые и грязные работы за гроши. Большинство работников – киргизы, таджики, узбеки. Я знала, что Анастасия Викторовна почему-то предпочитала работать с киргизами. И решила не делать собственных полевых испытаний, а просто скопировать готовое решение. В конце концов, видимо, к этому выбору ее подтолкнул обширный практический опыт.
Я нашла тех киргизов, чей вид пугал меня меньше всего и кто уже работал над озеленением участков, и договорилась, что теперь они будут принадлежать мне.
Жизнь налаживалась. На радостях я помчалась к родителям – очень хотелось хоть на денек снова ощутить себя маленькой девочкой, уснуть в той самой постельке, где я видела прекрасные грезы о будущей ясной жизни, в которой надо соблюдать всего лишь два простых правила – прилежно работать и быть честным, порядочным человеком. Родители твердили мне, что это залог счастливой судьбы. Конечно, в отличие от них, я уже знала, что в современном мире это не прокатит. Правила изменились: теперь нужно не носиться со своей честностью, моралью и прочими эфемерными достоинствами, а пошевеливаться. Однако приятно окунуться в сказку хотя бы и на пару дней.
Но и тут не обошлось без гадостей. Я проболталась родителям о том, что буду подрабатывать на озеленении участка у богатой семьи. И что подсобной рабочей силой у меня будут киргизы, подобранные на обочине. И тут случилось страшное: мой собственный отец, узнав об этом торжище рабов, сам засобирался в Москву – встать рядом с киргизами на Ярославке и искать работу. Хоть какую-нибудь.
«Нет, только не это! – взвизгнула я так, будто мне руку защемило дверью. Я могла представить своего отца где угодно, даже в стриптиз-шоу, но только не там, среди отказавшихся от собственного достоинства людей, из которых как будто навсегда высосали всю жизнерадостность. – Ты не должен туда ехать!» – отрезала я и для убедительности пнула табурет. Да так сильно, что чуть не взвыла от боли. Но вместо стона только сильнее разозлилась и добавила суровости взгляду. Возможно, если бы папа увидел меня в том «гелендвагене» с Валечкой, он орал бы точно так же, как я сейчас, и тоже швырялся бы табуретками. Но, к счастью, я уродилась поумнее его и умела помалкивать о таких вещах. Он об этом никогда не узнал.
Я думала, что надо бы как-то помочь отцу. Придумать какое-то дело. Дать, например, объявление, чтобы он катал на лодочке туристов по Волге, показывал им красоты нашей Костромы. Или скреативить еще что-то. Одно мне было совершенно очевидно: сам отец ни черта не понимает и уже никогда не поймет в том, как устроена новая жизнь, в которой мы барахтаемся. Он сам не найдет уже того прутика, вокруг которого выстроит свою частную, скромную, но честную судьбу. Ему этот прутик не только надо подсунуть прямо под нос, его надо еще и прикрутить насильно. И я искренне обдумывала, как и к чему его прислонить. Но недолго.
Увы, все мои благие намерения оказались пустышкой. Всего лишь красивыми фантазиями, которыми я усыпила себя той тревожной, опустошающей ночью. Вернувшись в Москву, я тут же забыла про «конструктивные решения» и «позитивное мышление», снова завертелась как флюгер под шквалистым ветром среди киргизов, толстосумов, учебников и зачетов.
В реальности обустройство участка оказалось не таким уж простым делом, как мне представлялось вначале. Но несмотря на трусливые метания, экзамены и чудовищную криворукость (мою и моей команды), ценой проб и ошибок мы все-таки довели сад Эммы до ума. И выглядел он вполне сносно. Наш труд даже можно было счесть делом рук профессионалов, если не знать, сколько раз мы перестилали газон, какое количество посадочного материала загубили, и не упоминать о том, как мы перекладывали плитку на парковке, обнаружив, что она просела под тяжестью джипа в первый же вечер (нам же не пришло в голову заливать бетонную основу). Про мелкие огрехи вроде посаженных рядышком крыжовника и смородины (то-то радость для мучнистой росы) и про розетку автоматического полива, расположившуюся прямо под скамейкой, тоже лучше не вспоминать.
Конечно же, Валечка хотел воспользоваться всеми этими недочетами, чтобы кинуть меня на бабло. Пришлось подкарауливать его и еще раз кататься с ним на джипе по загородной дороге. На этот раз мы вполне поладили, и на следующий день в его офисе я смогла забрать гонорар.