Постоянно намекая, что создан для чего-то позначительнее, мой дружок придумал стать рантье. Идея, что ни говори, роскошная. Загвоздка обнаружилась всего одна: для этого неплохо было бы иметь хоть плохонькую квартиру, чтобы сдавать ее и жить на ренту. Антон придумал, что найдет каких-нибудь бесхозных бабушек и дедушек и осчастливит их своим чутким уходом и заботой, а они за эту доброту отпишут ему свои квартиры, отправляясь в мир иной. С этого момента Антон бродил по дворам в поисках одиноких старичков. Он зависал с бабушками у подъездов на лавочках, завел привычку грызть семечки и смотреть дневные сериалы для поддержания разговора с контингентом, а в дни выдачи пенсии пропадал в сберкассе. Из дома стали пропадать мои духи, коробки конфет и пачки печенья – как выяснилось, Антон пытался прикармливать своих будущих благодетелей. Бабки и дедки, в отличие от меня, почему-то совершенно не велись на обаяние Антона, его подарки и цветущий вид. Вот что значит жизненный опыт!
Когда надежда уже почти оставила Антона (со мной она попрощалась немного раньше), на горизонте внезапно появился подходящий дед: одинокий и с собственной квартирой. К тому же сильно больной и пьющий – лучшего трудно и желать! Втираясь к нему в доверие, Антон принялся каждый вечер посещать «веселую квартиру» дедка, пить с ним водку и психологически готовить старикана к щедрому поступку. Каждую ночь он возвращался домой пьяный, пахнущий как бомж и завирально гордый собой. Он ощущал, что стоит на пороге чего-то великого – думаю, даже Сахарова перед открытием водородной бомбы не настигала такая эйфория. И тут я поняла, что больше не выдержу. И решила, что в следующий раз, когда застану Антона трезвым, объявлю ему, что ухожу.
Прозрачным осенним утром я, проснувшись, смотрела в окно на улетающие от родной липы листья. Ветер подхватывал их и уносил в бледный день. Я оглянулась на другую сторону кровати – Антона там не было. «Как хорошо, – пронеслось в голове. – Может, он больше никогда и не вернется? Может, навсегда остался уже жить у своего пьющего деда?» При этой мысли я не ощутила ни ноты сожаления, ни толики страха, ни капли горечи – только легкость. Я живо вскочила и почти в праздничном настроении приготовила себе яичницу. Открыла тетрадь с конспектами, чтобы подготовиться к семинару по «Мифу о Сизифе». И тут в дверь позвонили. Это был сосед по лестничной клетке, с которым Антон свел довольно близкое знакомство и к которому часто бегал, чтобы позвонить по телефону, – в нашей квартире хозяева его отключили, не дай бог жильцы наговорят по межгороду или устроят китайский переговорный пункт. Сосед молча протянул мне записку. Там было написано «Институт им. Склифосовского. Отделение сочетанной и множественной травмы. Палата № 4».
– Что это? – удивилась я, на ходу дожевывая желток.
– Антона очень сильно избили, может не выжить, – ответил сосед. – Он в этой больнице.
Я мгновенно похолодела, обмякла и почти сползла по стенке. Впрочем, тут же собралась и начала одеваться. Потом я бежала по эскалатору метро, а слезы катились по лицу. «Только бы он остался жив, только бы этот шалопай выкарабкался, – молилась я. – Боже, оставь его мне. Я обещаю, что больше никогда не буду думать так, как думала сегодня утром. Пусть он даже останется инвалидом, но пусть только живет, живет, живет. Сохрани его, я обещаю, что буду ухаживать за ним столько, сколько понадобится. И никогда ни за что его не брошу!»
Со страхом я вошла в палату. Из бинтов смотрели два опухших малиновых глаза. Антон весь был окутан бинтами, как египетская мумия. От него остро пахло засыхающей кровью, лекарствами, больничным постельным бельем. Он слегка пошевелил пальцами. Я хотела бодриться и поддерживать его боевой дух.
– Жив, курилка? – как можно более браво сказала я, но нижняя губа запрыгала и задрожала.
Антон постарался улыбнуться, но вышло кривенько, а из глаз у него выкатились две огромные слезищи. Я бросилась к нему, чтобы обнять, а он почти закричал от боли, когда я его коснулась. Я опустилась на колени у кровати, уткнулась подбородком в простыню и начала реветь.
Как выяснилось, многообещающий дедок оказался тем еще брехуном. Старикан только прикидывался славным пьянчугой-одиночкой. На самом деле у него имелся очень даже деятельный и агрессивный сын, сидевший в тюрьме. Накануне сынуля вышел на свободу и заявился к папочке. Первое, что он обнаружил в родительском доме – охотника за жилплощадью, Антона. Урка недолго раздумывал, какие воспитательные меры применить к моему незадачливому дельцу.
– Повезло еще, что он не схватился за нож, – пытался увидеть светлые стороны в случившемся Антон. – Но кулаки у него что надо. Возможно, я буду хромать. И нос, наверное, кривым останется.
– О боже!
– Теперь ты меня бросишь? – спросил Антон, усиленно разглядывая потолок. Глаза его сделались влажными, дрожаще-блестящими.
– С ума сошел? – возмутилась я. – Никогда-никогда тебя не брошу! Всегда буду с тобой, – поклялась абсолютно искренне, совершенно не помня в этот момент своих утренних мыслей.
– Ты же понимаешь, что я делал это для тебя? – жалобно посмотрел Антон. – Чтобы мы с тобой жили нормально. Все ради тебя.
– Мы справимся. Все будет хорошо, – пообещала я, осторожно гладя его по пальцам.
– Правда? – с надеждой спросил он.
– Обещаю, – кивнула я.
– А ты выйдешь за меня? – вдруг, безо всякой причины и подготовки брякнул Антон.
Лучшего момента, чтобы задать такой вопрос, он не подобрал бы ни до, ни после. Только в этот день, расплющенная жалостью и ощущением чудом избегнутой потери, я могла согласиться на это бесперспективное предложение.
– Конечно я выйду за тебя, – я наклонилась и очень-очень бережно поцеловала Антона, коснувшись его губ невесомо – будто бабочка задела крылом.
– Малышка Флора, – успокоенно улыбнулся он, и в его глазах забегали озорные искорки. – Микро-Флора, а купи мне в палату микротелевизор? А то я с ума сойду от скуки так валяться.
– Да-да, конечно, – рассеянно кивнула я, сраженная внезапно взятой на себя ответственностью и резкой сменой темы разговора.
Антон сходил с ума от скуки в больнице, строя глазки медсестрам, а я сходила с ума от усердия, зарабатывая деньги для нас двоих и на подарки медперсоналу.
Организм Антона оказался устроен очень счастливо, и уже через пару месяцев он выглядел даже лучше, чем до драки. Благодаря слегка искривившемуся носу его сходство с пижонистым итальянским гангстером усилилось, и на нашей свадьбе он выглядел превосходно. Я по юношеской глупости отнеслась к данному обещанию чрезвычайно серьезно и принялась тщательно выстраивать из этого, в общем-то, случайно слепленного союза «настоящую семью».
Флора. Фальшь-дети
К моей предстоящей свадьбе с Антоном родители отнеслись так, словно это и не было никаким событием. К тому моменту они впали в такую глубокую апатию, что, кажется, вовсе перестали реагировать на любые события во внешнем мире. Вначале я приняла их безучастность за поддержку и одобрение, но вскоре ужаснулась, какой степени безразличия к жизни они достигли.
Сообщить родителям о предстоящей свадьбе мы с женихом отправились после его полного выздоровления. Я долго мялась и не понимала, могу ли я попросить маму постелить нам с Антоном в одной комнате, или это сразу повергнет в обморок моих высокоморальных родителей. Как оказалось, я могла хоть сразу начинать раскидывать по дому презервативы – на них это не произвело бы никакого впечатления.
В поездку я вырядилась как принцесса. Мне хотелось, чтобы мама с папой сразу увидели – я встала на ноги. Вся в обновках, на собственной машине и в кои-то веки могу сказать им, что у меня все зашибись. Ожидала, что они как-то загордятся мною или хотя бы порадуются, но семейный ужин был скорее похож на панихиду, чем на победительное торжество. К Антону у мамы с папой не возникло никаких вопросов. У него к ним тоже. Он смотрел на них с разочарованным недоумением: не ожидал обнаружить, что я до такой степени бесприданница и провинциалка.
Все трое молча жевали, а я бесконечно трещала о том, что жизнь налаживается и все в наших руках, надо только никогда не сдаваться и прилагать усилия. Как говорится, задавала позитивную ноту. По телевизору говорили, что мы живем во время больших надежд и грандиозных возможностей. И такие «окна возможностей» открываются раз в столетие. Я верила этому бреду. Начала почитывать мотивационные брошюрки, пачками продававшиеся в подземных переходах и распространявшие в обществе новую религию – индивидуального успеха. Их авторы, в основном иностранцы, уверяли, что единственный путь к спасению – это все время преисполняться оптимизмом, хотя бы и деланым, и пребывать в уверенности, что лучшее, конечно, впереди. Эту-то новую философию я и пыталась прививать родителям – мне казалось, что я начала понимать, как устроена современная жизнь и какие у нее новые правила.
– Рано или поздно мы с Антоном накопим на собственную квартиру, – убежденно кивала я. – Да-да, у меня уже отложены деньги на целый квадратный метр – полторы тысячи долларов. И мы заработаем еще, я открыла специальный счет в банке «СБС-Агро». Это очень популярный новый банк, коммерческий, надежный, удобный – как в западных странах.
– Ну-ну, мы тоже всю жизнь копили, – вяло потряс головой папа. – Накопили семь тысяч рублей – на машину. Только разве нам кто дал ее купить? Заморозили все вклады и спалили.
– Это было раньше, – старательно убеждала я папу. – Тогда у власти были злые коммунисты, они всех грабили. А теперь у нас на дворе 1998 год, и у власти свои парни – демократы. Они же понимают, что у нас нынче свободные выборы – обидят народ, так их быстро с верхушки сковырнут. Так что жизнь налаживается.
Я рассказывала о заказчиках и заработках, о своих планах, о светлом будущем, в котором каждый получит по способностям и по вере в себя. Но лишь Антон изредка поддакивал моему жизнеутверждающему словесному потоку. Ситуация становилась все более невыносимой в своей безжизненности, и я вспомнила проверенное средство, как привести родителей в чувство, – предложила отправиться «на фазенду».