Я постучалась в дверь. Стук вышел как крупная дрожь – мне мерещились совсем ужасные картины. Повесилась? Вскрыла вены? Отравилась? Я была готова к тому, что мне не откроют, дверь придется ломать и внутри обнаружится тело – обезображенное, опухшее.
Тело Флоры действительно выглядело отвратительно, но не так ужасно, как я ожидала. Грузное и словно отекшее, оно было живо. Оно передвигалось по комнате. На щеке глубокая запекшаяся ссадина. Опухшие веки, синева под глазами. Бескровные губы.
– А ты рисковая, – произнесла я, догадавшись, что происходит, и видя теперь причину, по которой мне совсем недавно так хотелось вцепиться ей в волосы и расцарапать щеки. Она же беременная! Борис – с нею?! Как я раньше этого не заметила?
– Он тебя когда-нибудь бил? – спросила Флора.
Я отрицательно покачала головой, всматриваясь в ее лицо. Сегодня оно было похоже на то, другое – своей испорченностью и неузнаваемостью.
– Я не давала повода. Что ты сделала?
– Попросила отпустить меня.
– Ха. Ну, в общем-то, я тоже об этом просила. Только меня он не бил. Это как же просить надо?
Флора тяжело переваливалась по комнате. В ней было что-то неживое, жуткое. Подвижный, разговаривающий, мятый кусок мяса.
– Ради Христа просила. Богом заклинала. Взывала к его бессмертной душе, – ухмыльнулась Флора и тут же поморщилась.
– Христом Богом заклинала? – не поверила я своим ушам. – Серьезно? Ну ты вообще… Надо же так угадать те самые слова, которые при нем вообще нельзя произносить!
– С чего это?
– С того! Единственное, о чем вообще никогда нельзя заговаривать с Борисом, – это о Боге. Стоит произнести при нем одно это слово – он становится реально опасен. По-настоящему.
– Это шутка такая?
– Я серьезна как никогда. Так что уж поверь на слово.
– Но почему?
Я задумалась, но только на секунду. И произнесла то, что всегда про него знала. Хотя никогда прежде это конкретное слово не приходило мне на ум при мысли о Борисе. Он был для меня «жестким», «влиятельным», «сильным», «властным». Но на самом деле лучше всего его описывало только одно слово. И я вложила его в ответ:
– Потому что он очень, очень грешный человек.
Егор. Превращение в мышь
Я перестал нормально спать. Давно со мной не случалось бессонницы, кажется, с детства, – и вот она. В школе со мной такое бывало: упрешься в какую-нибудь математическую задачку и никак не можешь решить. Тогда я до упора сидел над тетрадкой и учебником, потом посреди ночи просыпалась мама и выключала лампу на моем письменном столе. Я залезал под одеяло, но и ворочаясь в постели, продолжал крутить-крутить-крутить в голове задачу, пока наконец меня не вырубало. Уже уснув, я мог внезапно подскочить, схватить ручку и начать прикидывать новый вариант решения. Под одеялом с фонариком.
Так же я спал теперь. В голове постоянно крутились две задачи. Future Vision была уже закрыта. Я сидел на патентах (теперь моих, личных) и никак не мог придумать, как же их применить тут, не покидая России. Задача была с таймером: решение стремительно устаревало, над технологией постоянно должна работать команда, чтобы развивать ее, поддерживать актуальность. Тут как в компьютерной игре без сейвов – зазевался, притормозил, сел на пенек съесть пирожок – хопа, все уже убежали вперед и тебя прикончили на бегу. Даже чтобы стоять на месте, надо очень быстро бежать. Патенты горели на глазах, и от этого хотелось орать и разбивать стены. Из-за судимости я не мог выехать за границу еще два с половиной года. Что делать? Что делать? Что делать? К кому идти? Что предлагать? Мне снились переговорки и мне снилась Флора. Она была ко мне благосклонна – возможно потому, что каким-то неведомым способом узнала, что именно я ради нее сделал и что в итоге потерял. Но что-то нам все время мешало. Что-то постоянно мельтешило то рядом, то между нами.
– Как бы сделать так, чтобы государство от нас отвалило? Любое причем, – спросил я, когда Вадим уже выставил на стол батарею пивных банок, да еще и бутылку виски.
Он был у меня дома впервые и с интересом пялился на стены. Я вдруг увидел свое жилье его глазами – пожалуй, квартира выглядела скорее как берлога тинейджера: марвеловские плакаты, флаги и гербы разных стран, игровая приставка. Круто, но не солидно. Так здесь и не бывает никого, перед кем мне надо из себя что-то изображать.
– Читал в детстве журнал «Трамвай»? – удивил он вопросом.
– Ну… Да…
– Помнишь сказку про четырехмерную мышь и трехмерный холодильник?
Я кивнул. Действительно, запоминающаяся была история, и журнал стоящий.
– Вот что тебе надо сделать. Стать четырехмерной мышью в этом трехмерном мире. И свободно ходить через стены. И есть свой сыр.
– Это как?
– Варианты разные. Например, снова подружиться с государством. Заточи эту историю под спецслужбы, приди в ФСБ, стань их человеком – и все стены падут перед тобою. Может срастись. Например, видеораспознавание террористов по жестам в аэропортах и метро. Чем не вариант? У евреев такое в Бен-Гурионе уже есть.
– Хреновый вариант. Я не люблю вмешательство государства и государственные проекты.
– Но ничего, кроме государства, просто ведь уже нет.
– Ну давай еще мемуары Шпеера перечитаем! Проехали. План «Б» есть?
– «Б», «В», «Г» – полный алфавит.
– Валяй.
– Вариант «Б». Ты можешь бежать через Минск и просить какого-нибудь убежища. Как гей или жертва режима – выбирай сам.
– Забавно, мент мне предлагал то же самое. Что еще?
– Вариант «В». Ты можешь просто продать патент и забыть. Дорого, конечно, загнать его не получится, но хоть что-то. И сиди придумывай что-нибудь новое, что будет актуально и через три года. Крипта вот поперла, нейросети, что там еще сегодня модно?
– И что покупатель будет делать с патентом без меня?
– Ну, кое-что можно сделать. В пакете свои консалтинговые услуги приаттачишь, чтобы тему не слили.
– Это, я так понимаю, все варианты?
– Есть еще один, лихой и придурковатый. Переписать патент на меня и отпустить нас с ним в Европу. Я сделаю компанию, попробую раскрутить. Через три года приедешь, если дело будет трепыхаться, я переписываю на тебя часть акций.
– Я что, по-твоему, дебил? – уточнил я, взвешивая в руке банку с пивом.
– А ты подумай, не говори сразу нет, – в своей всегдашней манере ответил он. – Я тебе расписку оставлю. Все лучше, чем если патенты просто протухнут.
– Даже обсуждать не хочу.
– А я что, по-твоему, ничем не рискую, берясь вывезти то, из-за чего тебе условник повесили?
– Я же сказал: даже не обсуждается.
Вадим с пониманием кивнул и сменил тему. Мы выпивали дальше, делали вид, что беседуем. Я рассказывал Вадиму, что по объявлению о пропаже Флоры звонят всякие ее бывшие заказчики. Рассказывают иногда что-то занимательное, но не имеющее отношения к делу. Например, говорят, она виртуозно кроет рабочих, но не матом, а такими ругательствами, что это само по себе представление. Или как она таджикам в рот заглядывает, чтобы проверить, как у них с насваем. Или как упирается, чтобы все делать по уму, а не как придется и как заказчику в голову взбредет. Один мужик меня час грузил, как они бодались из-за устройства системы автополива – закапывать под газоном какую-то канистру или нет. «Делать надо как надо, а как не надо, делать не надо» – поговорка у нее, оказывается, такая. Вадиму, похоже, все это было до лампочки, он вежливо покивал и к полуночи вызвал такси.
В тот вечер я слишком много съел и слишком много выпил. И ночью чувствовал себя ужасно. Ворочался, пытался вызвать рвоту и протрезветь, но ничего не помогало. Надо было уже наконец хоть что-нибудь решить, свалиться в какую-то лунку (или колею) и начать по ней катиться. Бездеятельность вымораживала. Так, не вполне протрезвев, я нащупал мобильник и написал Вадиму: «Забирай и уезжай. Я тебе верю».
Думали меня поиметь, а вот хрен вам. Я и сам себя подставлю, без вас.
Вернул телефон на тумбочку и откинулся на подушку. И только теперь заметил, что лежу на чистом белье, только сегодня поменял. Кайф-то какой. Наконец заснул. Спал я той ночью хорошо. В первый раз действительно хорошо. Утром проснулся и ощутил наконец его – новогоднее настроение.
Флора. Новый год
Невероятно, но даже беременной мне удалось втиснуть себя в вечернее платье из черного стрейч-бархата, которое я несколько месяцев назад выиграла у Марины в карты. Если бы я заранее получила приглашение на новогоднюю вечеринку к Поленовым, то заказала бы себе какой-то более подходящий наряд. Но обо мне вспомнили в самый последний момент. Похоже, пожалели. Так в девять вечера 31 декабря мне и пришлось выискивать среди своей одежды хоть что-то праздничное. Платье обтянуло выпирающий живот, но все-таки я выглядела хорошо. В те дни, когда не опухала от слез и лежания, беременность меня красила – я казалась моложе: кожа стала чище и будто светилась изнутри, волосы погустели. На лице еще маячила ссадина, но макияж с ней справился.
В гостиную особняка я вошла босиком – туфель под платье у меня не было. У Поленова отвисла челюсть – такой светской он меня не видел еще никогда.
«Ого, – выдохнул он. – Откуда у тебя это?»
Марина побледнела, но проводила меня в свою гардеробную и позволила выбрать туфли на каблуке. Весь вечер БМ и Марина не сводили с меня глаз, и выражение лиц у них было такое… ошалевшее. Как будто они впервые меня увидели.
Это была самая странная встреча Нового года в моей жизни. Я сидела за одним столом с любовником и его женой. Марина уже обо всем знала, и Поленов держался так, будто мы обе были его женами – старшей и младшей. Но при этом обе, кажется, не очень-то любимыми. Никто из нас не напивался. Я не пила из-за беременности. Марина – потому что помнила летний запой и то, с каким трудом она из него выкарабкивалась. Почему не пил БМ – я не знаю. Может, хотел все контролировать? Смотрели телевизор. Пульт был в руках БМ, и он щелкал им с таким упоением, будто лопал пузырики на пупырчатой упаковочной пленке.