(«Стараюсь полюбить», «правильной любовью» – запомнила я.)
Она просила Бога только об одном – чтобы все были счастливы. И желательно, чтобы это счастье было таким, как понимала его она, Марина. То есть чтобы все вместе с нею просветленно молились, постились, каялись и тем наслаждались. Борис, как я понимала из ее сетований, видел свое счастье как-то иначе, не так духовно.
Она молила Всевышнего наставить ее и мужа на путь истинный. Но Господь в своей безграничной мудрости, а может, просто утомленный бесконечными просьбами, никак не вмешивался в ситуацию.
(«Чтобы все были счастливы», «наставить на путь истинный».)
И вот она, уже вся измученная, поставлена перед экзистенциальным выбором: продолжать тонуть в потоке обмана, одиночества и вины рядом с «этим человеком» (то есть Борисом), или… Или… спастись?
(«Тонуть в потоке обмана, одиночества и вины рядом с ним».)
Сейчас она служила ему – мужчине, которого больше не любила, но чувствовала, что принадлежит ему. А она хотела принадлежать Ему, Тому, Кто выше нас всех. Просто бросить Поленова и уехать куда-нибудь казалось ей немыслимым. Забрать ее от мужа мог только Он. Господь. В Свой дом. Если уходить – то только в монастырь.
(«Служить мужчине, которого не любишь, но принадлежишь ему» – записала я в свой мысленный «молескин».)
Разбор платьев закончился. Марина щедро позволила забрать мне два. Я решила сразу примерить подарки сестры. Одно платье – блестящее и длинное, словно покрытое чешуей. В нем я была как змея. Второе – черное, бархатное, и в нем я была пантерой. Совсем новое, даже бирка не срезана. Я тоже пока решила ее не срезать – вдруг понадобятся деньги, продам.
Видимо, ветер на улице разогнал облака – в окно хлынул солнечный свет. Я увидела в зеркале новое лицо и новую линию волос, новый блеск в глазах и даже откуда-то появившийся лоск. «Как же мы с Маринкой удивительно похожи, – пронеслось у меня в голове. – Я даже не выгляжу моложе ее, хотя она старше на десять лет». Не хотелось снимать платье – так оно мне шло. Я буквально вросла в него.
…Они ввалились в каминную на первом этаже совершенно внезапно, толкая перед собой маленький столик на колесах. На нем звенели чашки. Зазмеился запах кофе, ликера, выпечки.
Минутой раньше в эту комнату проскользнула я, в новом бархатном платье с колющей спину несрезанной биркой. В руках у меня был новенький (а на самом деле старый, надоевший сестре и передаренный мне) айфон. Я надеялась сделать селфи в их гостиной – чтобы все в «Одноклассниках» поразились. Заслышав шаги, спряталась за портьерой.
– Марина, ты превращаешь семейное гнездо в странноприимный дом, – ласково увещевал жену Борис. – Даже Домострой это ни разу не одобрит. Спроси вот у своего батюшки, правильно ли ты поступаешь? Зачем тут эта твоя родственница? Когда она уже уедет?
Марина проигнорировала вопрос, молча переставляя посуду. Потом они с Борисом расселись по бокам маленького круглого столика, глядя на огонь.
– Ты сделала запрос брокеру на продажу акций, – устало сказал Борис, отхлебывая кофе.
– Сделала, – самодовольно, с улыбкой кивнула Марина.
– Не будь дурой. Ты прекрасно знаешь, что не имеешь права без моего согласия выводить активы в кэш.
Они беседовали тихо, уважительно. Почти с любовью. Я даже не сразу поняла, что на самом деле это скандал, ядовитая семейная ругань в высшем обществе.
Я много видела ссор между мужем и женой. Однако то, что происходило между Борисом и Мариной, выглядело очень странно. Неестественно тихая стычка.
– Акции записаны на меня, они мои. Я делаю то, что считаю правильным, – очень спокойно, ответила Марина, бесшумно закручивая ложечкой в своей чашке воронку.
– Мы не будем сейчас обсуждать, насколько они твои. Они даже не вполне мои, – передернул плечами Борис, как будто группируясь перед прыжком. – Но специально для таких глупышек-тетенек, как ты, умные дяди сочинили Семейный кодекс. Слышала такое слово?
– Словосочетание, – поправила Марина.
– Что?
– Это не слово, это два слова – словосочетание, – усмехнулась сестра.
– Так вот про сочетание: ты не можешь ничего продавать без согласия супруга, понятно? Юридически. Не имеешь права.
– А как же ты продаешь без моего согласия то и это?
– У меня есть твое согласие на все, – произнес Борис и задержал над столом руку с ножом, которым намазывал джем на булочку.
Повисла нехорошая пауза. Нож все плавал и плавал над тарелками, с него сочились ягодные капли.
– Неужели? – Марина протянула руку и с небольшим усилием вынула нож из руки мужа.
– Ты подписала тонну чистых листов – помнишь? Ты своим куриным умишком не понимаешь, что делаешь. Продать без меня, конечно, ничего не получится. Но из-за твоей дурости произошла утечка информации, будто я скидываю акции, люди забеспокоились. Доверие ко мне пошатнулось. Цена компании упала. Это вредно. Так делать не надо. Поняла?
– Очень хорошо. Значит, именно это я и продолжу делать, – ледяным тоном отрезала Марина.
– Я предупредил, – чашка Бориса звякнула о блюдце, словно металлическая.
– Борис, это грязные деньги… – неожиданно жарко зашептала она. – Признайся, грязные?
– Если нужна стерильность, всегда можешь отправиться туда, где ее поддерживают, – фыркнул Борис. – Кстати, мне очень рекомендовали ВИП-отделение в клинике неврозов. Если ты опять намерена кликушествовать и вопить «покайся», то на сегодня наше общение закончено.
Послышались его удаляющиеся шаги. А следом – семенящие Маринины.
– Стой! – потребовала она.
– Я все сказал!
Борис тяжело поднимался по ступенькам, ведущим наверх, в его кабинет. Ее шажки застучали следом мелкой барабанной дробью – догоняя, обгоняя, как будто в лестнице, по которой бежала она, было раз в десять больше ступеней, чем на его пути.
– Как ты можешь жить в обмане? – прицепилась она. – Ладно, допустим, ты можешь. Я – не могу. Дай развод и отпусти с тем имуществом, что записано на меня. Хорошо, с половиной всего, что нам принадлежит, если на меня записано больше половины.
– Ни рубля. Ни копейки не достанется лицемерным ханжам, которые твоими руками лезут ко мне в карман, – отрезал Борис, дернул на себя дверь кабинета и быстро ее захлопнул.
Марина взбежала на верхнюю площадку. Темное лестничное окно отражало ее, словно черное зеркало. Я смотрела в него снизу, с первого этажа. Все было видно очень подробно и одновременно ирреально – словно смотришь на привидение. Сестра схватилась за ручку двери и потянула на себя. Дверь не поддавалась. Створка похлопывала – видимо, Борис не запер кабинет изнури, а держал ручку с другой стороны. Вид у сестры сделался потерянным, странно неряшливым.
Я замерла под лестницей и прислушивалась к этому тяни-толкаю. Хлоп, хлоп, хлоп… Перестук двери становился все более яростным, громким, ожесточенным.
«Открой! – пыхтела Марина. – Открыва-а-ай!»
Сестра изо всех сил уперлась в пол ногами. Изогнувшись бумерангом, она с силой тянула ручку двери на себя – будто висела над пропастью, ухватившись за латунную скобку, как за последнюю надежду. Внезапно Марина начала молиться. Я не знаю молитв, но, похоже, это были именно они.
«Горе вам, богатые, ибо вы уже получили свое утешение. Горе вам, смеющиеся ныне. Ибо восплачете и возрыдаете!»
На этих словах за дверью действительно раздался деланый, нарочитый, жуткий хохот Бориса. Голос Марины набирал силу, дверь продолжала хлопать, перетягиваемая двумя парами рук.
«Горе вам, пресыщенные ныне! Ибо взалчете».
Хлоп!
«Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет!»
Бам!
«Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь!»
Бух!
«Отче, прости им, ибо не ведают, что творят!»
Внезапно дверь распахнулась – Борис резко отпустил ее. Марина коротко ахнула. Мне показалось, ее толкнула в грудь мощная невидимая рука. Тело, отброшенное незримой силой, полетело назад. И вниз, вниз, вниз – по ступенькам крутой изогнутой лестницы. Я нырнула за колонну под ней и зажмурилась.
А когда открыла глаза, увидела перед собой зеркало на противоположной стене. И в нем – известково-бледную, всклокоченную Марину в черном бархатном платье, вжавшуюся спиной в колонну. А рядом – неестественно выкрученное тело еще одной Марины. И склонившегося над ней Поленова, в ужасе зажавшего себе рот кулаком.
Он поднял голову и тяжело, как пьяный, осмотрелся по сторонам. Наши глаза встретились в мутном зазеркалье и замерли.
Поленов. Несвятое семейство
Как устроено время? Почему его в наши дни рисуют стрелочкой, стремящейся слева направо? Ведь на самом деле оно ходит по кругу, как это и представлялось древним. Внутри тебя спрятан магнит, притягивающий все время одни и те же события. И они повторяются, повторяются и повторяются, как копия с оригинала, потом копия с копии, потом вариация на тему все той же копии. События могут измениться слегка, но по сути, в чем-то главном они остаются теми же самыми. Как будто ты пишешь на чистом листе, но он был подложен под предыдущие листы, и на нем остались оттиски написанного прежде. И эти надписи вновь проступают. Тест ESDA в чистом виде.
Новогодние каникулы Поленова были короткими, но ему они показались длинными, как полярная ночь. В комнатах постоянно горел электрический свет, телефон молчал, рядом бродили две ненавидящие и боящиеся его женщины и сонная собака. А сам он пытался обнаружить, где же, в каком месте его тела (или мозга? или дома?) спрятан тот самый магнит, притягивающий к нему одни и те же повторяющиеся события и сюжеты.
Вот он опять готовится стать отцом. Его женщина ждет ребенка. И в первые месяцы все выглядит хорошо, правильно и надежно. Как новый дом – добротный, каменный, выстроенный по всем правилам, пахнущий некрашеным деревом и недавним ремонтом. Но вдруг жизнь словно покрывается сетью мелких трещин, они разрастаются, в них начинают задувать холодные сквозняки, стены того и гляди рухнут. И вот уже в дом становится страшно входить.