Да, так уже было. Марина (та первая, настоящая Марина) ждала ребенка. Выстраданного, вымоленного, сотворенного при участии лучших врачей-репродуктологов, ювелирно зачатого с помощью ЭКО. Гарантированно это был мальчик без генетических отклонений, совершенное дитя. Беременность Марина переносила на удивление легко (а ведь ей было уже за сорок). Они переживали второй медовый месяц. Дела шли в гору, было ощущение, что Поленов ухватил бога за бороду. Деньги прибывали как паводок. Сделка с землей под размещение «Школково», в которую его «вписали», принесла столько, что не потратить за всю жизнь. Марина, несмотря на беременность, со всем справлялась и участвовала во всей юридической канители – он как чиновник не мог владеть всем тем, что удалось добыть, и поэтому в бумагах значилось ее имя. Она имела право скупить земли колхозов за бесценок (о том, чтобы ей продали, позаботились), а потом, когда клочки и наделы были объединены в единое владение, перепродать их «Школково» – под будущий инновационный центр. (Конечно, она была ширмой, но очень дорогой.)
Первая трещина… Когда она возникла? Может, когда начались все эти пакостные заметки в интернете про то, что они отнимают землю шантажом и угрозами, не давая за нее настоящей цены? Или с пикетов около его офиса? Или когда возле медцентра на Марину выскочила какая-то размалеванная старуха в крупных фальшивых драгоценностях и шляпке (по виду настоящая ведьма) и начала на нее орать и слать проклятья? Марину тогда пришлось отпаивать валерьянкой.
А вот день, когда все начало по-настоящему рушиться, Поленов помнил четко: это был день подписания последнего пакета бумаг по передаче земли. Много очень важных людей должны были собраться за одним столом, окончательно все завершить и отпраздновать. Марина припасла очень стильный бирюзовый костюм к этому событию. Она ждала этого дня. Но с утра встала бледной, бессильной и вялой. Руки дрожали. Живот тянуло. Позвонила врачу, тот велел срочно ложиться на сохранение. Но как, не отменять же «сделку века»? Выпила но-шпу и поехала к партнерам. А уже из бизнес-центра – с кровотечением – в клинику. Оказалось, как раз но-шпу пить было нельзя – она усиливает раскрытие шейки. Вышла оттуда через два дня посеревшая, выхолощенная. Ребенка они потеряли.
С этого дня от дома остались руины, по которым гулял ветрище такой силы, что ни капли тепла не могло удержаться. Марина начала сходить с ума. Но он понял это не сразу: психологи говорили, что происходящее нормально. Что таков обычный сценарий проживания горя.
Вначале она часами рассматривала УЗИ-фотографии плода. Перебирала заранее купленные детские вещички и книжки. Перечитывала гороскоп ребенка, составленный загодя – по дате зачатия (а ее они знали с точностью до секунды). Гороскоп обещал, что мальчик родится золотой, избранный. Поленов потихоньку все эти «зацепки» выкидывал и «терял» – уничтожал следы прошлого. Марина притворялась, будто не понимает, что это делает он. Притворялась, будто верит, что вся вина на неделикатных горничных, которых то и дело увольняли. Поленов считал, что жена ему признательна – за то, что он оберегает ее, ограждает от всего, что растравляет душевную рану. Потом (сильно позже) выяснилось, что все происходило ровно наоборот: тогда-то в ней и начали копиться презрение и ненависть, жена пропитывалась ядом. Она стала прятать то, что прежде рассматривала открыто, – снимки с УЗИ он так и не смог найти, даже к сегодняшнему дню.
А внешне все наладилось. У Марины появилась отдушина – она перестала посещать психолога, вместо него по совету босса Поленова стала ездить к духовнику. Статусный священник, настоятель модного храма, духовный отец самых влиятельных людей в стране очаровал Марину. Жена снова начала улыбаться, только немного странной улыбкой, как у Жанны д’Арк в фильме Панфилова. Она расправила крылья и устремилась в мир православия с энтузиазмом неофита. Поленов с облегчением выдохнул, но ненадолго: внезапно Марина стала яростно сражаться за спасение его души.
Она принималась проповедовать всюду, куда бы ни пошла, часто смущая этим супруга. Она забрызгала святой водой весь дом и протирала ею мобильный телефон Бориса по несколько раз в неделю.
– Почему ты хотя бы не попробуешь исповедаться? – наседала она. – Тебе необходимо обратиться к Богу.
– Ты сама-то слышишь, как фальшиво сейчас звучит твой голос? – парировал он.
– Если ты не встанешь на путь истинный, не исповедуешься и не причастишься, будешь гореть в аду.
– Я в рай и не собираюсь, – отвечал Поленов.
Жена все чаще стала уезжать в монастырь и оставаться там неделями. В усадьбе то и дело появлялись подозрительные «святые люди», «старцы» и монахини. А Марина все убедительнее вживалась в роль непонятой жены и святой женщины. Он думал, что может со всем этим мириться. До тех пор, пока она не заявила, что намерена искупить все их грехи и избавиться от того, что навлекло на них проклятье – передать имущество, записанное на нее (а на нее было записано почти все), церкви. И начала подыскивать монастырь, в котором рассчитывала в обмен на свое приношение со временем получить статус игуменьи. Это уже нельзя было пускать на самотек.
Но конечно, он не собирался ее убивать. Даже мысли такой не было.
Сейчас, когда от него снова была беременна женщина, Поленов с ужасом видел, что по непонятной причине ребенок – даже еще не рожденный – опять начинает привносить в его жизнь хаос. Разрушать порядок, проверять на прочность. Он боялся этого ребенка и всего, что тот может с собой принести. Он смотрел на Флору и видел, как воин хаоса пинает изнутри ее живот – и расшатывает всю его жизнь. Поленов тщетно пытался выстроить защиту, не понимая, что делать, чтобы на этот раз его крепость устояла.
Часть V. 2015. И СНОВА ВЕСНА
Флора. Объявление приговора
В марте, когда пришло время рожать, я занервничала. Просилась в роддом – знала немало историй об ужасных финалах «естественных» домашних родов. Но все мои мольбы и причитания оказались напрасными. Все, чего удалось добиться – чтобы, когда начались схватки, на пороге оказалась акушерка. Немногословная, даже суровая. Она мастерски делала вид, что я ее не интересую. Периодически заныривала мне между ног, смотрела раскрытие, шипела: «Потерпи еще, милая, рано». И уходила на кухню – читать книжку и пить чай. Я не могла поверить своим глазам: как она может спокойно перелистывать страницы, когда я тут лезу на стенку от боли и страха?!
Но все обошлось. Малыш родился, закричал и тут же обдал нас обеих фонтанчиком.
– Кто у вас, мамаша? – строго, но торжествующе спрашивала акушерка, тыча мне в лицо младенца.
– Мальчик. Сын… – прохрипела я и обняла ребенка.
Я смогла! Мы смогли. Вышли из этого дня целыми, невредимыми, живыми.
Акушерка проворно заштопала небольшие разрывы и засобиралась уходить.
– Как кормить, к груди прикладывать, пеленать, подмывать, знаешь? – обернулась она на пороге.
– Знаю, – беззаботно ответила я, предполагая, что мудрости, почерпнутой из серии книжек «Малыш родился» и «Вы стали мамой» более чем достаточно, чтобы справиться не то что с одним младенцем, а и с целой ордой.
Мы остались вдвоем. Потекли самые сладкие, тягучие часы. Мы засыпали и просыпались одновременно. Малыш сосал грудь, уделывал подгузники и таращился дымчатыми глазенками. Я уже прикидывала, в каком из незаметных и удаленных от главного входа уголков сада можно будет разбить детскую площадку – с песочницей, качелями, горкой и ручейком.
Ждала БМ, чтобы похвастаться: такие красивые, крепенькие и спокойные младенцы рождаются, дай бог, раз в десять лет. К тому же сын! Но БМ не появлялся. От него принесли огромную корзину роз с лаконичной запиской «Поздравляю от всей души!». И все. Так что имя ребенку я выбрала сама – Георгий.
Через неделю нагрянула Марина. Она с ласковым сочувствием разглядывала меня и кроватку, увитую кружевами, подушечками, кармашками и игрушками, обшаривала взглядом дорогущий а-ля винтажный пеленальный столик, штабеля японских памперсов, бутылочки, пеленочки, бодики, пеленки, погремушки, мобили, качельки, шезлонг, кокон. Я щедрой рукой заказывала все, что находила примечательного в журналах и каталогах для мамаш.
– Да… Хорошо устроились.
– Должно же тут хоть кому-то быть хорошо, – ответила я и зачем-то решила ее подразнить. – Это еще не все. В плане заказов – качели, песочница, каруселька, кораблик, горка, настил из лиственничной доски, стена с покрытием под грифельную доску – все, что любят дети.
Марина как-то невероятно обидно рассмеялась.
– Ох, девочка, какая же ты смешная, – она даже потянулась к моей голове, чтобы типа погладить, но в последний момент отдернула руку и приложила ее к своей щеке, жалостливо покачивая головой. – Так не хочется тебя огорчать…
– В смысле? – ощетинилась я.
– Нет-нет, это не мое дело, – отрицательно покачала головой Марина. – Пусть он сам тебе все говорит, нечего сваливать на меня всякие неприятные поручения и прятаться за моей спиной.
– Говори уже! – велела я, быстро переключившись с крика на шепот.
– Пусть с этим разбирается тот, кто заварил кашу. Но ты слишком оптимистична. Можно понять, конечно: дофамин, окситоцин, вся эта эйфория… – она лениво потянулась и направилась к двери. – Поздравляю. Наслаждайся моментом. Только не забывай, чья это земля. Для кого это все вокруг, – и она повращала глазами, пытаясь, видимо, обрисовать перспективу от горизонта до горизонта. – Не для вас. Не ваша, – и аккуратно прикрыла за собою дверь.
У БМ все-таки хватило мужества самому рассказать мне, какую участь он приготовил для нашего сына. Он вспомнил о нас через месяц. План его был прост до чудовищности: примерно полгодика мне, так и быть, дадут побыть с сыном, покормить его грудью, а в сентябре ребенка отправят в специальный (очень хороший) интернат, потом в кадетский корпус, и я его больше не увижу. («Сама понимаешь, эта усадьба – не место для детей, тем более внебрачных. Не положено от слова “совсем”»). Но поскольку он очень добрый и отзывчивый, то полгода – так и быть.