– То есть для собственного сына ты уготовил судьбу сироты при живых матери и отце? – переспросила я. Мне казалось, что БМ сам не до конца понимает, что за чушь он несет.
– Если он останется здесь, то никогда не выйдет за ворота, – ответил он. – Ни школы, ни друзей. Может работать твоим помощником, когда вырастет.
– То есть типа станет твоим рабом?
– Рабом? Разве ты чувствуешь себя рабыней? У тебя есть все, что захочешь. Похоже, женщины от природы лишены ума. Вы тут все делаете все, что вам взбредет в голову – рожаете, бухаете, цветочки разводите и спите до полудня, а я корячусь изо всех сил, чтобы сохранить хоть какой-то порядок, чтобы это все защитить. У вас есть покой, отдых и нет никакой ответственности. А я волоку это все на себе! Ради вас. Раб тут я!
Меня будто обожгло. Я давно смирилась со своим положением. Но то, что ты можешь позволить сделать с собой, ты не позволишь сделать со своим ребенком.
За все время я ни разу не подумала о том, что живу на положении наложницы. Но когда речь зашла про будущее сына, сразу увидела, что фактически ему предлагается рабство. Удивительно, но та судьба, которую покорно и со смирением принимаешь для себя, даже находишь ее комфортной, по-своему правильной, а то и единственно возможной, вдруг становится совершенно неприемлемой, когда речь заходит о твоем ребенке. Даже думать больно, что он повторит твой путь.
– Тебе не надо заботиться о том, что ты будешь есть завтра, во что оденешься и кто тебя защитит. Думаю, многие люди там, за воротами усадьбы, охотно поменялись бы с тобой местами, – продолжил проповедь БМ. – Я не просил тебя о ребенке, – отрезал он. – И между прочим, у тебя есть выбор.
– Точно. У меня есть выбор, – кивнула я, а в голове топотом копыт застучало: полгода, полгода, полгода, – как будто табун лошадей уже уносил ребенка. У меня есть еще полгода, чтобы опрокинуть этот гадкий сценарий.
Сложнее всего было найти в себе силы: на поиски решения, на действия, просто на несогласие. За эти месяцы слова «я» и «сама» стерлись во мне начисто, как будто их и не было. И теперь я должна вдруг снова взбрыкнуть и пойти уверенной и самостоятельной походкой в будущее. «Давай же, мозг, любимый, включайся! Найди выход!» – уговаривала я свое серое вещество. Но оно уютно куталось в жирок и продолжало спать.
Егор. Двери закрываются
Я вынул из шкафа свежую рубашку и брюки – в полиэтиленовых пакетах, на хлипких плечиках – вчера из химчистки. Классические, мать их, брюки! Из химчистки! А не вытащил из шкафа мятые джинсы и любимую футболку, как все последние годы. Когда оплатил чистку картой, кредитка ушла в еще более глубокий минус. Ладно, надеюсь, сегодняшнее собеседование не окажется напрасной тратой времени, как десяток предыдущих.
Я уже взялся за ручку стеклянной двери офиса, когда зазвонил мобильник.
– Егор Андреевич, здравствуйте? – звонила кадровичка из конторы, на пороге которой я стоял. В голосе – вопрос, как будто она сомневалась, стоит ли мне на самом деле здравствовать.
– Доброе утро.
– У нас произошли изменения. Собеседование отменяется. Работа по вакансии временно приостановлена.
– Получили документы из службы безопасности? – почти не удивившись, уточнил я.
– Ну да, – извинилась женщина. – Вы же сами понимаете.
Понимаю. Прекрасно понимаю. На минуту задержался у стеклянной двери, которую так и не успел открыть. Рассматривал себя в этом-то наряде. Кино про неудачливого клерка. Все мы так живем – внутри наших собственных фильмов. Разумеется, другие люди в этом кино тоже есть, но только мы – звезды наших собственных историй. И моя в последнее время чересчур забористая. В труху превращается все хорошее, надежное, стабильное и даже многообещающее. Как будто сценаристу моей жизни нужны неожиданные повороты. Он в этом очень хорош, но склонен перебарщивать. Отличные, отличные твисты, но как же так-то? Я не герой сериала, эй! Я обычный человек и от жизни хочу не так уж много. Неужели и этого нельзя? Вообще, да? Ну ок. (Нет, не ок, я протестую.)
Когда я все-таки решился идти наемником, а решался я на это долго, думал, что уже через пару недель меня прикуют цепями к галерам – подходящих вакансий было немало. Даже подбухивать начал – типа прощался со свободой, с «сам себе начальник», «последний раз гуляем». Но раз за разом мне давали отлуп – условная судимость пугает службу безопасности работодателей, словно я маньяк или Сноуден. Прогнулся, решил выглядеть «благонадежнее», достал костюм, начал носить в стирку рубашки. Хрен. Это не сработало. Снова открыть собственную компанию? Но на это не было ни денег, ни желания, ни возможности взять кредит. Оставались мелкие заказы, анонимно, «на подхвате», за которые платили негусто. Я заскучал.
Вадим уехал, и хороших новостей от него пока что не было. От нечего делать я сел писать адд-он для Facebook, который сообщал бы, если кто-то из твоих друзей давно не был в социальной сети. Сколько должно пройти времени, чтобы раздался тревожный бип, каждый решает сам. Это, конечно, не поможет найти пропавшего человека, но сделает его отсутствие заметнее.
На самом деле я поражался, что могу всем этим заниматься – писать код, ходить на собеседования и покупать виски, когда у меня в телефоне лежала запись разговора с той женщиной. Я знал: это не подделка, не развод, а железное доказательство моих подозрений, казавшихся безумными. Флора заперта в усадьбе Поленова. Меня доводило до ярости то, что я не смог придумать, что надо сделать со всей этой информацией, чтобы Флора оказалась на свободе. Даже читал прессу и смотрел сериалы в тему, чтобы понять: как и кому надо передать эту информацию, чтобы ее освободили? По всей льющейся из медиа житейской логике, мне надо было пойти в полицию, и там тут же примутся за дело. Но нет. Нет! В полиции меня просто послали и посоветовали искать «должностное лицо», заинтересованное в компромате на Поленова. Добавить ему страничку в папку компромата – а когда придет момент, эту страничку используют. Когда придет момент – то есть когда им это станет полезно. На судьбу Флоры всем начхать. Она просто разменная карта в игре. Ладно. Есть еще собственно пресса. Во всех западных сериалах и фильмах всегда обретается журналист, рыщущий в поисках сенсации и «громкого дела». Я пошел в Forbes, «Новую газету» и Life. Эти казались мне самыми смелыми и жадными до скандалов и разоблачений.
– Ты идиот? – спросил меня журналист Forbes. – Как ты думаешь, с каких пирогов мы будем писать про эту историю? Вот зачем?
– Громкая тема. Скандал. Разоблачение, – опешив, ответил я. Мне казалось, что журналисты охотятся за такой информацией и даже сами готовы за нее заплатить.
– Смотри, – журналист начал листать журнал. – Просто я сегодня добрый. Видишь это?
Он раскрыл его на рекламной полосе. Там завлекали учебой по программе MBA в «Школково».
– Увидел? – журналист продолжил листать. – Разувай глаза дальше.
Он пролистал еще пару страниц и остановился на другом рекламном развороте. Здесь предлагали офисы в «Школково». Особые условия для инновационных компаний.
– Еще вопросы остались?
– Я, может, идиот…
– Это скорее всего, – согласился журналист.
– Ты хочешь сказать, что вы не копаете под рекламодателей? – уточнил я, предвидя ответ.
– Разумеется, Егор, разумеется. Ты вообще в курсе, что в стране экономический кризис? А в медиабизнесе этот кризис в десять раз жестче, чем во всех других отраслях. Принесешь ли ты нам рекламных бюджетов, если мы защитим твою бабу? – усмехнулся он. – Нет. Без обид, парень?
Какие уж тут обиды.
– Но ведь вы же еще и деньги за подписку берете? С читателей! Не должны ли вы им за это правду?
– Когда ты последний раз платил за подписку на газету, журнал или сайт? – огрызнулся вопросом он.
– Пожалуй, никогда со времен «Пионерской правды», – помедлив, признался я.
– Ну и остальные так же. Никто не хочет платить, чтобы читать новости. Но деньги-то нужны! На наш офис, на мою зарплату, на этот компьютер, в конце концов. Заказчик – тот, кто платит. И это не ты. И не другие читатели.
– Но ведь вам же нужна аудитория, чтобы продавать ее этому самому заказчику? – почти безнадежно возразил я. – А для этого тебе нужен материал, который взволнует и привлечет эту самую аудиторию.
– Ха! – усмехнулся он мне в лицо. – Аудиторию гораздо больше взволнует новость с заголовком «От неандертальцев мы унаследовали шизофрению». И заметь, она не связана ни с какими рисками.
Я был обескуражен.
– Но ведь речь идет о судьбе человека, молодой женщины, – достал я последний, одновременно самый слабый и самый сильный аргумент.
– От исчезновения одной-единственной женщины в мире не изменится ничего, – парировал журналист, вставая и заканчивая разговор.
– Да, – согласился я. – Ничего, кроме жизни одного мужчины.
Флора. Сад снова преображается
Безумие, глупость, детские фантазии… Так я вначале отмахнулась от странной затеи, на которую натолкнули меня ботанические атласы. Но потом подумала о ней еще разок. И еще. Жизнь идеи подобна прокладыванию тропы в густой высокой траве. Сначала тропы вовсе нет, но если несколько раз пройтись по одному и тому же месту, она появляется.
Детскую площадку на участке мне сделать, конечно, не позволили. Но в остальном никто особенно не интересовался, что же я там сажаю, пересаживаю, высеваю и выкорчевываю. Марина почти потеряла ко мне интерес. Только иногда приходила проведать, но, по-моему, скорее с естественно-научным интересом натуралиста: как, мол, себя чувствует эта бесстыжая девка, которая спит с моим мужем и у которой скоро отнимут ребенка?
Сын постоянно сидел либо в кенгурушке, либо в слинге. Я не убивалась в бесконечных рыданиях, прилепившись к младенцу, а очень активно взялась за сад – решительно и дерзко. Для начала в моем цветочном дневнике появился рисунок ладанника.
По моим указаниям все клумбы перекопали, готовя их для новых жильцов – песок, щебень, легкая почва. Беспощадно расправились с тенистыми уголками. Солнце! Пусть будет больше солнца! И ветра! Да здравствуют сквозняки.