«Что я творю? Джеймс Бонд какой-то недоделанный! – твердил я. – Не лучше ли поехать сейчас домой, а потом отправить ей сообщение? Спросить, хочет ли она увидеться. Может, я вообще ей не уперся? И еще у нее ребенок. От Поленова?.. Я точно хочу иметь со всем этим дело?»
Автомобили остановились на светофоре. Такси собиралось ехать прямо. Дорога направо вела к моему дому. Я включил поворотник.
Мне ясно представилось, как невидимый оператор кинокамеры, которая продолжала меня снимать, недоверчиво и укоризненно качает головой: как же так, чувак? Ты чо? Это ведь ради нее ты свалился с неба в чужой сад, получил «условник», потерял разработки, избил Поленова. И что – сейчас откажешься от такой возможности и тихо свалишь домой? Даже не попытаешься?
Я решил не вступать с голосом в переговоры. Он молчал очень громко, я чувствовал его присутствие.
«Сначала надо все обдумать. Я не поеду за ней сейчас. Не поеду», – сказал я ему.
«Про тех, кто не поехал, кино не снимают», – презрительно произнес голос.
«Ну и не надо», – рявкнул я.
В ответ – тишина. И я вдруг понял, что голос не «выразительно замолчал», а исчез. Он на самом деле отключился.
Ну и черт с ним!
Я выключил поворотник и поехал прямо.
Они припарковались чуть раньше меня. Флора уже шла от машины к подъезду. Я посигналил, но она даже не оглянулась, спеша в дом. Я побежал следом, размахивая руками, словно пытаясь ухватить невидимые нити, тянущиеся от Флоры ко мне. Тщетно. Дверь захлопнулась прямо перед моим носом. Я замер. Через пару минут кто-то вышел, дав мне возможность проскользнуть внутрь. Моментально просканировав глазами почтовые ящики, я увидел тот, что был под завязку забит письмами и счетами. Срисовал номер квартиры и побежал по лестнице.
Второй этаж.
Третий…
Пятый…
Я занес руку, чтобы постучать, и – замер. Снова сомнения. Оно мне точно надо? Вот я войду сейчас – и что? Что говорить? Что делать? И главное, что потом? Вся эта история – точно ли она моя?
«Про тех, кто не постучал, кино не снимают», – ласково и чуть насмешливо сказал я себе сам.
Поленов. Чужие берега
Когда-то давно Поленов вычитал правило: «Hе пугай сильного – вдруг это удастся тебе? Hе пугай равного – это ненадежно. Hе пугай слабого – паника неуправляема». И вот, разговаривая с Мариной о разводе, он забыл его. Теперь, когда видео, которым она пригрозила, на самом деле всплыло, эта фраза сразу зазвучала в голове. Не надо, не надо было ее пугать. Но черт возьми, кто мог представить, что она не блефует? Что это видео действительно существует? Еще более невероятным казалось, что она сумеет выложить его в Сеть. И вот, пожалуйста.
На следующее утро после пожара, когда Поленов лежал в больнице с ожогами, синяками и ушибами, в палату, несмотря на протесты медсестры, вошел помощник.
– Плохо дело, – сказал Виталик.
– Да, похоже, недели две тут проваляюсь, – ответил Борис Максимович. – Но врачи считают, жить буду.
– Вот что выложено сразу на нескольких компроматных сайтах, и по телику готовят сюжет, – ответил помощник и протянул телефон.
Морщась от боли, Поленов взял мобильник. Нажал значок play. Медленно, подтормаживая, словно в рапиде, на экране запустилось видео. Он увидел гостиную собственного дома. И в ней Лену в платье из Марининого гардероба, снимающую себя через зеркало. Да, тогда она еще была Леной, двоюродной сестрой Марины, бедной приживалкой, бессемейной гримершей провинциального театра, приехавшей поживиться чем-нибудь с барского плеча, пользуясь тем, что его жена по-православному сходила с ума и норовила обогреть всех убогих. Видео между тем крутилось дальше. За кадром слышался голос Марины. Даже не так: слышался ее крик. И хлопанье двери. Камера разворачивается и летит к лестнице. Она снимает Марину, рвущуюся к нему в кабинет. Та кликушествует и все тянет и тянет на себя дверь. А затем кувыркается назад, словно ее с силой толкнули в грудь, и грузно скатывается по лестнице. Следом бежит он, Поленов, злой и бледный. Склоняется над телом.
– Следователь уже приходил, но вы были в медикаментозном сне, – предупредил Виталик, забирая телефон.
– Документы на выезд, которые я заказывал неделю назад, готовы?
Виталик кивнул и протянул папку с бумагами.
– Вы уже в списке невыездных, – сказал он.
– Вызови медицинское такси, полечу через Минск. Флора пусть приезжает, когда будет готова ее виза.
– Она сбежала во время пожара.
Поленов хотел выругаться, но только стиснул зубы. Силы сейчас следовало экономить. Он рывком, со стоном поднялся с кровати. Виталик протянул ему сумку с одеждой.
Дорога до Минска показалась бесконечной. Машина мчалась с максимальной скоростью и все равно слишком медленно. Из-за мертвого кондиционированного воздуха бил озноб, но стоило выключить кондей – горло перехватывала духота. Хотелось отвлечься от всех мыслей и воспоминаний, но под рукой не было ни спасительного телефона, ни собеседника. Мобильник пришлось выбросить сразу. Горстями закидывал в рот болеутоляющие. Иногда удавалось провалиться в сон, но и он не приносил облегчения: в полузабытьи его обступало пламя, а земля манила обманными сочными ягодами земляники, которые в пальцах тут же превращались в капли крови. «Так сладок мед, что наконец он горек», – всплыла откуда-то и прицепилась фраза.
Он почти не запомнил полета. В голове удержался только мандраж, напавший у паспортного контроля: что если не выпустят? Выпустили. И тут же охватило такое облегчение, словно там, за желтой линией в черную полоску, на самом деле осталось все его прошлое. Пусть даже вместе с плохим пришлось покинуть и хорошее, но сейчас было не жалко. Не жаль никого и ничего. Главное – он сам. На свободе. Летит к месту «когда-нибудь мы сбежим сюда от всех».
Оказалось, правильно сделал, что уехал. Его не стали преследовать, просто предупредили: возвращаться не стоит. Должность в «Школково» быстро занял другой человек, на чьих плечах еще сохранились следы погон.
Он отдал все, что попросили – смешно, но то, с чем пришлось расстаться, почти полностью еще два года назад хотела забрать Марина и пожертвовать церкви. Словно эта собственность сама не хотела принадлежать Поленову, будто у нее была собственная воля. Компрометирующее видео по телевизору так и не показали, а на то, что выкладывают в интернете, уже давно никто всерьез не обращает внимания. Главное – дело о непреднамеренном убийстве не возбудили, историю замяли. Он нанял специальное агентство, которое занялось зачисткой интернета и удалением роликов из Сети. Работали ребята дорого, но эффективно, соплей не жевали. Нанял еще кое-кого, чтобы Марину – настоящую, жену – наконец отпели и похоронили на кладбище. Казалось, что это важно.
Словом, все сложилось удачно.
Пришлось вызвать в Майами Лену-Марину, чтобы уже здесь, контролируя ее, не торопясь разобраться с имуществом и деньгами, записанными на фальшь-жену. Она вышла из самолета в широкополой шляпе, с намотанным на шею тонким шарфом, солнечные очки в пол-лица, все руки увешаны браслетами, туфли на шпильке. Смешная – уржаться, особенно на фоне других женщин – в джинсах и футболках, с небрежными хвостиками и легкой походкой. Но Лена-Марина была довольна собой: она расцвела.
– Я знала, что ты выберешь меня, – сказала она в такси через голову устроившейся между ними собаки, ошалевшей от многочасового перелета и долгожданной встречи с хозяином. – Ведь это я нашла тебя обожженного и без сознания. Я позвала врачей. Не бросила тебя, не убежала, как… сам знаешь кто.
– И слила видео.
– Это не я, – ответила Марина, вытаскивая из сумочки пакет с собачьим кормом. – Честно.
Ожоги заживали больше трех месяцев. Поначалу Поленову приходилось сидеть дома и выходить наружу только после заката: солнечные лучи причиняли боль даже через рубашку. В середине октября врачи разрешили физические нагрузки. Он помнил, как еще в первый приезд его заворожил вид людей, бегущих вдоль кромки океана. В их движениях были мощь, необузданность и величие. Хотелось бежать так же. Сам этот бег казался символом обновления, безграничных сил. Все дни, проведенные в четырех стенах, он мечтал, как выйдет на пляж, расправит плечи, сбросит с них остатки груза прошлого и побежит. И вот наконец распакованы новые кроссовки. Солнце садится, обрисовывая силуэты небоскребов. Он идет к пляжу.
Ускоряет шаг, пытается бежать. Но ноги вязнут во влажном месиве, ступни подворачиваются в незаметных ямках, песчинки пробираются в носки, дыхание сбивается. Он обещает себе попытаться завтра, но дома, выйдя из душа, открывает ноутбук и заказывает беговую дорожку. «Не врать себе, хотя бы этому-то я научился после всего случившегося», – думает он. Дорожку привозят уже на следующий день. Устанавливают в гостиной, напротив раздвижных панорамных окон, смотрящих на ровный зеленый газон, из которого торчит хвост пальмы.
Поленов встает на резиновое покрытие и наугад нажимает кнопки. Так, топчась на пятачке из синтетического полотна, он не бегал уже очень давно. Все последние годы – только по собственному лесу. Дорожка начинает медленно ползти. Поленов идет размеренно, неторопливо разогреваясь, в наушниках – вдохновенная инструментальная музыка (Sunrise, Piano and Cello – бежит надпись на мониторе дорожки). Слишком медленно. Слишком лирично. Слишком пронзительно. Он тянется к экрану, чтобы найти что-то попроще и поэнергичнее. Нажимает кнопки торопливо, раздраженно и зло. Дорожка мстит – она внезапно приходит в бешенство и начинает нестись, словно Поленова столкнули с крутой, почти отвесной горы, конца которой нет. Он судорожно хватается за поручни, отчаянно перебирая ногами: «Врешь, не сбросишь».
Он бежал так, словно от этого зависело его спасение. Убегал от холодной, скудной земли, где поля засеяны тоской и страхом. Мчался к рассвету на побережье, к прибою и солнцу. Если бы только эта дорога не рвалась так стремительно из-под ног. Она гнала его, уворачивалась, и вдруг – Поленов мог бы поклясться, что так и было, – взбрыкнула, подбросила его и швырнула лицом в монитор, потом подхватила, поволокла, впечатав лицом в резиновую ленту и, собравшись с силами, столкнула с себя, напоследок ударив металлической рамой в темя.