– Насколько мне известно, улитки не любят мяту, по крайней мере когда есть салатные листья, – учтиво ответила она. – Но мы все равно приготовили отпугивающую улиток вонючую жидкость с холодным кофе. – И быстро добавила: – Я надеюсь, вы не против.
За долгие годы службы в Даун-хаусе от Мэри не укрылось: мистер Дарвин часто принимает сторону животных, даже если те набедокурили. В защитной речи он обычно напоминал: животные следуют только своим инстинктам и делают то, что в ходе эволюции возложила на них природа.
Чарльз кивнул Мэри, прощаясь, коснулся шляпы и пошел дальше.
Садовник уже издали увидел приближение Дарвина и обрадовался. В первые годы службы он открывал рот, только когда его спрашивали, и то говорил коротко и застенчиво. Но по мере совместного старения все чаще осмеливался даже без предварительных вопросов сообщать свои наблюдения, если они казались ему необходимыми для ботанических изысканий хозяина.
Нередко в определенное время, когда Дарвин совершал оздоровительные прогулки, он крутился около дорожки, чтобы подготовиться. Если хозяин шел как человек, полностью погруженный в свои мысли, садовник не окликал его. Если же смотрел открытым взглядом, мог чем-нибудь поделиться. Правила игры знали оба.
Дарвин пробил брешь в поначалу затрудненном процессе общения, рассказав садовнику о ночном поведении своего хмеля, несколько недель жившего возле его кровати в коробке из-под кексов. Выяснив ранее среднюю скорость роста хмеля днем – два часа восемь минут на один оборот, существенных отклонений не наблюдалось, – теперь он хотел знать, с какой скоростью растение оборачивается вокруг шпалеры в полной темноте.
В том разговоре он открыл садовнику свои дальнейшие планы: навесить на росток хмеля грузик и выяснить, при каком весе растение сдастся и прекратит рост. Подробное описание того, как надо натягивать нити, взвешивать грузики и фиксировать рост, подействовало на садовника таким образом, что почтение к знаменитому естествоиспытателю незаметно перешло в любовь.
Изначально скромный садовник, считала Эмма, сам перенял качества ползучих растений, поскольку, если уж ему показалось, что собеседник интересуется ботаникой, высвободиться из его когтей было непросто. Стоит обратить к нему пару приветливых слов, жаловалась Эмма, вы рискуете запутаться в сетях цветистых рефератов о вьющихся растениях. Он уже без труда различал растения опирающиеся от растений корнелазящих, усиконосные от листолазов и каждому посетителю и соседу рекомендовал ознакомиться с книгой хозяина «Движения и повадки вьющихся растений», которую сам прочел не один раз. Он берег книгу, обернув ее в обложку, и очень гордился дарственной надписью: «Верному садовнику Даун-хауса и любителю сlematis montana и humulus lupulus, всегда помогавшему автору словом и делом, Ч. Дарвин, 1867».
Когда Дарвин и Полли подошли поближе, садовник, отметив призрачную бледность хозяина и погруженный в себя взгляд, удалился за бирючину.
У большой березы, где дорожка делала поворот почти на девяносто градусов, Полли капнула на камень пару капель и подняла взгляд на хозяина. Даже долгие годы не смогли примирить Чарльза с ее привычкой. Камень он считал священным. Это была могила Томми, не случайно помещенная у ограды из бирючины на том месте, где несущая всадника лошадь обычно набирала скорость и переходила на галоп.
Полли чуть смущалась, так как, конечно, понимала тихое ворчание, всякий раз издаваемое Чарльзом. Но иначе не могла. Довольная, она перегнала хозяина. Тот заметил легкую неровность ее походки, то, как она переставляла лапы, и невольно вспомнил отца и брата. Неприятностей с бедрами хватало. Он и сам уже не первый месяц ходил с тростью.
Полли замедлила шаг, чтобы он ее догнал. Чарльз не только испытывал по отношению к собаке дружеские чувства, но и осознавал анатомическое родство. Именно тождественность конструкции могла привести к тому, что у всех родственников бедренная кость натирала суставную впадину. Отвратительная история.
Убийца Бога
Когда коляска доктора Беккета остановилась у Даун-хауса, Полли залаяла от восторга, выразив тем самым и радость Чарльза, устроившегося в шезлонге и каждые две-три минуты встряхивавшего пробирку с углекислым аммонием и экстрактом из кончика бобового корня. Когда доктор вошел – в сопровождении Джозефа, который взял у него пальто и тут же, слегка поклонившись, удалился, – Чарльз в двух словах объяснил, зачем нужно сильно встряхивать, однако сразу понял, что обычно с таким интересом слушавшему его доктору не до того. Дарвин удивился, поскольку во время последнего визита ему показалось, Беккету интересен результат эксперимента с корешками. Похоже, интерес испарился. И Дарвин стал лаконичен.
Доктор, как всегда, поставил чемодан возле шезлонга на столик красного дерева, имевший правильную высоту и стоявший на нужном расстоянии, так что во время осмотра удобно было вынимать инструменты и давать возможность Чарльзу следить за каждым своим движением.
Беккет с силой пригладил волосы, надел очки, несколько раз поморщился, чтобы они как следует сели, и раскрыл блокнот, правда в него не глядя. Вместо этого он с некоторым лукавством сказал:
– Кстати, я был зван к новому пациенту. Вам может быть интересно.
Дарвин испытал облегчение, так как, судя по всему, именно новый пациент явился причиной равнодушия к его опытам, и к нему вернулась надежда, что потом все-таки удастся кратко изложить доктору исход эксперимента.
– Вы говорите загадками. Ну, давайте уж…
– Врачебная тайна, разумеется, не позволяет мне рассказать слишком много. Но имя едва ли кому-то повредит. Что ж, нового пациента зовут Маркс. Карл Маркс. Вам доводилось о нем слышать?
Дарвин выпрямился на шезлонге, коротко ругнулся на колющую боль в тазобедренном суставе, два раза с силой встряхнул пробирку и сказал:
– Послушайте, дорогой Беккет, вы, конечно, познакомились со мной как с голубятником, а сейчас застали за встряхиванием корешков. Но все же я вовсе не полный неуч в том, что касается экономической стороны нашей жизни. Вообще-то вам это должно быть известно. – Он на секунду ткнулся носом в пробирку. – Помнится, мы не так давно говорили о бирже. Мои ценные бумаги вложены надежно. Я рекомендовал и вам как можно скорее купить акции той же железной дороги. Если вы еще не успели, поторопитесь! Маржа более чем радует.
– Ах, вы же знаете, биржевые спекуляции не по мне. Лучше я буду выставлять непомерные счета за визиты, особенно знаменитым пациентам. – Доктор Беккет поморщил нос и рассмеялся.
Дарвин, который уже не раз указывал на слишком низкие, с его точки зрения, гонорары доктора и даже вычислил смехотворную почасовую ставку, еле заметным движением руки отмахнулся от акций.
– Однако вернемся к мистеру Марксу. Естественно, мне не раз попадалось его имя. Правда, «Таймс», если не ошибаюсь, в последнее время о нем не писала. Сегодня вокруг него меньше шума. И вот вас к нему приглашают. Он болен? – Не дожидаясь ответа, Дарвин добавил: – Говорят, наша королева не слишком счастлива, что этот смутьян пребывает в ее стране. И тем не менее мистер Маркс, кажется, выпустил в мир пару понятий, поставивших оружие вожакам рабочих перед фабричными воротами. Однако он не должен забывать, как ему повезло, ведь английское правительство дозволяет беспрепятственно жить здесь всем, кто подвергается политическим преследованиям. – Дарвин встряхнул экстракт с корешками и заглянул в пробирку.
– Мистер Маркс наверняка рад, что может здесь жить. Его экономка рассказывала мне, как трудно постоянно находиться в бегах, да со всем скарбом и, конечно, часто болеющими детьми. Но хотя Лондон по сравнению с нависшей над ним угрозой прусской тюрьмы – рай, можете не сомневаться, за ним наблюдают и здесь. Вы ведь не думаете, будто Бисмарк оплошал и не попросил наше правительство о судебной помощи? В подобных вопросах все верхи едины, именуют они себя консерваторами или либералами. У немцев очень суровые законы против социалистов, при помощи которых они преследуют всякого, кто левее кайзера Вильгельма.
– А вы заодно с социалистами?
– Честно говоря, я раздвоен. С одной стороны, они мне очень симпатичны, а с другой – меня приводит в ужас мысль о революции. Я с сочувствием читаю Чарльза Диккенса и желаю всем Дэвидам Копперфильдам хлеба, носков и кроватей. Но непременно ли сразу нужна революция? Реформы были бы мне милее. – Доктор Беккет повесил на шею стетоскоп. – Однако соглядатайство отвратительно. Все письма левым иммигрантам, как мне теперь известно, перехватываются и изучаются. Может быть, скоро выдастся возможность поговорить с самим Марксом. Еще мне очень хотелось бы услышать, когда и прежде всего где он ожидает революцию. Разумеется, я подниму эти вопросы, когда он наберется сил.
Дарвину давеча послышался некий упрек своему умению управлять финансами и захотелось объясниться.
– На случай, если мои биржевые дела вызывают у вас сомнения, должен вам сказать, я не бессердечный капиталист. Я полностью за то, чтобы помогать бедным. И платить сообразное жалованье. Но этот коммунизм… – Он почесал бороду, как иногда делал, не продумав фразу до конца. – Я вижу, насколько огромно разнообразие людей, не иначе обстоит дело с орхидеями и зябликами. Боюсь, оно слишком велико, чтобы всех сделать равными. Мне кажется, издатель «Таймс» попал в точку, написав, что Марксов анализ ситуации, насколько его можно понять, до некоторой степени верен, но вот предложенное решение – нет. С эксплуатацией рабочих необходимо покончить парламентским способом, а не кровавой революцией. Я вообще не могу видеть, как летят головы. Совершенно неважно, кому они недавно принадлежали. Помимо гильотины и победы пролетариата существуют и другие возможности улучшить условия жизни неимущих. – Дарвин засопел и почти забыл про пробирку.
Глядя на задыхающегося, бледного пациента, доктор Беккет решил оставить политическую дискуссию. Кроме того, ему не терпелось поделиться еще кое-чем. С озорным блеском в глазах он сказал: