Дарвин счел за лучшее промолчать.
– Мне, студенту медицины, тоже думалось, что изучение эволюции повлияет на библейскую веру. Когда вышла ваша книга о видах, мне было двадцать лет. И от меня не укрылось, с какой предвзятостью профессора Кембриджа отнеслись к новым научным открытиям. Не мне вам объяснять.
Кто-то поскребся в дверь. Дарвин встал и впустил Полли. Она дважды ткнулась ему носом в ногу и улеглась под бильярдным столом. Доктор сказал:
– Маркс прекрасно может использовать вашу работу для своей.
– Но мне он не нужен. – Дарвин опять сел.
– Пару дней назад мне вдруг стало ясно, что связь между вашими теориями носит звучное название. А именно – рай.
– Вы хотите меня помучить?
– Нет, я ваш врач и хочу, чтобы вам было хорошо. Также не намерен сыпать соль на известные мне раны. Напротив, обещаю, вам тут же станет лучше, поскольку вы, по всей вероятности, найдете для этого Маркса вместе с его коммунизмом более точное место. Мне кажется, было бы очень интересно подумать, почему он с такой жадностью хватается за вашу теорию. Я попытаюсь объяснить, только, пожалуйста, не придавайте моим словам слишком большого значения.
Дарвин покряхтел, а доктор с некоторой гордостью принялся излагать ему свои мысли по поводу Эдема.
– Устранив библейского Создателя, который за шесть дней создал мир со всеми его обитателями, вы, мистер Дарвин, не пошевелив и мизинцем, покончили с остальными мифами Священного Писания. Ибо если главный акт творения разоблачен как сказка, почему же остальные библейские истории должны быть истинны? Зачем же кому-то после этого верить в потоп? Или в Моисеевы скрижали. Но прежде всего – почему по ту сторону смерти непременно должен быть рай?
Дарвин, пошатнувшись, встал, опять натер кий мелом и, возобновляя игру, стал искать у стола выгодную позицию. Пытался так, пытался эдак, но никак не мог найти верное положение. Наконец решил ударить белым шаром о борт в надежде на то, что, откатившись, он разобьет неудачное скопление нескольких шаров и высвободит желтый. Чарльз низко наклонился, и борода коснулась борта. Последовавший удар не принес освобождения. Собравшиеся в одном месте шары улеглись еще хуже. Дарвин, недовольный, опять сел и, почти не шевеля губами, спросил:
– И что дальше?
– Вы, дорогой Дарвин, создали пустоту, которую теперь могут заполнить эти марксианцы.
– Если мертв Бог Библии, это не значит, что мертв Бог вообще. Такой взгляд на мир представляется мне несколько упрощенным.
– Верно, но наша культура все-таки очень давно верит в библейского Бога. Именно с Ним связано наше представление о рае. Не имея больше возможности надеяться на прекрасную жизнь после смерти, люди в конце концов начнут бороться за хорошую жизнь здесь. Когда после смерти не ждет никакая награда, уровень готовности к страданиям стремительно понижается.
Дарвин залпом допил виски.
– И что дальше?
– Теперь в игру вступает Маркс. Он хочет не только того, чтобы люди жили лучше, зарабатывали на пару фунтов больше и работали на пару часов меньше. Он обещает им рай на земле. Никого больше не будут эксплуатировать. Все свободны, равны, никакого голода, все вправе делать что хочется. Иллюзорное блаженство в раю Бога преобразуется в сотворенное человеком счастье на земле.
– Какая дерзость. Если вспомнить начало нашего разговора, это еще страшнее, чем заблуждения профсоюзов.
– Марксианцы терпеть не могут профсоюзы! Потому что те хотят не разрушить существующий строй, а найти компромисс в рамках капиталистической системы.
– И что дальше?
– Во время своего последнего визита на Мейтленд-Парк-роуд я узнал от экономки, что Маркс родился в еврейской семье, он из рода раввинов. Если бы евреи не находились в Германии в таком отчаянном положении и семья поэтому не была вынуждена перейти в христианскую веру, Карл Маркс мог стать раввином Трира. Ничто не доставило бы большей радости его матери.
– А он живет эмигрантом в Лондоне. В самом деле примечательная судьба. – Голос Дарвина зазвучал крепче.
– Да, я тоже так думаю. Интуиция говорит мне, что этот почти-раввин не случайно провозглашает рай на земле. Избранный народ он, кстати, тоже себе нашел – народ рабочих. Поскольку перед пролетариатом стоит историческая задача навсегда освободить человечество от подневольного труда.
– Он в самом деле так пишет? Я не знаю его сочинений, а «Капитал» держал в руках довольно давно. – В глазах Дарвина появилось лукавство, лицо чуть порозовело.
– Да, я читал кое-что студентом и обсуждал с друзьями. Правда, я знаю об иудаизме не очень много, но достаточно, чтобы заметить параллели. У вас наверняка под рукой Библия. Тогда я вам коротко зачту два места, которые нашел вчера. У меня будто пелена спала с глаз.
Дарвин сходил в кабинет и принес Библию. Это потребовало некоторого времени, и Беккет тем временем выпил стакан воды.
Коротко полистав, доктор нашел про исход евреев из Египта и прочел:
– «И Египтяне с жестокостью принуждали сынов Израилевых к работам и делали их жизнь горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами и от всякой работы полевой, от всякой работы, к которой принуждали их с жестокостью». – Доктор поднял голову. – Звучит почти как современное рабство индустриальных рабочих, не правда ли? Еврей Маркс знает свое Священное Писание.
Дарвин тоже загорелся и слушал внимательно.
– Или подумайте о параллели между Марксом и Моисеем. Я имею в виду не библейскую внешность, – рассмеялся Беккет. – Перед одним стояла задача вывести народ из египетского рабства. Перед другим стоит задача освободить пролетариев от капитализма. Маркс – в известном смысле Моисей. Пророк современности.
– Вы хотите сказать, не случившийся раввин Маркс все-таки нашел способ возвестить людям спасение?
– Именно. Послушайте еще одно место. – Беккет читал громко, как священник, получающий удовольствие от произносимых слов: – «И сказал Господь: Я увидел страдание народа Моего в Египте и услышал вопль его от приставников его; Я знаю скорби его и иду избавить его от руки Египтян и вывести его из земли сей в землю хорошую и пространную, где течет молоко и мед». Земля, где течет молоко и мед, – вот оно! Коммунистическое государство! Прекрасное описание безоблачных дней, когда будет окончена всякая классовая борьба, искупление, наконец.
– Должен вам сказать, доктор Беккет, умный врач невероятно образовывает пациента.
– Ах, знаете, меня вообще интересуют только тылы моих пациентов. Мне нравится понимать их болезни и страхи. Это для меня как шахматы. Ход за ходом все ближе подбираешься к сути дела.
Впервые за долгое время Беккет вспомнил профессора, который вышвырнул его из больницы. И почувствовал к нему благодарность. Потребовался шок от увольнения и полученная вследствие этого свобода, чтобы найти путь, сделавший его счастливым. Он улыбнулся.
После довольно продолжительного молчания, пока Дарвин обдумывал сказанное, Беккет добавил:
– Я много думал о связи между внутренними проблемами и болезнями. Нередко у меня появлялось чувство, что хронические больные испытывают чувство какой-то вины. В случае Маркса я вижу, как, появившись на свет в роду раввинов и став агрессивным атеистом, в глубине души он борется с чувством вины за предательство иудаизма. Он не пошел по пути отцов, как ему было предначертано.
– Вот как. А что вы думаете обо мне?
– Полагаю, вы сами прекрасно это знаете, не так ли?
Дарвин поворчал. Полли под столом тоже.
– Вам ведь не может быть безразлично, что вы потрясаете веру в религию, которую изначально собирались проповедовать. Вы же хотели стать священником!
Дарвин поворчал. Полли тоже.
– И в чем, по-вашему, выражается это чувство вины?
– Со своей колокольни могу сказать, что не раз наблюдал, как люди, страдающие от невыносимого напряжения, ослабляют его рвотой. Для них с их напастями – будто аварийный люк.
– Именно так по совершенно физическим причинам работает вулкан. Когда напряжение в глубине нарастает до предела, он всегда взрывается и низвергает лаву…
– Замечательный образ.
– Да, но мне неизвестно, чтобы вулканы испытывали какое-либо чувство вины. Это чистая, чудеснейшая физика. У вулкана – бурлящая магма, у меня – бурлящие желудочные соки.
– Разумеется.
– Могу я в этой связи добавить, что речь в данном случае идет о невероятных силах, двигающих целые континенты и вызывающих землетрясения?
Доктор Беккет встал и обошел бильярдный стол. Вернувшись к креслу, он заявил: кто-то должен написать книгу о Марксе. Как бы не вышло так, что левые поверят новому пророку, пойдут за ним и опять станут рабами религии. Социальная справедливость – слишком серьезный вопрос.
– Вы делились с Марксом своими мыслями?
– Нет, боже упаси! Это было бы объявлением войны. Я там для того, чтобы он выздоровел. Насколько еще возможно.
– Звучит не слишком обнадеживающе. Что с ним?
– Вы же знаете, я не могу вам рассказать. Кое-что с легкими. Кое-что с печенью. С кожей. С тошнотой.
Дарвин объявил, что скоро ему нужно лечь, и предложил закончить партию.
– Мне уже все равно не выиграть. Хочу, однако, заметить, что я видел фул. Когда вы топили синий, обе ноги у вас были оторваны от пола. – Дарвин хитро улыбнулся.
Доктор Беккет осмелился усомниться, что при своем росте и под воздействием виски он с такой легкостью мог взлететь.
Полли вылезла из-под стола и заковыляла к хозяину с гостем, молча сидевшим рядом в красных креслах. Положив голову набок, она переводила внимательный взгляд с одного на другого. Дарвин рассеянно ей улыбнулся и сказал, что ему хотелось бы подытожить.
– Я правильно вас понял, дорогой Беккет, Маркс рассказывает историю Ветхого Завета в новой одежке? Владельцы фабрик – египтяне, рабочие – евреи, так? Капитализм – ад, а коммунизм – рай?
– Именно так. Он провозглашает Царство Божие на земле. И революция укладывается в это сравнение, она Страшный Суд, день гнева, dies irae. «Он наполнит землю трупами», – говорится в Библии. Даже чистилище находит свое соответствие в диктатуре пролетариата. Данный промежуточный кровавый период – переход к окончательному мирному состоянию коммунизма. Там будет жарко. Тех, кто не понял, куда идет поезд, пропарят как следует.