о слугу, как на… равного. Как на человека, с которым совсем недавно повстречался, но с которым имеет смысл свести очень близкое знакомство… И я сглупил. Вместо того чтобы скорчить тупую или чрезмерно удивлённую физиономию — получается далеко не всегда, но уж если постараться, даже вопроса не возникнет! — я ответил на его взгляд. Спрашивая: «Ну что, тебе нравится то, что ты успел во мне рассмотреть, или как?» И совершил ещё большую глупость, потому что в ответном взгляде прочитал: «Нравится. Вполне». Дальше играть в гляделки не имело смысла: рыжий верзила был гораздо старше меня, а значит, больше преуспел в нелёгкой науке препарирования человеческих сущностей. Надо было срочно возводить защитные укрепления, хотя… Неприятный холодок в груди подсказывал, что я безнадёжно опоздал с обороной. Но всё равно, следует основательно испортить впечатление о себе, чтобы у Борга даже мысли не возникло дать высокую оценку моим способностям и душевным качествам. Я даже начал построение особенно обидных фраз, но…
События, не принимающие в расчёт мои намерения, вновь набрали ход.
— В этом доме подают прохладительные напитки? — Высокий, чуть хрипловатый голос раздался с порога кухни. Я поднял глаза.
Хрипотца легко объяснялась внешним видом девушки: щёки раскрасневшиеся, дыхание прерывистое — могу поклясться, что её пульс скачет, как необъезженный жеребец. Вряд ли возбуждение существенно увеличивало привлекательность возлюбленной принца — она и так была хороша. Если вам нравятся южанки, конечно. А она весьма походила на уроженку Южного Шема, если быть точным — долин, протянувшихся по границе между Шемами: ещё не юг, но уже не север. Тонкая кость, не слишком развитые мышцы на ногах и те, что пониже спины, но вполне сформировавшаяся и зрелая грудь, как на волнах вздымающаяся под полупрозрачной тканью блузы. Конечно, девица ещё очень и очень молода, и всё у неё впереди, но не думаю, чтобы эти по-мальчишески узкие бёдра когда-нибудь приобрели плавные линии классической женской фигуры. Молочно-белая кожа — в тех местах, до которых не добрался румянец — свидетельствовала о тщательном уходе. Черты лица мелкие, изящные, но немного резкие. Глаза карие, жгучие. А вот ресницы подкачали — у Дэриена они куда как длиннее и пушистее. Впрочем, дело наживное: намажет, приклеит, вот тебе и красота… Губы правильной формы, полные, только… Не люблю, когда уголки рта опущены вниз, это не всегда хорошо говорит о человеке. Возможно, она всего лишь пережила за свою жизнь много неприятных моментов, но есть и другой вариант. И он показался мне куда ближе к истине, когда оная девица уставилась на меня, широко распахнув свои гляделки и, делая паузу после каждого слова, спросила:
— Что это такое?
Ага, значит, ваш покорный слуга — предмет сугубо неодушевлённый. Что ж, спасибо за напоминание. Я собирался вернуться к вышивке, но девица не хотела успокаиваться. Борг не успел и рта раскрыть, чтобы пролить свет на причины, по которым я очутился в этом доме вообще и на этой кухне — в частности, как лицо гостьи превратилось в каменную маску чопорной великосветской дамы, и она осведомилась самым ледяным тоном, какой только можно представить:
— Кто позволил этому отребью находиться под одной крышей с наследником короны?
Борг застыл, и по его растерянным глазам можно было понять, что он лихорадочно пытается найти достойный ответ, но у него ничего не получается. Наверное, потому что такового ответа просто не существует. Я отложил ворох ткани в сторону и выжидательно посмотрел на девицу, словно спрашивая: «Ну, чем ещё нас порадуете?»
Девица поняла мой невысказанный вопрос, и это чрезвычайно её разозлило — ещё бы, вряд ли она привыкла к тому, что слова, слетевшие с пухлых губок, оставляют без внимания!
— Пошёл вон!
Фу, как грубо. И совсем не обидно. Ей следовало бы поучиться у Лэни; дорогуша — вот кто мог, не произнеся ни одного подобного выражения, утопить меня в самой грязной и глубокой луже… Маловато опыта, маловато. Сообщить об этом или оставить в неведении?
Пока я решал, как именно мне поступить, девица сделала несколько шагов и нависла прямо надо мной:
— Ты плохо слышишь? Вон отсюда!
— Прошу прощения, почтенная, но у меня есть веские основания для нахождения на территории этого поместья. — Я ответил вежливо и предельно ясно, но мои слова были истолкованы совершенно превратным образом.
— Ты хочешь сказать, что я не имею права быть здесь?!
Ну вот, меня опять не поняли. Надо что-то предпринимать, хотя вряд ли я быстро научусь разговаривать так, чтобы взбалмошные аристократки оставили меня в покое… Лезвие ножа чертило замысловатые узоры на поверхности стола, пока я слушал вопли рассерженной девицы, но её следующая фраза заставила пальцы гневно сомкнуться на рукояти:
— Скольких матерей ты убил, негодяй?
Она мне надоела. Я встал, морщась от боли. Впрочем, гримаса на моём лице была воспринята как новая угроза.
— Намерен и меня прикончить?
Напросилась…
— А разве вы беременны?
Она зарделась, потом побелела. Надеюсь, в обморок не рухнет…
— Да как ты смеешь… Мразь…
Девица начала судорожно шарить рукой: сначала — у пояса (но даже если там и предполагалось наличие дамского кинжала, оружие, по всей видимости, находилось в данный момент там же, где остался камзол), потом — по столу. На столе было много всякой всячины, но не стоит ждать, пока она доберётся до сковороды… Что меня дёрнуло? Я посмотрел на широко распахнутые, переполненные обидой, совсем детские глаза и, в свою очередь, поступил совершенно по-детски — быстро провёл пальцем по её лицу. Сверху вниз, по кончику носа и струнам губ. Нервное создание остолбенело, хлопая ресницами.
— Если вы будете так сильно напрягаться, почтенная, то вряд ли сможете зачать и выносить ребёнка, который станет не только наследником престола, но и вашей отрадой в старости. Поверьте, я искренне желаю вам удачи в этом благородном деле. Только не забывайте, что власть титула распространяется только на тех, кто готов склонить голову перед этим титулом…
Наверняка ступор продолжался недолго, но мне хватило времени, чтобы убраться с кухни, прихватив рубашки и нож. Здесь я покоя не нашёл, может быть, в комнате наверху меня никто не потревожит? До обеда… Мне просто необходимо побыть в одиночестве, хотя бы потому, что мои пальцы, когда они коснулась пухлых губ, обожгло ледяным холодом. Мне не слишком-то понравилась девица, но ещё больше мне не нравилось то, что на неё была накинута «уздечка». Кто же старается столь искусно и незаметно управлять тобой, дорогуша? И зачем? А «уздечка» хорошая, грамотная: ощущение холода настолько мимолётное, что если бы я был хоть немного больше рассержен или расстроен, я бы не обратил внимания на льдинку посреди жаркого лета. Тем более что на кухне раскрыты все окна, и свежий ветерок играет в салочки со связками трав под потолком. Неужели эта девушка исполняет роль осведомителя? Похоже на то. Самое печальное, что она даже не подозревает о наложенном на неё заклятии… Но в это дело я вмешиваться не буду. Хватит, и так нажил неприятностей по самое горло. А что, если инициатор заклятия — папочка больного, и он просто хочет знать из первых рук, как обстоят дела у его любимого сыночка? Или нелюбимого, что тоже вероятно… Не стоит снова проявлять своё дурацкое рыцарство и спешить на помощь даме. Я ведь обещал себе: не спасать кого ни попадя? Обещал. И опять нарушил своё обещание. Можно сказать, дважды. Первый раз едва не помог мне проститься с жизнью, а второй… Пока не могу даже предположить, как он мне аукнется. Всё, забудь о вспыльчивых девицах, распускающих руки — раз уж ты сильнее, то будь великодушен. Учись прощать. Ну, или сделай вид, что простил…
К полудню возлюбленная принца покинула скромное поместье Гизариуса — должно быть, придворные дела воззвали к совести. Хотя откуда у неё совесть? Не положено фрейлинам знать о таких тонких материях, им бы в шелках-кружевах-духах научиться разбираться да на лютне бренчать — большего от лупоглазой, как кукла, красотки и не требуется. Нет, во дворцах Западного Шема мне не найти свою единственную любовь… Да и не рвусь я в эти самые дворцы. Что там интересного? Холёные лица, показное благородство, паутина интриг и стилеты злых языков, готовые ударить в спину всякий раз, когда ты хочешь открыть кому-нибудь своё сердце…
Нет, я не утверждаю, что девушка, пытавшаяся унизить меня, является типичной обитательницей Двора, но и таких там достаточно. Вспыльчивых и недальновидных. Впрочем, с этой милашкой всё не так просто, как бы того хотелось ленивому разуму. Почему она впала в бешенство? Один мой вид не мог вызвать столь бурную реакцию… Если дама часто бывает при Дворе, она должна до тошноты насмотреться на клеймёных преступников и перестать реагировать на работу палача или по крайней мере уметь держать свои чувства при себе. А эту… понесло. Почему? Мой взгляд прыгал с одной вышитой дорожки на другую, а мысли настойчиво, как подземный родник, долбили Скалу Сомнения, выросшую на их пути…
Почему она напала на меня? Почему попыталась смять и уничтожить первым же натиском? Почему гнала прочь? Испугалась? О нет, в тёмных глазах не было и тени страха! Даже страха за своего возлюбленного… Стоп! А что же в них было? Растерянность. Недоумение. Болезненная ярость. Обида. Странный набор чувств, не правда ли? Она словно боролась сама с собой: мечтала оказаться на другом конце мира и в то же время сгорала от желания прикоснуться ко мне… Магия? Но Мантия молчала, только чуть шевельнулась, когда мои пальцы пробежали по нежной коже… Прикоснуться… Она хотела прикоснуться… Прикоснуться, чтобы… Что? В её глазах была и некая обречённость, свойственная человеку, знающему, что в следующий момент он может исчезнуть, но не меняющему своё решение… Неужели эта девица из рода Видящих Истину? Это будет проблемой… Нет, линия не может быть чистой — это я бы заметил — но иногда достаточно и малой толики древнего наследия… Возможно, она сама не понимает, что именно почувствовала, и не поймёт никогда, но… Она хотела войти в мою Мантию. Чтобы погибнуть, потому что для Видящей я смертельно опасен. Но почему девица неосознанно стремилась умереть? Она должна быть совершенно довольна своей жизнью, и недуг возлюбленного — ещё не повод навсегда оставить его в одиночестве. Значит ли это, что она тяготится наложенным заклятием, не зная о его существовании? Или она чувствует за собой иную вину? Вину, которая может быть искуплена чем-то вроде смерти?