[28].
— Заходи, — встретивший внизу надзиратель отпер ключом на связке однуиз дверей.
Лосев шагнул внутрь, позади громыхнул запор, стихли удаляющиеся шаги.
Перед ним была камера три на четыре, тускло освещённая висячей лампой, с забранным решеткой окошком под потолком. Вдоль стен — нары, между ними — колченогий стол.
— О! Нашего полку прибыло, — поднялся с матраса цыганистого вида смуглый офицер и протянул руку. — Будем знакомы, старший лейтенант Трибой.
— Майор Лосев, — пожал руку комбат.
— Слышь, майор, у тебя случаем закурить нету? Мои кончились. Уши пухнут.
— Есть, — Николай достал из кармана пачку.
Уселись рядом на нары, закурили.
— За что сюда, если не секрет? — пыхнул Трибой облачком дыма.
Лосев коротко рассказал. — Сокамерник одобрительно кивнул:
— Правильно сделал.
— А ты? — поинтересовался в свою очередь.
— Я типа немного пошумел.
— И каким же образом?
— Да очень просто. Наш танковый полк стоит в Клетендорфе, на окраине Бреслау. И за это время я, как многие офицеры, обзавелся трофейным транспортом, «Опель-кадетом». Еду на днях в город к знакомой фрау, останавливает военная инспекция и доставляет в линейную комендатуру. Там составляют протокол и машину отбирают — мол, приказ начальника гарнизона. Я было качать права, а дежурный майор: «Вали отсюда, а то будет хуже». «Ладно», — думаю, я тебе устрою. — И назад в полк. Завожу свой «ИС»[29], дую на нем обратно. Подъехал к комендатуре и подавил весь транспорт, что там стоял. А ещё саданул из пулемета по окнам на прощанье. Развернулся, только меня видали.
— Ну а потом?
— Через сутки забрала контрразведка. Теперь припухаю здесь.
— Крепко пошумел, — покачал головой майор.
— Ну, дак, — растянул в улыбке губы танкист.
К вечеру громыхнула кормушка, принесли ужин. Две миски жидкого супа, чуть сладкий чай в кружках и по куску хлеба.
Утром после завтрака Лосева под конвоем сопроводили к следователю, тот допросил его в качестве подозреваемого. Далее было опознание и очные ставки с патрульными. Один его уверенно опознал, второй засомневался. В показаниях оба путались.
А через неделю Раткевич предъявил майору обвинение в причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть.
— Не расстраивайся, главное, не в убийстве, — успокоил Трибой товарища по несчастью. — Ты орденоносец и старший офицер. Думаю, много не дадут. А то, глядишь, и оправдают.
За время, проведённое вместе, оба сошлись характерами. Трибой, двумя годами моложе, воевал с весны 42-го и командовал танковой ротой. Имел «Красное Знамя», солдатскую «Славу» и медаль «За оборону Кавказа». Родом был из Новочеркасска, потомственный казак.
— Послушай, Семён, — спросил по этому поводу майор. — А как отличить настоящего казака от липового?
— Скажи ему так, Коля: «Дед твой был казак. Отец сын казачий, а ты хрен собачий». Настоящий даст в морду. Сбрехавший промолчит.
— Теперь буду знать, — похлопал его по плечу Лосев.
Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника-авиатора. Он вёл дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ», записи изъяли и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.
Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком — наизусть знал программу ВКП(б)[30], немецкий и испанский языки, был знаком с Блюхером.
Лосев как член партии её политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.
— Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? — однажды спросил Харламов. — Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.
— Они были заговорщиками, — ответил Лосев. — Так писали газеты.
— Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал. Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.
Между тем дело Лосева тоже шло к завершению. Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе с постановлением партбюро части об исключении из партии.
И каково же было удивление Лосева, когда он прочёл характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.
— Не ожидали? — заметил его реакцию капитан.
— До этого деятеля, — постучал ногтем по бумаге, — мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.
— Что было, то прошло, — фыркнул Раткевич.
— Как скоро трибунал? — подписав протокол ознакомления, Николай вернул авторучку хозяину.
— За ним дело не станет, — отстегнув клапан, капитан сунул ручку в нагрудный карман кителя.
Спустя неделю, ближе к вечеру в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.
— Лосев, на выход, — буркнул хмурый надзиратель.
Когда заключенный выполнил команду «Лицом к стене», надзиратель запер камеру. Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.
— Стой. Лицом к стене, — приказал у последней двери. Распахнул: — Входи.
Лосев переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу стоял туго набитый сидор[31]. Оба встали.
— Пять минут, — растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.
— Здорово, командир, — поочередно пожали комбату руку. — Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела?
Уселись втроём на лавку.
— Терпимо, — пожал плечами командир. — Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.
— Да ладно, мы серьёзно.
— Ну, если серьёзно, следствие закончено. Жду трибунала.
— Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.
— За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, — качнул хромовым носком.
— В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, — наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.
Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.
— И ещё. Куда определить твои вещи? — нарочито громко спросил заместитель.
— Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.
— Хорошо, — согласились оба и вздохнули.
Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своём.
— Время вышло, — скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.
— Не поминайте лихом, мужики, — поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.
— Вот, Александр Иванович, дополнительный паёк, — усевшись на нары, Лосев поставил рядом вещмешок. — Так, что тут у нас имеется? — раздернул горловину.
Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные сухари в пакете. Напоследок достал согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги, сунул их под нары. Всё остальное сложил обратно с мешок, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.
— Угощайтесь, — определив на стол, пригласил сокамерника.
Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.
— Никак передача? — окутался полковник дымом.
— Да. Заместитель и начштаба расстарались.
— А из моих никого нету. Через неделю, как меня забрали, полк перелетел в Минск.
Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил:
— Старые жмут, эти просторнее.
Через сутки, утром его вместе с ещё десятком арестованных, следствие по которым было закончено, погрузили в «черный ворон» и доставили в трибунал. Он находился на другом конце города в средневековом, окруженном старыми липами особняке. Там поместили в общую камеру, с грохотом закрылась дверь.
Комбата вызвали третьим, вооруженная охрана сопроводила в зал.
Дело рассматривали в закрытом заседании грузный полковник юстиции и два майора. Один лысоватый, второй с густой черной шевелюрой. Вину Лосев не признал, заявив, что потерпевший превысил полномочия.
— Так за это что? Нужно выбрасывать в окно? — тяжело уставился на него председатель.
— Виноват, погорячился, — опустил глаза Лосев.
— Привыкли там у себя в штрафбате, — пробурчал лысоватый майор, а второй громко высморкался в носовой платок.
В ходе судебного следствия трибунал допросил свидетелей — поляков из патруля, официанта и Каламбета с Орешкиным. Жовнежи[32] утверждали, что спутники майора угрожали им оружием, официант бормотал: «Не вем»[33], а капитаны заявили, что поручик сам пытался достать пистолет.
— Кабы не майор, он бы нас пострелял, — глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.
— Это точно, — добавил Орешкин.
Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул: «Встать! Суд идет!», и полковник ровным голосом огласил приговор Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений, повлекших смерть, и определили наказание — восемь лет в местах лишения свободы. А ещё лишили звания майора и правительственных наград.