пот.
– Я быстро, ты не волнуйся, – великодушно изрек незнакомец.
– Все, я пошел, – объявил Измаил, поднимаясь со стула, но не успел он распрямиться, как громкий голос незнакомца заставил его замереть на месте:
– Кто тебе разрешил…
– Нет-нет, я ухожу, – повторил Измаил, чтобы все было предельно ясно.
– Стоять! А не послушаешься – вгоню тебе пулю в задний проход. Предупреждаю, будет больно.
Измаил сел на место. Незваный гость наблюдал за ним молча. Потом глубоко вздохнул и посмотрел ему в глаза:
– Ты дал мне неверную комбинацию. Это издевательство. Форменное издевательство.
– Неправда. Эту комбинацию мы получили от старой дамы…
– Врешь, паскуда. Поворачивайся спиной.
– Но ведь я…
– Твоя латинская цитата на хрен не годится. Сказано тебе, поворачивайся спиной.
– Она именно так и сказала, in girum imus nocte, и больше ничего.
– И что это за белиберда?
– Мы кружимся во мраке. Как мотыльки.
– Какие еще мотыльки?
– Сумеречные бабочки. Их так притягивает пламя, что они готовы сгореть, лишь бы быть поближе к свету.
– Чушь собачья, никакой замок твоей цитатой не откроешь, и за это ты получишь дырку в жопе. Пошевеливайся.
Измаил взял листок; листок дрожал, потому что он сам трепетал с головы до ног. И тут увидел.
– Стой! – вскричал он, ударяя по бумаге ладонью. – Это же палиндром! Черт возьми… палиндром…
– Какой такой паландром?
Измаил поднял палец вверх, как ученик, готовый выйти к доске.
– Можно, я возьму ручку? Мне кажется, я понял. – И взволнованно: – Можно взять ручку?
– Если ты решил меня облапошить, не забудь, что пуля всегда быстрее любого фокуса. Я бы даже сказал, что пуля проворней пера.
– In girum imus nocte, – все еще дрожа, указал на листок Измаил. И начал писать внизу, буква за буквой: et consumimur igni[39].
– Мать твою за ногу.
– Нет, – сказал Измаил оживленно, почти храбро, прослеживая пальцем от слова к слову. – И нас пожирает пламя. Нужно читать слева направо, а потом справа налево. А мы прочитали только слева направо.
И словно заученный урок, как ученик у доски, он снова прочел, in girum imus nocte et consumimur igni[40]. Черт меня дери…
– Про черта там тоже сказано?
– Да нет…
Не спрашивая разрешения, он сел на место и протянул бумагу своему будущему убийце:
– Передайте им весь этот текст от начала до конца, и все сработает, вот увидите. – И, очевидно пытаясь к нему подольститься, промычал: – До чего же хитро придумала эта женщина.
Громила взял листок и прочел строчку по слогам, словно разжевывая.
– А эта штука, идущая слева направо, а потом справа налево, называется какой-то дром?
– Палиндром. – И, не имея ни малейшей уверенности в своей правоте, авторитетно заявил: – В нем скрыта необходимая вам разгадка.
Одна за другой тянулись бесконечные, тяжелые минуты: две или три.
Измаил с радостью отдал бы все полученные деньги за то, чтобы узнать, о чем думает его собеседник.
– А если ты издеваешься?
– Убьете меня, и дело с концом. – Он ужаснулся тому, как спокойно произнес эти слова. – Прочитайте на всякий случай весь текст еще раз, чтобы не ошибиться.
– Ты что о себе возомнил?
– Ничего. Я хочу отсюда уйти… живым. А если они вас не поймут, скажите, что речь идет о мотыльках!
– О каких таких мотыльках? – устало, измученно спросил бандит.
– Сколько раз вам нужно объяснять! – рассердился ментор.
– Еще раз объясни.
– Это сумеречные бабочки, которые летают возле фонаря, тянутся к свету и сгорают.
– Теперь все ясно.
– Тогда я пошел?
– Отставить! Перепиши все как следует, без сокращений, понял? И объясни в конце про этот самый, как его, дром.
Обливаясь потом, Измаил выполнил задание под дулом пистолета, нацеленного ему в лоб; не дай бог, придет ему в голову… Эх, сбежать бы отсюда подальше. И положил листок на стол, прямо перед убийцей.
– Можешь им сообщить, что мы из нее выудили только первую часть. А вторая часть была зашифрована. Боюсь, что человек более или менее сообразительный уже давным-давно бы нашел ответ.
Громила перечитал все внимательно, не торопясь; как-то даже слишком неуверенно. И на всякий случай переспросил:
– А что это вообще за язык такой?
– О господи… Опять двадцать пять…
– Ты что, смеяться надо мной вздумал?
– Никак нет! – Он внезапно рассердился. – Латынь, сударь.
Мужчина взял бумагу и отстранился на полметра. Ирония от него ускользнула.
– По телефону объяснять замаешься.
– Хотите, передайте трубку мне, я объясню.
– Нет, приятель, ну уж нет. Не умничай.
Он отошел еще метра на два, вынул крошечный мобильник и попятился, пока не уткнулся в стену. И почти немедленно проговорил негромким голосом, оказалось, что там не хватало второй половины. Я-то при чем! До нашего профессора только сейчас дошло. Отлично. Сейчас.
Он указал на мобильник:
– Тебя к телефону. Читай, и чтоб без фокусов.
Измаил прочел латинскую цитату по буквам. Он слышал дыхание на другом конце и думал, скорее всего, меня слушает Марлен.
– Подождите минуточку, – сказала Марлен и зажала трубку рукой. Без сомнения, это была Марлен. Она с кем-то разговаривала, но слов было не слышно… Мужской голос сказал, сейчас проверим. Передайте трубку сеньору, который…
Измаил передал трубку «сеньору, который». И «сеньор, который» получил какие-то новые инструкции.
– Понятно. Жду.
«Сеньор, который» сел и уставился в потолок. Они сидели за столом друг против друга, пытаясь не смотреть друг другу в глаза. Чтобы сгладить неловкость, неизвестный сказал, молись, чтобы на этот раз все сошлось.
Одна за другой тянулись самые напряженные в жизни Измаила минуты, в целом двадцать три. Он старался не глядеть на громилу с пистолетом и вместо этого уставился на пачку денег, которые, как оказалось, еще не успел припрятать в более укромное место.
По прошествии двадцати трех минут незнакомцу позвонили по телефону. Измаила всего передернуло, как будто этим звонком его поджарили на электрическом стуле. Мужчина приложил мобильник к уху. Молчание. Прошло сто лет, и он ответил «да». И еще раз «да». На Измаила он старался не смотреть. Да, да. И положил трубку. Не глядя на Измаила, он взял револьвер и, вместо того чтобы прицелиться, выстрелить ему в лицо и покончить с ним раз и навсегда, снял глушитель и с некоторым сожалением сказал, сработало. Сработал твой сранодром; деньги твои, даем тебе три часа, чтобы очистить помещение. И с видом человека, бубнящего всем известный псалом, уселся поудобнее и зарядил, если тебе, мудила, захочется явиться с визитом в полицию, мы тебя убьем. Если в течение трех часов ты умудришься не сдвинуться с места, я лично и с особым удовольствием тебя убью. Короче, собирай манатки; мы всё как следует дезинфицируем, как будто ты здесь в эти дни вообще не появлялся. Да, кстати: гони половину тех денег, которые тебе заплатили.
– Не дам.
– Убью.
– Козел.
– Ага. Мне только половину.
– Ты сукин сын. Я буду жаловаться.
– Ха-ха, умру от смеха: пожалуйся управдому; только не в полицию: сам знаешь, что будет, если не послушаешься. И пошевеливайся: часики тикают. Рад был с тобой познакомиться.
Он встал, загребая всей пятерней ворох купюр. Подмигнул Измаилу и направился к двери.
– Я бы на твоем месте слинял отсюда поскорее. – и убрал в карман украденные деньги.
Рэкетир открыл дверь и перед уходом напомнил, тик-так, тик-так… И продолжал, еще придерживая дверь, ты, наверно, понимаешь, сколько времени мы на тебя потратили и как нам надоела твоя тупость.
Про Томеу я и не говорю: полный провал.
Когда до семи вечера оставалось полчаса, он был уже далеко от квартиры Марлен. Время от времени он нехотя оглядывался по сторонам, пытаясь разобрать, не крадется ли за ним обокравший его сукин сын со своим тик-таком, желая удостовериться, что ему, Измаилу, не заблагорассудилось посетить какой-нибудь полицейский участок или бог знает что. Проходя мимо станции, Измаил решил сесть на метро: как будто думал, что такой неожиданный ход собьет с толку преследователей. Внизу, на платформе, было очень мало народу. Тик-так его там не караулил и не мчался изо всех сил за ним по лестнице. Измаилу казалось унизительным крутить головой в поисках такого кретина, как Тик-так. Имело смысл вести себя так, будто ни Тик-так, ни предательница Марлен его совершенно не волнуют. Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, что поезд уже подъезжает к станции «Побле Сек»[41]. Измаил вышел на платформу, когда двери вагонов стали пыхтеть и закрываться, и едва вытащил застрявший в дверях свитер. Лучший в мире способ остаться незамеченным. Он подождал, пока последний вагон исчезнет во тьме туннеля. И оглянулся по сторонам: вид у немногочисленных пассажиров был не особенно кровожадный. И все же двое мужчин и одна женщина посмотрели ему в глаза, проходя мимо него к эскалатору. Слишком пристально посмотрели. Скорее всего, они узнали в нем преступника, жаждущего встречи с возлюбленной, если еще не все потеряно. Некоторые из них, особенно женщины, глядели с укоризной, подозревая, что при первой возможности он собирается сбежать куда-то на край света. А может быть, и нет. С опаской поднимаясь по лестнице, он не сдержался и пустил слезу. Кретин. Ты хотел осчастливить женщину, которую недавно полюбил, а заварил такую кашу, что расхлебывать придется всю жизнь. Сколько ночей он не спал спокойно: беглый преступник, убийца, ловящий взгляды, вздрагивающий от шороха за спиной, он все следил, не затевают ли чего прохожие, с безразличным видом глядящие в другую сторону. Как вон тот тип в плаще, который явно делает вид, будто совершенно не интересуется жизнью душегубов, вдобавок числящихся в розыске. Кошмар преследовал его. Когда вернусь к себе домой, от любого звонка в дверь начну выпрыгивать из окна во двор-колодец. Дерьмовое это существование, жить в непрестанном страхе, что вот-вот тебя накроют. Значит, настала жизнь без минуты покоя? И как, интересно, я попаду в квартиру без ключей? Вызову мастера, а он мне скажет, где вы были все это время? Или придется вызывать мастера из другого района… Жалкое, ничтожное существование. Да, я ее не убивал. Но я не смог предотвратить убийство,