Рядом с башней стоял чужеземец. Его волосы и одежда были сухи, хоть видели все, как он с остальными с моста в Стремну упал. Воины держались поодаль, лишь колчаны для хванца ему передавали да взгляды тревожные бросали. Чужак же зорко смотрел на кварские корабли, и горело в его глазах что-то дикое, злое. Страшен он был, и каждый воин, что на той стене стоял, думал, что, верно, сегодня доведется им увидеть чужеземца в бою.
– Левее, левее держи! – до крови кусая губу и вцепившись в лук так, словно это было кормило, стонал кормчий Радима Януш, не отводя взгляда от лодьи Всевоя. – Да левее же!
– Некому там держать, – вдруг негромко откликнулся хванец, да так чужеземно слова те прозвучали, что и не понять сразу. – Зимогор там один… Был.
И вслед его словам послышался радостный клич проклятых кваров. Вот добрались до кормила, не сразу, но справились с тем, что оставил им смышленый не по годам Военег, да развернули лодью по потоку. Воины на стене вскинули луки и замерли, ожидая команды, чужеземец на миг прикрыл глаза.
Вновь большую цену заплатила Свирь, чтобы ни один враг не ступил в город. Но недаром воины с севера строили крепость века назад. Да недаром был здесь воеводой суровый Радимир. Кварам не повезло в этот раз, не повезет и в следующий, хотя полезут они в город с новой силой. И не будет числа их лодьям и стрелам. И лишь несколько душ будут знать, что манит кваров на чуждый им берег за годом год, за веком век.
Я открыла глаза и сфокусировала взгляд на ослепительно-белом потолке. Белизна потолка и характерный запах указывали на то, что я нахожусь в больнице. Ко мне никто не подходил, и единственным звуком, нарушавшим тишину в палате, был равномерный писк каких-то приборов. Я попыталась повернуть голову, однако моя шея оказалась надежно зафиксирована жестким воротником. От руки к стойке тянулась трубка капельницы. Некоторое время я наблюдала за мерно срывающимися каплями в резервуаре, а потом закрыла глаза.
Умом я понимала, что мое одиночество не продлится долго и вот-вот сюда войдет доктор в лучшем случае, а в худшем – представитель властей. И мне нужно будет ответить на несколько весьма простых, но весьма неприятных вопросов. Кто я? Как я оказалась в море? И какое сегодня число? Последнее волновало меня особенно. Я вспомнила статью, некогда прочитанную в журнале по психологии. Там говорилось, что на пороге смерти человеческий мозг зачастую выдает совершенно фантастические вещи. Так, например, перед глазами может пролететь вся жизнь или же развернуться никогда не происходившая история, вытащенная из подсознания. И вот сейчас я чувствовала себя по меньшей мере Гамлетом, с той лишь разницей, что знаменитое «Быть или не быть?» в моем случае звучало бы мучительным «Было или не было?».
Находясь в Свири, я бы и не подумала задаваться таким вопросом. Но там я все же слегка сошла с ума. Здесь же, в цивилизованном мире, история о параллельном измерении, в котором я якобы провела несколько месяцев, из завораживающей реальности стремительно переходила в статус чудовищного бреда. Мои размышления на тему того, все ли в порядке с моей психикой, прервало появление врача.
Это был высокий мужчина средних лет в массивных очках и с асимметричными усами. Вряд ли так было задумано, но факт оставался фактом: левый его ус был короче и выше правого. Интересно, он сам в курсе?
– Здравствуйте, Наденька!
Я поперхнулась ответным «здравствуйте», осознав, что он знает мое имя. Со мной не могло быть никаких документов. День, когда меня смыло в море, я помнила прекрасно.
– Здравствуйте, – прошелестела я.
– Как мы себя чувствуем?
Признаться, меня всегда удивляла привычка некоторых докторов объединять себя с пациентами. Я почему-то была уверена, что это работает только с детьми. Или же доктор считает меня душевнобольной и ласковым тоном старается избежать буйства?
– Хорошо. Пить хочу, – с трудом ответила я.
– Ну и славно! – чему-то обрадовался доктор. – Мы сообщили в полицию и вашим родителям. Они скоро приедут.
Пока я лихорадочно соображала, откуда он может знать моих родителей, доктор раскрыл историю болезни и, полистав для вида туда-сюда две несчастных странички, словно невзначай спросил:
– А какое у нас сегодня число?
– Я не знаю, – ответила я.
Врать смысла не было. Доктор посмотрел на меня с некоторым сожалением и, бросив взгляд на наручные часы, изрек:
– Восемнадцатое.
Я едва не спросила: «А месяц?» – но вовремя прикусила язык.
– В полиции вы у нас с июня числитесь пропавшей, – поделился он. – Поиски продолжались, но, сами понимаете, не так активно, как в первые недели.
«Недели», – отметила я про себя.
– И вот чудо: вас нашли. Невероятная радость. А уж наши доблестные правоохранительные органы с каким облегчением вздохнут! У нас же, знаете ли, что ни лето, так пропавших… Напьются и купаться лезут. А потом ищи под каждым камнем то, что рыбы не доели.
Меня замутило, и доктор, увидев мою позеленевшую физиономию, вдруг спохватился:
– Ой, у нас же тут…
И замолчал.
– Что у нас? – спросила я, когда тошнота чуть отступила.
– Анализы у нас свежие готовы.
– И?
– Хорошо все. Небольшая анемийка. Но, учитывая астеническое сложение… Голодом себя, поди, морите. Модно же. Так что ничего особенного. Да и после пережитого… К тому же динамика положительная за три дня, что вы здесь.
– У меня истощение? – уточнила я, понимая, что тогда вопросы о моей слабости отпадают сами собой.
– Да не то чтобы… ХГЧ у нас сегодня двести тринадцать, – бухнул доктор и уставился на меня не мигая. – Это значит…
– Я знаю, что это значит, – перебила я, чувствуя шум в ушах.
– Ну и славно, раз знаете. А то скоро участковый придет. У него же вопросы будут. И про ХГЧ тоже. Так что хорошо, что знаете, – повторил он и, зажав папку под мышкой, бодрым шагом покинул палату.
А я уставилась в потолок. Во времена несохранившейся беременности моей подруги Лены вся наша жизнь проходила в зависимости от показателей ее ХГЧ. Она сдавала кровь через день, и мы то радовались, то впадали в отчаяние. Я до сих пор помнила разбивку по нормам этого гормона. Двести тринадцать – это сильно выше нормы для небеременной женщины.
Я глубоко вздохнула. Это ошибка. Не может быть! Рука сама собой потянулась к шее в попытке найти единственное доказательство того, что Свирь существовала не только в моем воображении. Пальцы наткнулись на жесткий фиксирующий воротник. Больше на шее ничего не было. Может, я вправду сошла с ума?
Дверь в палату скрипнула, и на пороге снова появился доктор. Я подумала, что он так и не представился.
– При вас не было никаких вещей. Лишь это, – он протянул ладонь. – Может, участковому понадобится или же вам самой… А нет, так выбросите.
Зафиксированная в неподвижности шея не позволяла мне заглянуть в его ладонь, поэтому я протянула руку, и, прежде чем пальцы что-то нащупали, взгляд выхватил неровную светло-розовую полоску на внешней стороне моего левого запястья.
– Спасибо, – пробормотала я, когда мои пальцы ухватили деревянную бусину.
– Ее пришлось срезать, – словно извиняясь, произнес доктор. – То, на чем она была, потерялось.
– Я понимаю, – прошептала я, мечтая, чтобы он наконец ушел.
Словно прочитав мои мысли, доктор сообщил, что мы увидимся на вечернем обходе, так как он сегодня дежурит, и оставил меня в одиночестве.
Несколько секунд я собиралась с духом, прежде чем поднести к глазам маленькую копию хванской Святыни. В памяти всплыло утро, когда Альгидрас надевал на меня оберег. Свой оберег.
Я зажала бусину в кулаке и перевела взгляд на больничную стену. Как я могла хоть на миг усомниться в том, что это все было? Несколько минут я просто смотрела в одну точку и старалась дышать, потому что грудь невыносимо сдавило, а на глаза сами собой навернулись слезы. Чертов паршивец! Я же сказала, что хотела остаться в опасности, но с ним, а не в уюте и тепле, но без него. Что за идиотская привычка решать за других?! Разом вспомнилось все, что так бесило меня в этом человеке: постоянные недомолвки, единоличные решения, уходы от ответов или откровенная, неприкрытая ложь, принципы, которые понятны только ему самому…
Я глотала злые слезы, накручивая себя все сильнее. По его вине я здесь одна. Мне предстоит куча разбирательств и ответов на вопросы, на которые я не в состоянии отвечать. А еще у меня… у меня будет ребенок. О котором я не думала, к которому не была готова… И как объяснить такой «подарок с моря» родителям и знакомым, я не имела ни малейшего понятия. И это все его вина. Я злилась до дрожи. Просто потому, что, если бы я хоть на миг перестала, хоть на секунду вспомнила то, как замирало мое сердце рядом с ним, я бы, наверное, умерла на месте.
Смешно. Здесь не было Девы, никто не навевал мне чувства, в груди же нестерпимо ныло, и хотелось рыдать в голос. Глупый мальчишка, который сам поверил и меня убедил, что это все ненастоящее…
Слезы все текли и текли. Я понимала, что это мои первые слезы о тех, кто остался в Свири, но они вряд ли будут последними. Закрыв глаза, я отчаянно пожелала чуда. Пусть моя способность видеть Свирь никуда не исчезнет, чтобы я могла знать, что у них все хорошо, что они живы. Наверное, тогда и я смогу не сойти с ума. Мне ведь теперь придется заново учиться жить в этом очень удобном и очень ненастоящем мире. И учить этому своего ребенка. Сына, вспомнила я вдруг слова Будимира.
Утерев слезы, я вновь посмотрела на бусину, чувствуя себя слабой и растерянной. Попыталась утешиться мыслью, что если мне удалось выжить в Свири, то уж в своем-то мире, среди знакомых людей я справлюсь, но утешение не приходило. Тогда я подумала о Миролюбе, способном вставать с колен после любого падения, о Радиме, верном и непоколебимом до конца, об Алваре, схватившем меня за руку, не дожидаясь ничьего решения, будто сама мысль отдать меня Будимиру была абсурдной… «Я научусь быть сильной, – закрыв глаза, пообещала я себе, – и научу этому своего сына».