якобы любит, не являются его настоящими желаниями. Наполняя свою жизнь чувственными удовольствиями, он ошибочно отдает “низкому” в себе (рту, желудку и другим частям тела) предпочтение перед “высоким” (сознанием и моральными началами). Но если так, почему мало кто спонтанно следует “высокому”?
Один ученик Мэн-цзы видит это противоречие и обращается к учителю, потому что сомневается в своем нравственном потенциале. Он слышал от Мэн-цзы, что у всех есть склонность стать нравственным человеком в состоянии у-вэй. Однако он обнаружил, что наедине с собой склонен лишь “есть пшено” (это древнекитайский эквивалент сидения с чипсами перед телевизором). Мэн-цзы это не беспокоит:
Что же в этом особенного? Поступай так, как они поступали, только и всего. Представь себе, что здесь окажется человек, который по своим силам не сможет справиться с парой цыплят. Значит, он человек, у которого нет сил. Если же он скажет: “Я поднял сто цзюнь”, значит, он человек, у которого есть силы. В таком случае подними тяжесть, которую поднимал когда-то силач У-Хо, это будет означать, что ты такой же силач, как У-Хо, только и всего. Разве людей печалит только то, с чем они не могут справиться? Они не делают [как надо]! Вот что должно печалить. Почтительным называют того, кто не спеша идет позади старших, а непочтительным – того, кто торопится идти впереди старших. Разве медленно идти является тем, чего непочтительные люди не могут сделать? Это как раз то, чего они не делают!.. Ведь путь мой подобен большой дороге. Разве трудно познать его? Беда людей в том, что они не ищут его!
Как и в случае с его беседами с Сюань-ваном, ответ Мэн-цзы тем, кто утверждает, что у них нет нравственной мотивации, – нет, она есть! Нравственность кажется тяжелой, говорят они. Не важно, просто пытайтесь! Путь внутри человека, и если он не чувствует склонности к нему, то это потому, что не пытается его обнаружить. Это неудовлетворительное объяснение. Когда я на тротуаре оказываюсь позади еле плетущегося старого хрыча, я могу замедлить шаг и уважительно позволить ему идти впереди, но я не хочу этого делать. Мне нужно успеть в тысячу мест и сделать тысячу вещей, поэтому я, как правило, обгоняю его. В Китае, где такое поведение (по крайней мере, раньше) порицалось, я пытался вести себя вежливо, но это не было в духе у-вэй. Мэн-цзы “решает” проблему мотивации в “Беседах и суждениях”, заявляя, что мы ужелюбим конфуцианский Путь, – просто нам нужно это понять. Однако странно, почему естественность и даже само существование нравственной “любви” так трудно заметить и почему для этого необходимы наставления и работа над собой. То, что “ростки” морали являются скорее трудноуловимыми намеками, наводит на мысль, что они не так уж сильны и естественны, как утверждает Мэн-цзы. Таким образом, основная проблема мотивации в “Лунь юй” остается нерешенной. Мэн-цзы просит нас любить нечто, что мы не настроены любить изначально.
Заметим, что в культивировании злаков вообще-то нет ничего естественного. Любой, кто пробовал это делать, знает, что это огромный труд. Злаки не естественны – естественны сорняки. Разумно предположить, что настоящий секрет у-вэй можно найти среди сорняков гуманности, которые процветают вне возделанных полей Мэн-цзы. Нужно не концентрироваться и пестовать, а позволить миру вести тебя.
Глава 6Забудь об этом: плавание по течению
Даосский мыслитель Чжуан-цзы, предположительный автор трактата{148}, названного его именем, предпочитал странную компанию. “Чжуан-цзы” пестрит говорящими животными и насекомыми, чудовищами, превращающимися в огромных птиц, колдунами, горбунами, призраками, говорящими черепами и воскресшими правителями древности. Однако, наверное, самый странный сюжет – это дружба Чжуан-цзы с человеком по имени Хуэй-цзы. Тот был известным философом (увы, его труды до нашего времени не дошли). На основе его характеристик из “Чжуан-цзы” и некоторых приписываемых ему фрагментов можно предположить, что Хуэй-цзы был моистом и специализировался на логике. Хуэй-цзы считал, что с помощью правильного определения содержания понятий и оттачивания приемов аргументации можно продемонстрировать превосходство моистского утилитаризма. Разумеется, он думал, что достаточно аргументированно убедить людей в том, что они должны быть утилитаристами с беспристрастным взглядом на вещи. Хуэй-цзы мало подходил на роль друга Чжуан-цзы, верившего, что язык и логика – опасные ловушки.
Разумеется, Хуэй-цзы обычно выступает комическим партнером Чжуан-цзы, старательным занудой, который не может осознать недостатки чистого разума и увидеть силу у-вэй. Он всегда проигрывает в споре и иногда выглядит глуповато, но между двумя этими людьми существует искренняя привязанность{149}. Вот характерная беседа. Хуэй-цзы рассказывает Чжуан-цзы, что правитель подарил ему семена большой тыквы: “Я посадил их в землю, и у меня выросла тыква весом с пуд. Если налить в нее воду, она треснет под собственной тяжестью. А если разрубить ее и сделать из нее чан, то мне его даже поставить будет некуда. Выходит, тыква моя слишком велика и нет от нее никакого проку”.
В Китае того времени тыквы использовали для хранения или изготавливали из них черпаки. Поэтому Хуэй-цзы разочарован. Чжуан-цзы поражен: “Да ты, я вижу, не знаешь, как обращаться с великим!” Он рассказывает Хуэй-цзы несколько историй о людях, которые использовали к своей выгоде, казалось бы, обычные или бесполезные вещи. “Вот у тебя есть тыквы, – заключает он. – Почему тебе не пришло в голову, что из них можно сделать большой плот и плавать по рекам и озерам, вместо того чтобы печалиться, что они слишком велики, чтобы быть посудой! Как будто твой разум совсем засорился!”
Хуэй-цзы не видит возможности вне рамок, определенных его воспитанием. Тыкву можно использовать способами икс и игрек; эту тыкву нельзя использовать способами икси игрек; следовательно, тыква бесполезна. Психологи называют это когнитивной ригидностью{150}: когда усвоенные представления о вещах мешают думать о них творчески. Эта негибкость является симптомом проблемы, которую Чжуан-цзы считал основной преградой для у-вэй: склонности человека руководствоваться “разумом” – Чжуан-цзы называл так то, что мы считаем рассудочным мышлением. Позволяя разуму руководить собой, люди оказываются пленниками жестких категорий, искусственных ценностей и “инструментального” подхода, не позволяющих видеть мир ясно и плыть по течению.
Моисты вроде Хуэй-цзы являются частью проблемы. Из-за своей уверенности в том, что правильное поведение могут направлять лишь логика и расчет, они игнорируют мудрость тела. Конфуцианцы ничем не лучше. С их непоколебимой уверенностью в том, какой именно должна быть спонтанность, и строгими техниками ее развития они оказываются настолько же оторванными от мира и собственных изначальных ощущений, что и моисты. Чжуан-цзы изображает моистов и конфуцианцев в виде Труляля и Траляля от философии: каждая сторона считает свой Путь абсолютно верным и не замечает собственных ошибок.
Чжуан-цзы чувствовал, что это ведет к хаосу. Смягчающим обстоятельством в случае моистов и конфуцианцев было то, что, несмотря на свою бессмысленность, они хотя бы хотели помочь людям и улучшить мир. Проблема в том, что их “малое знание” (так Чжуан-цзы называет узкий взгляд на мир) задает тон в обществе, порождая заносчивых всезнаек, внешне благополучных и уверенных в себе, но глубоко несчастных, отчаянно пытающихся достичь счастья, которое из-за ложных представлений постоянно ускользает. Следующий фрагмент показывает, насколько “большое знание”, которого желал Чжуан-цзы, отличается от духовной нищеты и страданий, которые он видел вокруг:
Пробудившись от сна, мы открываемся миру.
Всякая привязанность – обуза и путы,
И сознание вечно бьется в тенетах.
Одни в мыслях раскованны,
другие проникновенны,
третьи тщательны.
Малый страх делает нас осторожными.
Большой страх делает нас раскованными.
Мысли устремляются вперед,
как стрела, пущенная из лука:
так стараются люди определить,
где истина и где ложь.
Словно связанные торжественной клятвой:
так судят неуступчивые спорщики.
Увядает, словно сад поздней осенью:
такова судьба истины, за которую держатся упрямо.
Остановилось движение, словно закупорен исток:
так дряхлеет все живое.
И в час неминуемой смерти
Ничто не может снова вернуть нас
к жизни.
Красноречиво, но мрачно. Это описание вполне можно счесть диагнозом проблем нашего общества, постоянно стремящегося к чему-то – и удивительно, что эти слова написаны две тысячи лет назад. Тот факт, что фрагмент направлен против жителей Китая периода Борющихся царств, подтверждает, что проблемы не слишком изменились за тысячи лет. Нельзя не подумать о карьеристах, жертвующих молодостью, здоровьем и семьей, пытаясь добраться до вершины, только чтобы обнаружить, что, наконец заняв угловой кабинет, они вымотаны и слишком удручены, чтобы наслаждаться этой победой. Также в голову приходят обитатели богатых пригородов, прямо из “Отчаянных домохозяек”, накапливающие имущество, покупающие все более вместительные дома, модные машины, занимающиеся на тренажерах, увлекающиеся пилатесом, сплетничающие в клубе – и постоянно преследуемые смутным ощущением бессмысленности всего происходящего. Согласно Чжуан-цзы, единственный способ выскочить из беличьего колеса – перестать стараться, перестать узнавать все больше, перестать культивировать “я”. Учитесь расслабляться и позволяйте идти всему своим чередом. Как только это удастся, мы открое