честные бляди хороши и желанны; никакая жизнь, в конечном итоге, не срабатывает, но самая лучшая из возможных зависит от количества банок пива, денег, чтобы ездить на бега, и согласной тетки любого возраста и формы в хороших старомодных пажах и туфлях на высоком каблуке.»
Хотя позднее Буковски перешел исключительно на повествование от первого лица, в этих ранних рассказах он экспериментировал и с третьим. При соблюдении своего «лобового» стиля он, тем не менее ставил опыты и на других уровнях, заставляя задуматься критиков: а не в этом ли заключается новаторство молодого новеллиста? Не в отсутствии ли заглавных букв в именах собственных? Или в набранных одними прописными диалогах? Охренеть, какие эксперименты… Юмор же Буковски очень мало кто замечал (среди этих немногих надо отдать должное Джею Дохерти) — низколобый («раблезианский») юмор крутого парня, унижающий и высмеивающий все и вся: от феминистов до гомосексуалов, от писателей до политиков, и, одновременно — сатира на «мачизм» в обыденном злоупотреблении алкоголем, насилием и сексом. Многие до сих пор не считают Буковски смешным — больше того, многие его за это просто ненавидят, — но большинство нормальных людей чувство юмора Хэнка привлекает и развлекает как ничто другое, оживляя до предела безрадостную картину мира.
Эдвард приходит к выводу, что Буковски «в своем лучшем виде выглядит анархистской сатирой в пластиковом мире — когда допивается и лажается до безобразия в гостиных, где пьют коктейли, в самолетах разных авиакомпаний, на поэтических чтениях в колледжах, когда приходит на дзэн-буддистскую свадьбу в высшее общество и оказывается единственным гостем при галстуке и с подарком… когда принимает длинноволосых парней за девчонок, когда пойман между тайным удовольствием и ужасом знания, что его стихи известны лишь немногим посвященным и ценимы ими. Несмотря на всю свою преданность старой роли мачо-артиста… в Буковски есть слабина, сентиментальность, привязанность, по счастью, к своему искусству. Ему известно так же хорошо, как и нам, что история его обошла, и что его потеря — это и наша утрата тоже. В некоторых из этих печальных и смешных рассказов его статус ископаемого выглядит не без определенной святости.»
Буковски никогда не пользовался поддержкой университетов или крупных издателей (полунищий в те годы Джон Мартин — не в счет). «ТЫ ЧТО, СЕБЕ ГРАНТ НЕ МОЖЕШЬ ВЫХАРИТЬ? — говорит ему персонаж его рассказа «Великие Поэты Подыхают В Дымящихся Горшках Дерьма». — …ВЕДЬ КАЖДЫЙ ОСЕЛ В СТРАНЕ ЖИВЕТ НА ГРАНТ.» «ТЫ, НАКОНЕЦ, СКАЗАЛ ЧТО-ТО ДЕЛЬНОЕ.» — отвечает ему автор. Он набирал очки в глазах тех, кому обрыдла «политическая корректность» и «безопасность» тем, сюжетов и форматов отягощенной этикетом прозы и поэзии большинства его современников, в основном, за счет изустной молвы. До самого последнего времени все, написанное Буковски (свыше 60 книг), печаталось исключительно эфемерными мимеографированными самиздатовскими журнальчиками или «индивидуальными частными предприятиями», вроде прославленного сан-францисского издательства Лоуренса Ферлингетти «Огни Большого Города» (City Lights) или сказочно неизвестного нью-орлеанского «Луджон Пресс» (Loujon Press), чьи старые издания теперь по карману разве что самым богатым и знающим коллекционерам раритетов. Несмотря на яростное отрицание всяческой литературщины, ранние стихи Буковски, особенно нью-орлеанского периода, пронзительны в наготе своего чувства к этому городу:
потеряться,
может, даже окончательно свихнуться
не так уж и плохо,
если можешь
таким и остаться:
непотревоженным.
это мне подарил
Нью-Орлеан.
никто никогда там не звал
меня по имени.
…Днем художница-цыганка продавала свои картины во Французском Квартале, на углу улиц Святого Петра и Королевской, время от времени позируя для своих собратьев. А все вечера тратила на ручной набор книг, которые ее муж печатал на древнем станке, занимавшем всю спальню их однокомнатной квартиры… Это не Париж 20-х годов, хотя похоже, правда? Это — Нью-Орлеан 60-х, самый странный из всех городов США. Так случилось, что именно здесь и именно в то время читающая публика узнала имя Чарлза Буковски. То были дни, когда Джипси Лу Уэбб и ее муж, ныне покойный Джон Эдгар Уэбб, создавали «Луджон Пресс», издательство, выпускавшее «Аутсайдер» (The Outsider) — «один из первых мимеографированных журналов, если вообще не вожак всей революции самиздата», как его помянул в «Женщинах» Хэнк. Помимо шести номеров, вышедших в самом начале того бурного десятилетия, до сих пор сохранились пять прекрасных книг, которые и теперь, тридцать лет спустя вызывают вздохи восхищения завистливых коллекционеров — настолько искусно они сделаны.
Я держал их в руках в небольшом двухкомнатном оффисе нью-орлеанского коллекционера и «человека света» Эдвина Блэра — живого свидетеля творения неизвестной нам американской литературы, слегка тщеславного и любящего шикануть мимолетным упоминанием того или иного имени, просто святого для честного российского переводчика: «И когда Аллен Гинзберг узнал, что Нили Черковски подойдет к нему на вечере в Университете Тулэйн просить автограф, он просто весь вскипел и сказал мне…» Мы с редактором литературной секции «Таймс-Пикайюн» Сьюзен Ларсон сидели у него в передней комнатке, передо мной на полу были разложены неисчислимые сокровища, которые Эдвин продолжал выносить из задней кладовой — комнаты без окон, куда он нас так и не впустил. Они со Сьюзен знакомы были давно, но даже она толком не знает, что у него там хранится. …Первые издания Джека Керуака и почти всех битников, многие — с автографами, многие — с пометками критиков, которым издатели присылали сигнальные экземпляры на рецензию, забытые литературные журналы 20-х годов, где на одной странице можно увидеть стихи классика американской словесности Уильяма Фолкнера и «молодого, но многообещающего автора из провинции Хемингуэя», и, разумеется, нью-орлеанский самиздат начала 60-х.
Я впервые видел в Штатах человека, настолько самозабвенно любящего Книгу: ведь наш образ американца складывается из пластиковой улыбки, ног на столе и разговорах о деньгах, бейсболе и политике. Я ничего не понимал, но Сьюзен позже рассказала мне, что Эдвин Блэр — действительно человек непроницаемый, хотя и очень известный. На его визитной карточке можно увидеть только имя и адрес вот этого самого оффиса. Никто толком не знает, откуда тридцать лет назад у нигде не работавшего юного тусовщика появилось столько денег, чтобы безвозмездно и практически полностью содержать двоих нищих художников вместе с их печатным прессом и завиральными идеями. Видимо, наследство получил… В благодарность издатели подписали его на все первые экземпляры своих нумерованных тиражей.
Джон Эдгар Уэбб и его сварливая, темпераментная женушка стали центром нью-орлеанской литературной жизни того времени. Они прожили в Нью-Орлеане с 1954 до 1967 года. Повидать их приезжал Лоуренс Ферлингетти — а потом написал для первого номера «Аутсайдера» стихотворение под названием «Нижнее Белье». Обитатели и гости Французского Квартала частенько видели, как в двери квартирки Уэббов стучались с пачками новых стихов под мышкой и поэтесса каджа (Кэй Джонсон, в то время — подруга Грегори Корсо), и Чарлз Буковски.
Уэббы родились в Кливленде, а в Город Полумесяца приехали из Сент-Луиса, где, как значительно позже признавалась Джипси Лу в одном из интервью, они довольно долго просто стояли на междугородней автостанции и искали в расписаниях какой-нибудь город «в радиусе 17 долларов»: «Тут мы подняли глаза и увидели, как к отправлению готовится автобус с табличкой "Нью-Орлеанский Экспресс". Так мы и поехали.»
Ее рассказы о легких и спонтанных странствованиях, часто — после ссоры с хозяином ночлега, — как будто оживший роман Джека Керуака «На Дороге». Газеты 60-х годов много места тратили на описания ее драматически обставленных появлений на публике: в плаще с капюшоном, расшитых золотом тапочках с загнутыми носами, с золотыми обручами сережек в ушах. Прозвище свое — «Цыганка» — она получила не напрасно. Но и в достаточно преклонном возрасте, вернувшись-таки в Нью-Орлеан, она излучала некую экзотическую ауру — в ручной работы расписном индийском сари, c украшениями из бирюзы, в замшевых сапогах и в черном берете. В последние годы жить в Квартале она уже не хотела — говорила, что тот слишком изменился. Она снимала комнату у собственной сестры в районе Фэйр-Граундз, почти всеми забытая, практически без средств к существованию. Помогали лишь старые друзья, вроде Нили Черковски, который вытаскивал ее на лекции и дискуссии о литературной жизни Нью-Орлеана, или Эдвина Блэра, собиравшегося в 1994 году сделать факсимильное переиздание всех выпусков журнала «Аутсайдер». Это могло принести ей хоть какие-то деньги — тридцать лет назад никто не помышлял о том, что подобный самиздат достоин места в Библиотеке Конгресса США, поэтому никто и не беспокоился о регистрации авторского права.
А оглавление первого номера, задуманного ею и ее мужем, бывшим газетчиком и писателем, в 1960-м и выпущенном на следующий год, можно читать, как «Кто Есть Кто» поколения битников: Гэри Снайдер, Аллен Гинзберг, Чарлз Олсон, Эдвард Дорн, Генри Миллер, ЛеРой Джоунз, Колин Уилсон, Уильям Берроуз, Кэй Бойл, Чарлз Буковски. У последнего в первом номере журнала вышла едва ли не первая подборка стихов: 11 коротеньких произведений, составивших «Альбом Чарлза Буковски». Уже тогда Уэббы знали и ценили творчество сорокалетнего новичка от литературы.
Каждый из шести номеров предваряла колонка Джона Эдгара Уэбба «Кусочек от Редактора» — веселый и очаровательный отчет о жизни Уэббов в Нью-Орлеане и финансовых заморочках «Луджон Пресс» и самого журнала. Эдвин Блэр вспоминал: «Самым здоровским у них было то, что все в журнале было очень личным. Частью