— Что вы хотите сказать?
— Ничего.
— До свиданья, — сказал мрачно Воробьев, не глядя на Збарского и давая понять, что беседе конец. Збарский не двигался. — До свиданья. — Збарский молчал. — А если — провалимся? — вдруг спросил Воробьев. Збарский молчал. — Ну что вы, милостивый государь, черт бы вас побрал, набрали воды в рот? Не догадались, коли уж я вас спросил, мне было надобно знать — вы-то, вы-то сомневаетесь или нет? А коли вы не сомневаетесь — черт с вами, я от вас не отстану. — Отшвырнул ногой чемодан. — Жаль, билет на поезд пропадет. А впрочем, черт с ним, как и с вами…
Так с чертыханья и началось это содружество, или, как его обнадеживающе назвал Збарский, союз анатомии и биохимии, союз, вошедший в историю науки и государства.
БАЛЬЗАМИРОВАНИЕ. ЧТО ЭТО ТАКОЕ?
С великим интересом читаю в книге Бориса Ильича весьма примечательные и, разумеется, малоизвестные широкому кругу людей как у нас, так и во всем мире факты об этом искусстве сохранения тел человеческих на сроки более или менее продолжительные[1].
Обычай не хоронить умерших в земле существовал еще за несколько лет до нашей эры у египтян, и китайцев, и гуанхов — жителей Канарских островов.
Наивысшим искусством бальзамирования обладали египтяне; и у нас в Москве, в Музее изобразительных искусств имени Пушкина, есть египетские мумии.
Тайна бальзамирования тоже хранилась неукоснительно — у египтян и финикян ею владели особые касты, они держали в секрете все без исключения способы бальзамирования.
Однако у греческих историков Геродота, Диодора Сицилийского Борис Ильич нашел описание техники сохранения в Египте.
Можно считать более или менее выясненными способы бальзамирования египтян — они высушивали тела умерших.
Збарский полагает, что мысль о таком способе сохранения подсказана самой природой.
Он утверждает это удивительно простым и точным наблюдением экспериментирующего ученого.
При переходах караванов через пустыню часто умирали люди, сопровождавшие караван верблюдов. Умиравших хоронили тут же, в знойных песках, везти с собой покойников не было сил.
А в сухом горячем песке происходило быстрое высыхание — как известно, в теле человека вода составляет почти три четверти его веса.
Высохшее тело может долго сохраняться — ткани, лишенные воды, не подвержены разложению. В пустынях, когда разрывали могилы, находили высохшие мумифицированные тела.
И египтяне, хотя и не знавшие процессов, которые протекают в телах умерших, сделали вывод — для сохранения нужно высушить тело, удалить из него всю воду.
Это было одно наблюдение.
Второе, тоже немаловажное для науки: уже в древности известно было действие солей — поваренной соли, селитры, извести, некоторых смол — мирры, асфальта, черной смолы…
Из научных догадок, исследований и различного рода анализов можно было сделать вывод: пропитывание различными смолами, солями, маслами, высушивание на солнце или в специальных печах — при таком способе сохранения терялось какое-либо сходство с умершим, он превращался в мумию, которая помещалась затем в герметически закрытый ящик, ему придавалась форма человеческого тела.
Сверху мумия украшалась живописью, чаще всего изображением умершего в красках. Бывали и сцены из его жизни.
Борис Ильич напоминает о том, что древние народы применяли и иные способы, так, например, у персов и евреев хотя и не было мумий, однако тела некоторых знатных людей бальзамировали.
Известно также, что тело Александра Македонского долго сохранялось в меду. Иосиф Флавий пишет о том, что тело иудейского царя Аристобула сохранялось в меду до времен Антония…
Но шли годы, впрочем, не годы, а столетия, искусство бальзамирования стало забытым.
Борис Ильич в своем рассказе прослеживает все этапы науки о сохранении.
Оказывается, уже в средние века в Италии, в Болонье, возникла идея бальзамировать римского папу Александра V, но и эта попытка в конце концов закончилась неудачей.
Оказывается, и Петр Первый, в пору его пребывания в Голландии, купил у амстердамского ученого за 30 тысяч флоринов коллекцию анатомических препаратов для сохранения и привез ее в Санкт-Петербург. Но дальше этого начала дело не двинулось.
Можно было бы продолжить рассказ о переходивших из столетия в столетие существования человечества неоднократных попытках сохранения, однако довольно сказать, что ни одна из них не привела к сколько-нибудь весомым результатам.
Справедлив вывод — аналогов удачного решения этой научной проблемы в истории наук пока не было.
Я уже писал, подчеркивал ранее, что идея бальзамирования В. И. Ленина возникла стихийно, никто не может в точности установить, кому она принадлежит, но вот то, что Феликс Эдмундович Дзержинский был инициатором научного вмешательства в решение этой не имеющей прецедентов в истории человечества задачи, — это точно.
Пока — об эксперименте, хотя бы на некоторый срок. Речь шла хотя бы о том, чтобы продлить срок на месяц. Но, конечно, начали обсуждать более широкие планы.
Как решить проблему так, чтобы сохранение пребывало на воздухе, при обычной температуре? Чтобы стало возможным каждодневное обозрение многими тысячами людей нетленного облика Ленина?
Совершенно очевидно — ни один из известных науке способов сохранения не подходил к тем условиям, которые были поставлены перед учеными Советским государством.
Правительство опубликовало следующее извещение:
«После смерти В. И. Ульянова (Ленина) тело его было подвергнуто бальзамированию обычным способом, имевшим целью временное его сохранение.
В настоящее время, идя навстречу желаниям широких масс Союза ССР и других стран — видеть облик покойного вождя, комиссия по похоронам В. И. Ульянова (Ленина) решила принять меры, имеющиеся в распоряжении современной науки, для возможно длительного сохранения…»
Решение датировано 25 марта 1924 года.
А 26 марта Владимир Петрович, Борис Ильич и сопровождающие их ассистенты спустились впервые в Мавзолей и приступили к работе.
Комиссией по увековечению памяти В. И. Ленина было поручено вести общее наблюдение за работой Л. Б. Красину, профессорам В. Вейсброду и В. Н. Розанову.
Председателем комиссии был Феликс Эдмундович Дзержинский, и в своих воспоминаниях Борис Ильич воздает ему должное, подчеркивая, что он содействовал Воробьеву и Збарскому с таким тактом, с такой чуткостью, что «удачными результатами нашей работы мы во многом обязаны ему».
Итак, предложенный Збарским Воробьеву союз анатомии и биохимии с учетом новейших достижений и той, и другой науки превратился в живую реальность.
— Нам приходилось на ходу производить один за другим ряд экспериментов, выяснять шаг за шагом возможности применения последних достижений анатомии и биохимии. И… трудно передать наши переживания. Мы почти не выходили из Мавзолея в течение нескольких дней. Без сна и отдыха мы настолько переутомились, что едва держались на ногах.
Узнав об этом, Дзержинский пригласил Збарского к себе.
— Что вы делаете! Разве так можно?
Борис Ильич объяснил: предпринятые научные исследования и наблюдения требуют беспрерывного присутствия. Тогда Дзержинский взял со Збарского слово, что они с Воробьевым будут чередоваться и часть дня отдыхать.
Через два-три часа после этой беседы на Красной площади появилась группа рабочих и инженеров, и за одну ночь к Мавзолею провели трамвайные рельсы и провода. А на другой день возле Мавзолея Збарский и Воробьев увидели специально оборудованный вагон трамвая.
— В этом вагоне были приготовлены для нас постели, умывальные принадлежности, электрические плиты…
В научной работе бывают и радости, и тревоги, и разочарования. Однажды, после какого-то неудачного опыта, Борис Ильич вдруг решил: ничего не получится.
Его охватило внезапное глубокое отчаяние, и, как назло, рядом не было его сподвижника — отлучился, на день уехал в Харьков. Что делать? Их с Воробьевым ждет поражение, которое никто не простит. Прежде всего — они сами.
Отчаяние овладевало все больше, он решил позвонить Дзержинскому и честно предупредить его о своих сомнениях. Не откладывая до возвращения Воробьева из Харькова, немедленно.
Дзержинский взял трубку, Збарский попросил немедленного приема. Дзержинский сказал, что он его ждет.
Уже по лицу Збарского Дзержинский понял: дело плохо, рассказывает Борис Ильич. Да так оно и было. «Тогда мне казалось, да что там казалось, я был убежден в те минуты — все кончено, надо отказываться…»
«Поняв, что со мною что-то происходит, он не стал расспрашивать меня, листал какие-то папки, о чем-то вслух со мною рассуждал, с горечью говорил о том, как трудно сейчас, в каких сложностях живет страна, рабочие, вся партия. И вдруг внезапно спросил: «А что у вас случилось?» И я, неожиданно для себя, сказал решительно: «Все хорошо». Почему я так сказал — сам не понимаю, но — сказал».
…Когда Збарский в конце 1953 года был освобожден и вернулся домой, ему было возвращено все — до записной книжки, до рабочего блокнота, до последней облигации, все его вещи и работы, взятые при аресте. Не было только портрета Феликса Дзержинского. Не вернули.
Хорошо, осталась фотография, находящаяся сейчас у сына, Виктора Борисовича, которому в день ареста отца было девять лет. Борис Ильич у себя в кабинете, над ним портрет с дарственной надписью.
Примерно через месяц после начала работы ученые решили предоставить себе краткий отдых — у них обоих совершенно иссякли силы. Отдых требовался после невероятного напряжения. Решено было — Воробьев уедет на несколько дней к себе в Харьков. А по возвращении и Збарский воспользуется несколькими днями отдыха.
Воробьев уехал. Збарский вновь в их практике совместного труда остался один. Разумеется, все научные работы, которыми он тогда занимался, были решительно отставлены, и неизвестно пока, на какой срок. После отъезда Воробьева он просто не покидал Мавзолей. Кроме короткого сна.