И вот тут-то произошло, как ему показалось, несчастье.
На лице Владимира Ильича появились некоторые изменения.
Это было уже ночью, и невероятно взволнованный, Збарский решил срочно вызвать своего коллегу из Харькова, кинулся на Лубянку, из комнаты секретаря Дзержинского связался с Харьковом, разбудил Воробьева и сообщил ему о своих драматических впечатлениях. «Я буквально кричал и настаивал на немедленном его приезде. Разговор длился несколько минут».
Воробьев обещал вернуться в Москву незамедлительно.
Борис Ильич повесил трубку и увидел вышедшего из кабинета Дзержинского.
«Что с вами? На вас лица нет. Разве можно так волноваться? Пойдемте ко мне в кабинет, и расскажите, что случилось».
Дзержинский стал как мог уговаривать Збарского, уверять: все наладится. Воробьев приедет, и они вдвоем разберутся, он, Дзержинский, убежден, что опасениям не суждено сбыться, и Збарский действительно пришел в себя, и даже стал улыбаться, особенно когда Дзержинский пожаловался ему, что Борис Ильич так кричал в трубку, что разбудил его, ведь он уже давно спал, и показал походную кровать, на которой приходилось очень часто ночевать. Так он окончательно успокоил ученого.
Не однажды вспоминал потом Борис Ильич эту ночь.
Воробьев приехал первым же поездом, но к его приезду Борис Ильич, как он рассказывал мне потом, сам убедился в несостоятельности своей тревоги — изменений не было, он ошибся, может быть, свет на лицо упал не так…
Когда писались эти строки, позвонил почтальон и вручил шестой, июньский, номер «Нового мира» за 1987 год.
В числе других интересных и содержательных материалов, которые были опубликованы в этом номере, я прочитал «Воспоминания и мысли» о Борисе Пастернаке, принадлежащие Николаю Николаевичу Вильмонту, умершему в 1985 году, известному историку, исследователю немецкой классической литературы и философии, литературоведу, автору ряда незаурядных работ о нашей отечественной литературе. Он был близок Пастернаку в разные периоды жизни поэта, и надо было представить мое удовольствие, когда я внезапно обнаружил страницы о месте, которое занимал Борис Ильич в жизни Бориса Леонидовича Пастернака, и не только в жизни, оказывается, — и в литературе.
Вот что было там написано:
«…Борис Леонидович дал мне прочесть прозаический отрывок, напечатанный в старой газете, кажется, 1918 года, издававшейся левыми эсерами (тогда даже кадеты до поры до времени еще выпускали свой еженедельник «Народная свобода», почти сплошь состоявший из мрачных исторических параллелей в Великой французской революции). Я прочел этот отрывок с привычным для меня восхищением, но помню его плохо. Речь в нем шла, если я не очень ошибаюсь, о возвращении вскоре после февральской революции с военного уральского завода (в Москву или в Питер) одного интеллигента, ссыльного или только в прошлом причастного к революции, чуть ли не инженера-химика, прототипом и моделью которому послужил, как сказал мне автор, столь известный впоследствии профессор Б. И. Збарский. Художественную же прелесть отрывка составлял снежный, чуть начинавший таять и оседать простор мартовской панорамы, охватывавшей далеко отстоящие друг от друга верхнюю и нижнюю дороги, по которым мчались в два оборота запряженные тройками сани и откуда с разной четкостью доносились голоса ямщиков и проезжавших».
И вновь возникли в памяти и огромные имения Саввы Морозова, и «Урал впервые», и Кама, и Тихие Горы, и радость открытия хлороформа, и санный путь в лесу, вот откуда родился и как зрел этот пастернаковский замысел, жаль, не осуществившийся, но так или иначе прочно вошедший в круг его писательских размышлений.
Стало быть, фигура Бориса Ильича представлялась Пастернаку весьма привлекательной и значимой, достойной художественного воплощения…
МАЙ 1924 ГОДА. Прошло два месяца с того часа, когда Воробьев и Збарский спустились впервые в Мавзолей. Работа настолько продвинулась вперед, научная уверенность настолько окрепла у обоих ученых, что, когда Ф. Э. Дзержинский спросил, можно ли хоть на один день открыть для делегатов открывающегося в мае съезда партии Мавзолей, они ответили согласием.
Тринадцатый съезд партии. Первый съезд — без Ленина.
Съезд состоялся с 23 по 31 мая 1924 года. И на второй день после того, как председательствующий на нем Л. Б. Каменев объявил в четыре часа дня о закрытии утреннего заседания, делегаты посетили Мавзолей.
Впечатление было необыкновенным.
Пришла Надежда Константиновна, другие члены семьи Ленина. Дмитрий Ильич, брат Ленина, ответил на вопрос Збарского, сохранилось ли сходство:
— Я сейчас ничего не могу сказать, я сильно взволнован. Он лежит таким, каким я его видел тотчас после смерти.
В июне 1924 года Воробьев и Збарский прервали работу и снова открыли на один день Мавзолей — его посетили участники шедшего в Москве пятого конгресса Коминтерна.
ДЕНЬ 26 ИЮЛЯ 1924 ГОДА стал знаменательной датой в жизни двух ученых и их сотрудников. В этот день — ровно через четыре месяца с начала работы — комиссия ЦИК СССР пришла в Мавзолей.
В полном составе.
Комиссия подчеркнула в своем заключении, что бальзамирование признается вполне удачным, оно покоится, по мнению экспертов, на прочных научных основаниях, дающих право рассчитывать на продолжение в течение ряда десятилетий сохранения в состоянии, позволяющем обозревание Ленина в закрытом стеклянном гробу, при соблюдении необходимых условий со стороны влажности и температуры.
По мнению комиссии, необходимо постоянное внимательное наблюдение…
Это наблюдение продолжается учениками Бориса Ильича Збарского и по сей день, когда пишутся эти строки…
В канун открытия Мавзолея для каждодневного посещения, 31 июля 1924 года, в «Известиях» была напечатана статья об этом исключительном событии в жизни отечественной науки, в жизни государства.
«В работе бальзамирования проф. Збарский принимал самое близкое участие как биохимик. Проф. Збарскому вместе с проф. Воробьевым комиссия по увековечению памяти В. И. Ленина поручила дальнейшее наблюдение… дабы сохранить на продолжительное время».
Вот тогда-то и был выписан постоянный пропуск на вход в Мавзолей.
«Он сохранился до нашего времени, — пишет П. Николаев в своем очерке о Б. И. Збарском в журнале «Собеседник» в 1985 году, — которое оставило свой след на этой реликвии: потрепались обложки, затерлись уголки, поблекли фиолетовые чернила на развороте документа».
Придет час, когда этот пропуск окажется недействительным.
МОСКВА, КРАСНАЯ ПЛОЩАДЬ.
7 ноября 1918 года здесь, в первую годовщину Октябрьской революции, Владимир Ильич открыл мемориальную доску.
«Павшим в борьбе за мир и братство народов».
Мемориальная доска-барельеф работы одного из крупнейших скульпторов России Сергея Коненкова.
Здесь, у Кремлевской стены, были похоронены 238 красногвардейцев и солдат, погибших в Октябрьскую революцию.
«За мир и братство народов».
И ныне, как и в восемнадцатом году, звучат эти слова, сформулированные тогда, в дыму и пожарах гражданской войны и интервенции.
Потом здесь найдут вечный покой Свердлов и Фрунзе, Дзержинский и Куйбышев, Киров и Орджоникидзе, Клара Цеткин и Жуков…
И — Ленин.
Красная площадь.
В старину Красная означало — красивая.
Собор Василия Блаженного, Лобное место, каменный помост, с которого читались царские указы, памятник Минину и Пожарскому, Спасская башня, Кремлевские куранты…
Речь Ленина здесь в 1918 году была кратка и страстна.
Напомнил: «…история России за целый ряд десятилетий нового времени показывает нам длинный мартиролог революционеров. Тысячи и тысячи гибли в борьбе с царизмом. Их гибель будила новых борцов». Призывал — подражать их бесстрашию и героизму, дать клятву перед их памятником идти по их следам. И провозгласил лозунг: «Победа или смерть».
Именно так стоял вопрос в восемнадцатом году.
Красная площадь.
Мавзолей Ленина.
Планета давно привыкла к этой неотъемлемой частице сегодняшней Москвы, навечно вписавшейся в неповторимый ансамбль Красной площади.
Мавзолей стал символическим обозначением центра мирового революционного движения, памятью России, памятью Мира, памятью Человечества.
Проект его, как мы уже писали, принадлежит академику Алексею Викторовичу Щусеву. Писали и о том, что поначалу Мавзолей был деревянным.
Затем его заменили другим, точно воспроизводящим архитектурный облик деревянного, но облицованным черным и серым лабрадором и красным украинским гранитом. Таким образом, общая композиция сохранилась, но увеличилась монолитность здания.
Мрамор, порфир, Лабрадор и габронит — из карьеров Украины, венчающая Мавзолей плита — из красного порфира Карелии, колонны — из различных пород гранита, привезенного из многих, если не всех республик страны.
Над дверями, ведущими в Мавзолей, плита черного гранита.
В нее врезано (из красного полированного гранита) единственное слово —
ЛЕНИН.
Сюда, в Мавзолей, в марте 1953 года был внесен второй саркофаг.
Со Сталиным.
Сталин лежал рядом с Лениным.
И на Мавзолее к слову «Ленин» добавилось: «Сталин».
Спустя несколько лет после Двадцатого съезда, по решению государства, саркофаг с телом Сталина был вынесен из Мавзолея и Сталин похоронен в земле у Кремлевской стены.
На гранитной плите Мавзолея осталось одно, единственное — ЛЕНИН.
Ленин был и остался — единственным.
Надежда Константиновна Крупская жила на территории Кремля и часто посещала Мавзолей.
Борису Ильичу сообщали о предстоящем визите, и он немедленно выезжал, как бы ни был занят на кафедре биохимии или в лаборатории.
Как-то она позвонила в комендатуру, что придет. Борис Ильич ждал ее, и они вместе подошли к саркофагу.
Долго всматривалась в знакомые черты. Потом повернулась к Збарскому, тихо сказала: