т.
Так и не написал этот сценарий.
А жаль.
Может быть, кто-нибудь и сделает фильм о Николае Ниловиче Бурденко. Поверьте мне, это может быть великая картина.
Когда я довел до сведения Бориса Ильича все это, он тоже сказал:
— Жаль. — Но добавил: — Впрочем, я вас понимаю. В творчестве нельзя никому и никогда мешать… Даже когда у тебя бессонница.
УТРОМ 16 АВГУСТА 1946 ГОДА у нас на квартире раздался телефонный звонок. Голос Бориса Ильича:
— Читали «Правду»?
— Нет еще.
— Выезжаю к вам.
Прочли газету. Потрясенные, молчим.
«Правда» лежит на столе. Збарский, войдя, посмотрел на нее, и только покачал головой, и только развел руками.
Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» от 14 августа 1946 года.
«…Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда», № 5—6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо-карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами».
«…Предоставление «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко…»
«…написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца».
«…Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадочничества, выражающей вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства — «искусства для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе».
«…Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами («Дорога времени» Ягдфельда, «Лебединое озеро» Штейна)».
«…«Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с. г.».
Борис Ильич посмотрел на меня.
— Александр Петрович! Что это такое? Что это такое?
Мне было нечего сказать.
Сижу, пишу эти строки у себя в кабинете. Тот же август месяц. На полке стоит двухтомник Ахматовой, великой поэтессы, изданный в 1986 году, на другой полке — только что вышедший (в 1987 году) трехтомник М. Зощенко. И вновь с горькой улыбкой вспоминаю слова К. И. Чуковского: «Писатель в России должен жить долго…»
ГОРЬКИЙ ПОЗНАКОМИЛСЯ С ЗОЩЕНКО в 1921 году.
Из их переписки, длившейся с 1927 по 1936-й, да и по свидетельству многих писателей той поры, в частности К. Федина, не составит труда обнаружить, с каким пристальным и, я бы сказал, любовным вниманием относился Алексей Максимович к Михаилу Михайловичу, какой высокой меркой оценивал его талант…
«…Рад узнать, что вы написали большую вещь. С нетерпением буду ждать вашу книгу. Недавно — недель шесть тому назад — получил четыре томика ваших рассказов — исподволь прочитал их и часто читаю вслух, — вечерами, после обеда — своей семье и гостям. Отличный язык выработали вы, М. М., и замечательно легко владеете им. И юмор у вас очень «свой». Я высоко ценю вашу работу, поверьте: это не комплимент. Ценю и уверен, что вы напишете весьма крупные вещи. Данные сатирика у вас — налицо, чувство иронии очень острое и лирика сопровождает его крайне оригинально. Такого соотношения иронии и лирики я не знаю в литературе ни у кого, лишь изредка удавалось это Питеру Альтенбергу, австрийцу, о котором Р.-М. Рильке сказал: «Он иронизирует, как влюбленный в некрасивую женщину». Почему бы вам не съездить за границу, напр., сюда в Италию? Пожили бы, отдохнули».
Это — из Сорренто, 16 сентября 1930 года.
А вот из письма оттуда же, из Сорренто, помеченного уже 13 октября 1930 года:
«…А юмор ваш я ценю высоко, своеобразие его для меня — да и для множества грамотных людей — бесспорно, так же, как бесспорна и его «социальная педагогика». И глубоко уверен, что, возрастая, все развиваясь, это качество вашего таланта даст вам силу создать какую-то весьма крупную и оригинальнейшую книгу…»
Из Сорренто — 8 ноября 1930 года:
«…Я был рад получить весточку от вас, потому что вы «интересный» человек, талантливый писатель и мне приятно, что я вас знаю, что вы есть».
Год тридцать шестой. Письмо из Тессели.
«…Дорогой Михаил Михайлович —
вчера прочитал я «Голубую книгу». Комплименты мои едва ли интересны для Вас и нужны Вам, но все же кратко скажу: в этой работе своеобразный талант Ваш обнаружен еще более уверенно и светло, чем в прежних».
Цитирую все эти письма далеко не полностью, думаю, думаю, думаю…
Будь жив Горький, как бы он отнесся к тому, что Зощенко — сказано в официальном документе — «пошляк и подонок литературы»?
В лучшем случае — был бы повергнут в величайшее уныние.
А в худшем?
А как себя чувствовал сам Михаил Михайлович? Он вел себя достойно, благородно, только огорчился, что один из его довольно близких знакомых, писатель, завидев Зощенко издали, торопливо перебежал на другую сторону.
Фадеев, рискуя навлечь на себя верховный гнев, передавал в Ленинград деньги Зощенко, помогал Михаилу Михайловичу в эти времена и один из Серапионовых братьев — Каверин.
А как себя чувствовала Ахматова, названная тогда же в докладе А. Жданова «блудницей»?
Я был лишь обруган (походя) за рассказ «Лебединое озеро», навеянный моей дружбой с летчиком Ленинградского фронта Васей Очневым, новелла о нем была впоследствии опубликована в моей документальной повести. А Юрию Павловичу дорого стоило упоминание его хвалебной рецензии о Зощенко, особенно то, что она была названа словом «подозрительная».
На следующий день после опубликования постановления мы с Людмилой Яковлевной приехали в Ленинград, где у меня были дела в киностудии «Ленфильм». Пришли к Германам — нам открыла дверь Татьяна Александровна, жена Юрия Павловича.
— «Подозрительная» рецензия, Шура, что это означает? Нас, наверное, арестуют?
Нас никто не арестовал, как и всех действующих лиц этого кошмарного спектакля, главных и третьестепенных.
Однако автоматизм действовал в те времена безотказно и притом одинаково быстро, энергично — и при восхвалении одним человеком, и при (с его стороны) поношении…
Тем более что Юрий Герман в течение многих лет, и довоенных, и послевоенных, был влюблен в Зощенко, именовал его Маршалом советской литературы. Писал мне в письме из Полярного с действующего Северного Флота:
«Низко прошу поклониться М. М. Зощенко и сказать ему, что мы тут с восторгом читали его «Рогульку».
После постановления издательства не мешкали: вылетели из плана повести Юрия Павловича «Студеное море» и «Жена», сценарий «Пирогов», написанный для режиссера Григория Козинцева, на корню был разгромлен, и если бы режиссер мужественно не боролся за сценарий, он бы так и «полег» на полку киностудии «Ленфильм». Но Козинцев воевал за него, и в конце концов фильм вышел, более того, Юрий Герман был отмечен Сталинской премией.
Но тогда, в 1946-м, Юрий Павлович не видел этого сияющего будущего.
Что касается меня, то и я не избежал возмездия за одно лишь негативное упоминание моей фамилии в документе.
И в «Литературной газете» была помещена статья, уж и не помню чья, учинившая разгром моему скромному творчеству в театре, кино и прозе вкупе…
Между тем новые постановления следовали друг за другом с ошеломляющей, угнетающей быстротой.
26 сентября того же 1946 года в новом постановлении сказано:
«…Имеются пьесы слабые, безыдейные, в числе их «Новогодняя ночь» А. Гладкова, «Лодочница» Погодина». Пьесы тотчас же после этих упоминаний были выброшены из текущего репертуара.
4 сентября 1946 года…
Еще одно постановление.
«…кинофильм «Большая жизнь» (вторая серия), режиссер Л. Луков, автор сценария П. Нилин) порочен в идейно-политическом и весьма слаб в художественном отношении…» «Фильм «Большая жизнь» проповедует отсталость, бескультурье, невежество». «Для связи отдельных эпизодов фильма служат многократные выпивки, пошлые романсы, любовные похождения, ночные разглагольствования в постели. Введенные в фильм песни (композитор Н. Богословский, авторы текстов песен А. Фатьянов, В. Агатов) проникнуты кабацкой меланхолией и чужды советским людям».
Это все о первой серии фильма «Большая жизнь»…
А вот там же, в том же постановлении:
«Режиссер С. Эйзенштейн во второй серии фильма «Иван Грозный» обнаружил невежество в изображении исторических фактов, представив прогрессивное войско опричников Ивана Грозного в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-Клукс-Клана, а Ивана Грозного, человека с сильной волей и характером, слабохарактерным и безвольным, чем-то вроде Гамлета».
«Ввиду изложенного выпуск на экран второй серии фильма «Большая жизнь» запретить».
НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ АНИЧКОВ, академик, будущий Герой Социалистического Труда, крупный патолог, генерал-лейтенант медицинской службы, был избран после ухода из жизни Николая Ниловича Бурденко новым президентом Академии медицинских наук. Это событие отмечалось в домашней обстановке на квартире Бориса Ильича. Зная, что я думаю над будущей пьесой об ученых, Збарский пригласил и меня на этот вечер. Собралось человек тридцать — сорок. Избранный вновь президент придерживался сухого закона и вовсе не пил никакого спиртного, перед ним поставили стакан крепкого чая, он чокался им, и академик Сперанский сказал шутливо: