Ему вторил следователь Немчинов:
— Ваших сообщников в Сормове мы тоже взяли. Так что отпираться бессмысленно. Вы бы хоть брата пожалели...
Из протокола допроса Якова Свердлова:
«На предложенные мне вопросы отвечаю:
1. Я не признаю себя виновным в принадлежности к противозаконному сообществу, имеющему своей целью свержение самодержавия.
2. Я также не признаю себя виновным и в том, что в течение периода времени с января по апрель 1903 года занимался в г. Н. Новгороде преступной пропагандой, выразившейся как в издании прокламаций, так и в распространении их. Найденные у меня при обыске предъявленные мне 18 воззваний „Ростовская стачка“, 2 (два) листка, „Почему крестьяне волнуются“, 1 (одна), „Почему русскому рабочему нужна политическая свобода“, 2 экземпляра, „По делу о демонстрации“, 1 экземпляр, „Заявление социал-демократической организации“ принадлежат мне и к брату моему никакого отношения не имеют. Чемодан, в котором они были найдены, тоже мой. Все эти прокламации были получены мной в 1-х числах марта для хранения от лица, назвать которого я не желаю.
Никакого участия в издании как отобранных у меня прокламаций, так и в гектографировании других произведений, как, например, „Песен революции“, я не принимал. В конце января 1903 года я не собирал денег на покупку типографии с гуттаперчевым шрифтом. Из учеников механико-технологического училища я никого не знаю. Никакого Растопчина я не знаю... С Гурвичем я знаком, с ним вместе занимался чертёжной работой. К своим показаниям добавить ничего не могу. Яков Свердлов».
«1903 год, апреля 14-го дня. Я, отдельного корпуса жандармов генерал-майор Шеманин... на основании ст. 21 Положения о государственной охране, высочайше утверждённого 14 августа 1881 г., постановил: сына полоцкого мещанина Якова Свердлова впредь до разъяснения обстоятельств настоящего дела содержать под стражей в 1-м корпусе Нижегородского тюремного замка».
Здесь, в тюрьме, Яков узнал, что такое башня: сырой, изолированный от белого света, пропахший плесенью каменный мешок, куда его бросили из общей камеры за «буйный нрав». Здесь, в башне Нижегородского тюремного замка, содержали самых непримиримых, самых опасных. «Тут не разгуляешься», — ехидно заметил тюремщик, звеня тяжёлыми засовами.
Да, не напрасно эти башни называли «каменными мешками». Два шага в диаметре, не более. Темно: до густо зарешечённого окошка не достать — высоко...
И всё же Свердлов изучал здесь немецкий язык. Потерянного времени у революционера быть не должно, потому что он всегда стремится в день завтрашний, день грядущий, а этому помешать не в силах никто — ни прокурор, ни тюремщик, ни карцер, ни башня...
Был ещё один девиз в тюремной жизни Якова — не смиряться. Протест на имя прокурора... Голодовка — это мучительное, но верное оружие политического заключённого. Пишут протесты и прошения Дмитрий Павлов, Николай Гурвич, Пётр Замятин. Главное — не спасовать, не дрогнуть на допросах, не убояться ни голода, ни этой проклятой башни.
Свердлов вышел из тюрьмы — доказать его «противуправительственную деятельность» так и не удалось — и сразу в работу.
Именно в эти дни, далеко от Нижнего Новгорода, от русских городов и весей, произошло чрезвычайной важности событие, определившее пути Российской социал-демократии: Второй съезд РСДРП.
Яков ознакомился с докладами Ленина (оказывается, К. Тулин, В. Ульянов, Н. Ленин — одно и то же лицо!), с дискуссией по поводу Устава и Программы, вчитывался в каждое слово Программы РСДРП, принятой на съезде. Он сравнивал её с Манифестом Первого съезда и убеждался, насколько полнее отражает она существо марксизма. За эту Программу вела борьбу ленинская «Искра», за её революционность, за идею диктатуры пролетариата, союза рабочего класса и крестьянства в революции, права наций на самоопределение. Теперь борьба выиграна!
Дошли до Нижнего вести и о том, какую борьбу вёл Ленин против оппортунистов. Большинство пошло за Лениным. Ленинцы — большевики.
Яков Свердлов ловил эти вести жадно, понимая, как важно ему, члену партии, найти своё место в революционном ряду.
В Дарьинском лесу и Марьиной роще, на Маховых горах и Артемьевских лугах выступал перед рабочими Нижнего и Сормова оратор и пропагандист большевик Свердлов.
— Грядущее обновление, — говорил он на сходке сормовичей, — неужели не способно уже сейчас поднять лучшие элементы нашего времени до бодрости и веры? Идёт же он, настоящий день. Идёт шумный, бурливый, сметающий на пути расслабленное, хилое и старое...
Член Нижегородского комитета РСДРП Николай Александрович Семашко давно присматривался к Якову Свердлову. Сколько раз комитетчики говорили об удивительных организаторских способностях парня, об особой его страсти к печатанию листовок, прокламаций. В этом деле во всём Нижнем Новгороде не было человека более умелого и надёжного.
А в последнее время у Якова Свердлова выработалось новое качество, совершенно необходимое для революционера-подпольщика: он становился настоящим конспиратором. Хитрые, поднаторевшие на сыске филёры безуспешно гонялись за ним. Хотя ещё в августе 1904 года Свердлову было объявлено, что он освобождается от гласного надзора полиции на основании весьма милостивого, как о том ему было сказано в жандармском управлении, «высочайшего повеления», слежка за ним не прекращалась. Опытные нижегородские конспираторы Митя Павлов, сёстры Невзоровы, Пискунов и раньше доверяли ему — не по годам серьёзному и начитанному. Теперь же корреспонденция, которая приходила в Нижний Новгород от Ленина, нередко распространялась среди рабочих именно через Свердлова, и он стал не только её распространителем, но и пропагандистом. Всё, что связано с Лениным, его трудами, для Свердлова — дело жизненно важное. Он чувствовал себя ленинцем, называл себя идущим за Лениным и знал, что с этого пути он не свернёт никогда.
С начала 1904 года связи с большевиками, находившимися за границей, стали ещё более тесными. А созданное Северное бюро ЦК явилось как бы промежуточным центром между Лениным и комитетами северных губерний России: Москва, Петербург, Тверь, Рига, Нижний Новгород, Кострома, Ярославль...
Членов Северного бюро Семашко знал хорошо — Бауман, Красиков, Стасова, Ленгник. Для Якова же они были известны лишь по партийным псевдонимам — Грач, Август Иванович, Абсолют, Курц. И надо же было случиться, что именно в Нижнем Новгороде арестовали Абсолют, то есть Стасову.
Яков узнал об этом от одного из своих «контрразведчиков» — Петра Зимницкого. Он рассказал о том, как невольно стал свидетелем ареста женщины, приехавшей из Петербурга.
— Нет, мне не поручалось следить за ней. О ней, наверно, уже всё знали заранее. Она только вышла из вагона, и тут же подошёл жандарм. Меня он знает и потому не стеснялся, — рассказывал Зимницкий. — Ты, Яков, этого жандарма видел, он всё по буфетам шастает, не перепадёт ли стопка водки. А тут направился прямо к этой женщине: извольте, мол, следовать... Вы арестованы. Он даже фамилию её назвал: Беклемишева, что ли. Мне интересоваться нельзя было — подозрительно. А тебе решил рассказать. Подкатись к жандарму сам. Он, между прочим, любит пари держать по всякому поводу.
Когда Яков рассказал об этом Семашко, Николай Александрович воскликнул:
— Ты говоришь — Беклемишева? Надо немедленно выяснить, где она, что с ней. Яков, комитет поручает это тебе.
На вокзал Свердлов отправился вместе с Ростовцевым. Ну конечно же, станционного жандарма они разыскали в буфете. Григорий, как и условились, заспорил с Яковом:
— Нет, это не шашка, а палаш.
— Нет, шашка. Могу поспорить.
— А у кого выясним, кто из нас прав?
— Хотя бы у господина жандарма.
Григорий подошёл к столику, за которым важно восседал блюститель порядка. Разрешить спор двух парней ему труда не составило — ведь речь шла о его личном оружии.
— А на что же мы спорили? — сказал Яков Григорию, который наигранно сокрушался по поводу того, что проиграл.
Григорий вытащил из кармана монету и звонко бросил её на стол.
— Вот, пятиалтынный...
Такая ставка заинтересовала жандарма.
— Немного, но на пару стопок хватит, — продолжал Свердлов. — Правда, я не пью.
— Вот и хорошо, — обрадовался Григорий. — Значит, ничего я не проиграл.
— Нет уж, этому не бывать! — нарочито запротестовал Яков. — Их благородие нас рассудило, они и получат эту монету.
Жандарм не отказался. Он давно уже посматривал с вожделением на гранёную, видать, только что опустошённую им рюмку, стоявшую на столе.
Яков, внимательно вглядываясь в жандарма, вдруг сказал:
— А я ведь знаю ваше благородие. На днях вы так браво уволокли куда-то одну дамочку. Не влюбились ли? — хитро подмигнул он, но тут же добавил, как бы извиняясь: — Впрочем, не думаю.
— А я могу держать пари, что это так! — подхватил Григорий и вынул из кармана ещё одну монету.
— Вот ты и проиграл! — воскликнул жандарм и положил на пятиалтынный свою огромную руку. — Эта дамочка, — уже вполголоса сказал он и присвистнул: — Её сам штабс-ротмистр затребовал к себе.
— Красивая, наверно, — высказал предположение Григорий.
— Эх ты, недоумок, — возмутился блюститель порядка и, снова перейдя на шёпот, добавил: — Политическая она. Особо опасная!
— Больная, что ли? — подмигнул Яков.
— Сам ты больной. Противу государя она. Штабс-ротмистр так и сказал: попалась, голуба.
— Ну и что же с такими делают? — поинтересовался Григорий.
— Знакомый телеграфист сказывал, что её Москва к себе затребовала. Я её сам в вагон сажал.
— Второго класса? — наивничал Яков.
— Первого, — сострил жандарм. — С решётками который...
Хоть Семашко признал этот разговор с жандармом излишне озорным, он, однако, не осудил Якова: значит, Абсолют арестована. А ещё раньше взяли Грача — Баумана... Кто же теперь в Северном бюро?
С той поры прошло несколько месяцев. И вот возле мастерской отца Яков встретил Ростовцева. Тот поспешно: