— Товарищи! Не слов и молебнов требуем мы. Освободите заключённых! Долой царя! Довольно поповской болтовни и верноподданнейших песен. Да здравствует вооружённое восстание! Да здравствует демократическая республика!
И громогласный клич всколыхнул площадь:
— К тюрьме! Свобода товарищам!
Сразу поредела толпа на площади — люди двинулись по улицам, ведущим к тюрьме.
...В эту ночь два важных события произошли в городе. Комитет большевиков решил 19 октября провести на той же площади Кафедрального собора митинг и разъяснить народу истинную суть манифеста. Первым выступит Андрей. Боевой дружине обеспечить безопасность участников митинга.
Другое событие: полицмейстеру было приказано «не допускать противуправительственных митингов». Но делать это руками полицейских неудобно, всё-таки свобода.
А в Петербург министру внутренних дел Трепову была отправлена телеграмма о большевистских выступлениях во время «благодарственного молебна», о том, что ораторы призывали народ к всеобщему вооружению и свержению царствующей династии.
В ту холодную октябрьскую ночь 1905 года многие в Екатеринбурге не спали.
Начальник полицейской части подозвал к себе подчинённого городового. Он не помнил его фамилии, все сослуживцы называли здоровяка Мухомором, очевидно, потому, что нос его напоминал ядовитый гриб: красный с белыми пятнами.
— Форму давно носишь?
— Четыре года, вашество...
— Драться умеешь?
— Кулаками, что ль?
— Можно и кулаками, — презрительно скривился начальник. — А лучше палкой.
Мухомор бессмысленно выпучил глаза:
— Поясните, вашество... мне приказ-то...
На лице начальника дёрнулся ус.
— Никаких приказов! Слыхал, что на площади было?
— Так точно, вашество...
— А крамольники, социалисты... Ну?
— Так точно. Про сегодня, значит?.. Про митинг?
— Да. Короче говоря, возьми цивильный костюм у дежурного по части, и пойдёшь разгонять этот сброд. Но помни, что служишь в полиции, — ни слова.
Мухомор никак не мог понять, чего хочет от него начальник. Он привык слушаться с первого слова. Но почему крамольников нужно уничтожать палкой, а не из револьвера, не мог взять в толк.
В дверь заглянули. Показалась знакомая Мухомору физиономия — этого лавочника ему приходилось не раз отправлять в участок за пьяные драки.
— Сгинь, — цыкнул Мухомор.
Но начальник остановил его:
— Входите, Белозерцев. Возьмите себе в помощники этого... У него, кроме физической силы да кулаков с трёхпудовую гирю, никаких достоинств нет. Вполне может орудовать оглоблей от пожарной повозки.
Мухомор понял эти слова как приказ. Переодевшись, он отправился в пожарную часть, заприметил там лежащую без дела красную массивную оглоблю и пробормотал, взвешивая её на руке:
— Сгодится.
Белозерцев, ухмыляясь, сказал:
— Вот это помощник! Мне бы в лавку такого...
— Ну-ну, — запротестовал Мухомор не слишком решительно: ведь этот лавочник хоть на один день, но всё-таки начальник.
А когда Белозерцев пригласил его выпить гранёный стаканчик и предупредил, что это тоже приказ, полицейский совсем приободрился. Он то и дело поплёвывал на ладони и вскидывал, как пёрышко, оглоблю...
Утро было хмурым и ветреным. Откуда-то с гор доносился странный, непонятный запах горелого.
Неожиданно рано в квартиру, где ночевал Андрей, пришёл Бессер.
— Что случилось?
— Вам нельзя идти на митинг. Я видел, как возле полицейской части шепчутся пьяные мясники. У них глаза налиты кровью, а губы трясутся, как у бешеных собак. Они хотят устроить погром, это очевидно.
Свердлов с улыбкой подошёл к Бессеру:
— Дорогой Александр Александрович, всё будет хорошо.
— Смотрю на вас — вы словно рады этой опасности.
— Я не отступлю.
— Знаю... Только просил бы вас принять от меня небольшой подарок.
— Подарок? В честь чего? — искренне удивился Свердлов.
— Просто так. Дарить эту вещь — необходимость. Я ведь теперь могу это объяснить теоретически.
Бессер, не прощаясь, вышел. Яков понял, что находится в свёртке, который оставил ему Александр Александрович. Наган...
За Свердловым зашли товарищи, и они вместе отправились на площадь Кафедрального собора. Там, окружённый густой толпой екатеринбуржцев, Андрей поднялся на деревянный, взятый, очевидно, с какого-то склада ящик и начал говорить.
Его перебил пьяный, хриплый голос:
— Братцы, не слушайте его! Он стоит на ящике, а в ящике бомбы... Долой его! Бей!
К такому обороту дела горожане, очевидно, готовы не были — они пришли на мирный, гарантированный манифестом свободный митинг. Зашевелились, забеспокоились люди.
И вдруг раздался выстрел, другой...
— Товарищи! Чёрная сотня — вот кто получил свободу щедрым актом царя! Хулиганы безнаказанны, полиция мирно спит... Она решила расправиться с народом руками пьяных лавочников.
Но продолжать речь было бессмысленно. Свердлов оценил обстановку: выстрелы напугали участников митинга, и многие разбегались кто куда. А пьяные, хриплые голоса продолжали вопить: «Бей его, бей!»
— Товарищ Андрей, идите за мной, — услышал Яков голос хозяина одной из конспиративных квартир, Александра Васильевича Патрикеева. Как и было условлено на случай необходимости, он повёл Свердлова к зданию Волжско-Камского банка, куда уже отходили другие товарищи...
Мухомор в тот день был пьян не от водки, хотя и выпил изрядно, — он захмелел от жажды крови, от ощущения безнаказанности. Он нёс в руках оглоблю, гордый и воинственный, бил, калечил бегущих, падающих, испуганных насмерть людей.
— Давай, давай! — горланил Белозерцев, и городовому почему-то захотелось огреть этой оглоблей и его, этого пьяного верзилу.
Вокруг раздавались истошные крики, звон разбитого стекла и выстрелы... И вдруг Мухомор остановился — что-то ударило его в грудь, слегка обожгло, и он почувствовал, что ноги перестали слушаться — вот так падала убитая его отцом, сельским коновалом, взбесившаяся, разъярённая лошадь.
Погром длился долго. Разбушевавшиеся черносотенцы убили на Главном проспекте сотрудника газеты «Уральская жизнь» двадцатилетнего Соловьёва, заколотили насмерть совсем ещё мальчишку — ученика Художественно-промышленного училища, так и не выпустившего из рук красного знамени.
В тот же вечер Свердлов встретился с товарищами. Лица их были суровыми, но Яков не увидел в настроении друзей подавленности или растерянности. Только один Иван — Бушен говорил нервно, надрывно. Якову казалось, что он вёл себя на площади молодцом: потрясал пистолетом, не дрогнул, когда грянули выстрелы. Что же теперь надломило его?
Во время погрома Иван не в состоянии был сдержать себя. Ему пришлось стрелять в черносотенцев, и он ранил одного из них. А может быть, не он ранил — выстрелов было много. Но Бушей видел, как расползалось на человеке густое, тёмное пятно, как хватался он за раненое плечо и беспомощно смотрел вокруг испуганными, полными горя глазами...
— Я, это я его ранил! — воскликнул Иван.
Все сидели, опустив головы. И хотя было ясно, что это нервная реакция на минувшее кровопролитие, Свердлов не мог, не имел права дать человеку до такой степени опуститься.
Он встал, решительно и твёрдо прошёлся по квартире.
— Это счастье, — сказал он наконец, — что нас никто не слышит. Что ни друзья, ни враги не видят истерии человека, который называет себя большевиком.
— Андрей... — умоляюще простонал Иван.
— Нет, Бушен, не жди сочувствия. Мне стыдно за твою слабость. Ты что же, хотел пройти по революционному пути, как по ковровой дорожке во дворце миллионера Конюхова? Тогда ступай к либералам, к различного рода соглашателям, болтунам и другим миротворцам.
Иван встал, вышел на кухню — вероятно, облился холодной водой, потому что вернулся мокрый, как из-под ливня.
— Простите, — тихо сказал он.
— Подумай, не слишком ли тяжкую ношу взвалил ты на свои плечи. Лучше решить сегодня, чем потом оказаться предателем.
— Андрей, ты не смеешь так, — запротестовал Бушен.
— Смею... — И, обращаясь к товарищам, сказал совсем другим тоном: — Да, трудно отнести сегодняшний митинг к числу побед. Это понятно — организация была плохая. Полагаю, что после освобождения из тюрьмы наших товарищей нужно перераспределить обязанности, создать новые партийные школы для рабочих, укрепить боевую дружину и поставить во главе её надёжного товарища, такого, как, к примеру, Федич.
— Правильно, — поддержал Петрович — Чуцкаев.
— А главное, не поддаваться панике, разъяснять терпеливо и бесстрашно, что царские свободы — чистейшая липа... Сегодняшний погром — тому доказательство.
На следующий день из тюрьмы были выпущены Замятин и Вилонов. Их освободила не столько «царская милость», сколько настойчивые требования рабочих. Они пришли на квартиру Патрикеева, чтобы встретиться с Андреем — до этого видеться им не приходилось. Но Яков всё знал о них, преданных революции, образованных марксистах, талантливых организаторах, — Николае Николаевиче Замятине (Батурине, Константине) и Никифоре Ефремовиче Вилонове (Михаиле Заводском).
Свердлов огорчён был их видом — худые, жёлтые. Тяжело дышал Михаил, надрывно, со свистом кашлял Константин...
...В новый состав Екатеринбургского комитета большевиков было решено ввести Свердлова, Батурина, Вилонова, Черепанова, Чуцкаева, Авейде, Сыромолотова, Новгородцеву, Бушена.
Глава десятая.Коммуна
Бессер знал совершенно точно, что избиение революционеров черносотенцами инспирировано местными властями. И твёрдо решил идти к прокурору, чтобы высказать всё, что наболело, что кажется ему постыдным. Он не верил в царский манифест и монаршью милость.
Его встретил человек с холодными глазами и безразличным выражением лица.
— Фамилия, имя, отчество, звание, занятие?
— Бессер Александр Александрович, коллежский асессор.
— Вы имеете что-либо сказать?