я 1876 года в городе Невеле. Примите меры к аресту...»
...Красноярцы наперебой, как могли, рассказали о том, что знали, и по их разговорам Свердлов понял — единого мнения, единой оценки происшедших событий нет. И потому столь естественной казалась просьба к нему, члену Центрального Комитета партии, высказать своё суждение, наконец, просто посоветовать.
— Товарищи! Дорогие друзья мои! Мне очень приятно встретиться с вами в новой России, России без царя, без жандармов... Поскольку точка зрения ЦК мне сейчас неизвестна, я буду говорить только от своего имени, высказывать только своё мнение, а уж вам самим решать, что делать дальше и как поступать. Лично у меня нет никаких сомнений, что Временное правительство — буржуазное, империалистическое по сути своей. И отношение пролетариата к нему — соответствующее...
Яков высказал свою точку зрения на оборончество, считая его контрреволюционным, на примиренцев, многие из которых попросту не разобрались ещё в существе дела.
Стасова уже слышала об этой речи Свердлова — рассказали красноярские товарищи, опередившие его в дороге. С какой точностью разобрался он, находясь вдали от центра событий, в сложившейся обстановке!
Они не были лично знакомы, но Елена Дмитриевна составила своё впечатление о нём по рассказам товарищей, по его выступлениям и лекциям (вести о них доходили до неё) и, наконец, по переписке, которая установилась между ними с 1913 года. Она мысленно представляла этого человека, закалившего себя в тюрьмах и ссылках, выросшего в крупного революционера, видного партийного деятеля всероссийского масштаба.
Много слышала от товарищей о его смелости, работоспособности и знаниях, его пропагандистской щедрости. Он мог выступать по политическим вопросам в любое время — хоть разбуди его среди ночи.
Елену Дмитриевну радовало и другое — в условиях оторванности от центра, вдали от Ленина, нередко не имея сведений о взглядах Владимира Ильича по тому или иному вопросу, Свердлов занимал истинно ленинскую позицию. В этом она убедилась, завязав переписку с Яковом Михайловичем. Произошло это тогда, когда Стасова находилась на поселении в селе Рыбном Канского уезда Енисейской губернии.
Она помнила многие письма Свердлова и от души жалела, что по соображениям конспирации их не удалось сохранить. Не забыть ей его стремления вселить в товарищей дух оптимизма, глубокую веру в победу революции. Он делился своими мыслями о каждом событии, о каждой прочитанной статье, иногда пересылал их заказным письмом, именно заказным, чтоб цензура не уничтожила — ведь за пропавшее заказное письмо почта обязана была выплатить червонец.
Тогда, в годы переписки, и окончательно сформировался в её воображении образ Свердлова — твёрдого, не знающего устали, пытливого большевика.
И вот он перед ней, в её квартире на Фурштадтской.
Яков Михайлович давно ждал этой встречи. Он всегда с уважением относился к деятельности Стасовой, к её высокой интеллигентности, много слыхал о её семье... Да и кто в Петербурге не знает Павловских казарм, входящих в ансамбль Марсова поля, или Триумфальных ворот у Московской заставы, или Нарвских ворот, поражающих воображение своей величественностью, строгостью композиции. Всё это творения Василия Петровича Стасова, выдающегося архитектора, деда Елены Дмитриевны. А её дядя, Владимир Васильевич Стасов, крупнейший в России критик, друг и глашатай художников-передвижников и композиторов «Могучей кучки»! А знаменитые «Музыкальные четверги» в доме её отца — Дмитрия Васильевича, которые Елена Дмитриевна называла «папиным собранием». О них знали вся петербургская интеллигенция, студенчество.
Елена Дмитриевна была достойной представительницей этой семьи, но в своих революционных взглядах пошла дальше. Её путь в большевистскую партию был естественным, как и путь многих видных представителей русской интеллигенции.
Секретарь ЦК, женщина огромной воли и стойкости, абсолютной эрудиции — и кличка-то у неё Абсолют, — была, несомненно, информирована о делах партии. Именно такой и представлял её Яков Михайлович.
— Не ждали? — спросил Свердлов.
— Ждала, очень ждала.
Стасова познакомила Свердлова с родителями — Поликсеной Степановной и Дмитрием Васильевичем. Яков Михайлович почувствовал их стремление расположить гостя к свободной, непринуждённой беседе.
— Дочь ваша, право, молодчина. Выбралась из Сибири в Питер, совершила революцию и нас из ссылки вызволила, — шутил он.
Старики смеялись, а Елена Дмитриевна благодарно смотрела на Якова Михайловича — давно уже не были так веселы её, увы, сильно постаревшие родители.
Яков узнал от Стасовой, что в Питере немало екатеринбуржцев и среди них Быков и Черепанов. Это обрадовало — уральцы стали его земляками. А Быков и Черепанов — это Мельковка, завод Ятеса, это знакомство с Клавдией...
Словно угадав его мысли, Елена Дмитриевна спросила:
— Семья осталась в Туруханке?
— Да... Выедет оттуда, как только начнётся навигация на Енисее.
Они много говорили о делах. Картина была для большевиков нелёгкой — сказались репрессии царской охранки и предательство различного рода соглашателей. Даже численно большевики значительно уступали другим партиям — их по всему Петрограду насчитывалось не более двух тысяч человек, причём большинство из них сосредоточилось в Нарвском, Выборгском, Василеостровском и Петроградском районах. Во всех остальных районах города — всего 250 ленинцев.
Если так сложно положение большевиков в столице, каково же им на местах!
В Таврический он пришёл вместе с Голощёкиным. У входа в актовый зал стоял огромный стол, заваленный бумагами. На большом листе бумаги чернилами было написано: «Бюро Центрального Комитета РСДРП(б)».
Из-за стола вышла Стасова.
— Вот и наш Секретариат, — сказала она.
— Ну что ж, по-моему, недурно на первый случай. А ты как думаешь, Жорж?
Тот согласно кивнул.
В эти дни большевики ждали возвращения Владимира Ильича. Хотя Временное правительство и объявило всеобщую амнистию политическим эмигрантам, преград на пути возвращения Ленина в Россию было немало. Особенно усердствовал английский посол Бьюкенен, которого в осведомлённых кругах именовали «некоронованным королём России». Одна французская бульварная газета пустила слух, что по приезде на родину эмигрантов ожидает тюрьма и ссылка. Временное правительство, его министр иностранных дел Милюков не стремились опровергнуть разные провокационные сообщения.
Все эти слухи, естественно, не могли остановить Владимира Ильича — в этом большевики не сомневались. И всё-таки, когда приедет Ленин, Стасова не знала.
Не знал и Сталин, с которым Яков Михайлович встретился в редакции «Правды» на набережной реки Мойки.
Свердлов листал мартовские номера газеты, и прежде всего внимание его привлекла опубликованная в двух номерах — за 21 и 22 марта — ленинская работа «Письма из далека». Вот «Письмо 1. Первый этап первой революции».
— Владимир Ильич написал несколько писем, — объяснил Сталин, — но напечатали пока только одно.
Читая «Письмо» Ленина, Яков Михайлович ощущал справедливость и точность каждого слова, сверял собственные мысли, свою оценку момента, Временного правительства. Получил он подтверждение и непримиримого отношения к оборонцам... «Правительство октябристов и кадетов... — читал он, — не может дать народу ни мира, ни хлеба, ни свободы». «...„Задачей дня“ в этот момент должно быть: рабочие, вы проявили чудеса пролетарского, народного героизма в гражданской войне против царизма, вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции».
В ЦК, во дворце Кшесинской, Яков Михайлович увидел Николая Ильича Подвойского. Они встречались в 1904—1905 годах в Костроме и Ярославле, куда приезжал молодой Свердлов по заданию Северного бюро ЦК. Сейчас Подвойский в «военке» — Военной организации большевиков, её боевой и активный работник.
Стройный, худощавый, с небольшой бородкой клинышком, Подвойский казался более молодым, чем был на самом деле. Свердлов помнил его юношескую пылкость, и казалось, что ничего не изменилось в нём за эти без малого двенадцать лет. Разве только стал он более подтянутым и строгим. Военный да и только.
— Рад видеть тебя, Яков Михайлович, в Питере. Надолго ли в столицу? — торопливо спросил Подвойский.
— Нет, ненадолго. Нужно ехать в Екатеринбург. Моё место сейчас там, надо готовить партийную конференцию.
— Между прочим, много уральцев приехало на Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов. Я иду туда.
...Неужели это Быков? Перед Свердловым стоял высокий, подтянутый, широкий в плечах прапорщик. Лицо его с небольшими усиками — не по годам суровое, и совсем не просто в атлетически сложённом военном узнать парня из Мельковской слободы, увлекающегося стихами. Столько лет прошло!..
— Павел!
Быков, читавший в этот момент какое-то воззвание, увидел Свердлова и заулыбался всем лицом.
— Товарищ Андрей! Дорогой Яков Михайлович!
Они обнялись, никого этим не удивив. Здесь, в помещении ЦК большевистской партии, такие встречи были нередкими. Встречались товарищи по баррикадам, по тюрьмам и ссылкам.
Свердлов взял Быкова за руку и потянул к окну, туда, где стоял небольшой диванчик.
— Садись, рассказывай, дружище! Ты себе даже не представляешь, как я скучаю по Уралу. Как велика охота повидать товарищей, побывать на Проезжей, пройтись по Главному проспекту, взобраться на Каменные палатки или посидеть на берегу Шарташа. Да рассказывай же, рассказывай! Или нет, погоди. Знаешь что? Пока совещание не началось, давай-ка соберём уральцев.
— Где? — спросил Быков.
— Да здесь же, здесь.
Яков Михайлович взглянул на часы.
— На организацию сходки уральцев — десять минут. Вперёд, прапорщик Быков!
Павел улыбнулся — как это похоже на товарища Андрея!
Уральцев на совещание действительно прибыло немало. С одними Яков был знаком по Екатеринбургу, с другими вместе сидел в тюрьмах.