Ростовцеву повторять не надо было — он уже понял: нужно мобилизовать всех, кого застанет дома, оповестить металлистов... Он бежал по Выборгской стороне, не чувствуя апрельского холода.
Решил заглянуть и на квартиру Потапыча. В дверях столкнулся с Катей.
— Вы? — удивилась она.
— Вот, по делу... Катя, вы знаете о приезде Ленина?
— Конечно, — и взглянув, не видит ли отец, шепнула: — Сейчас иду к солдатам. Поручение Подвойского...
Потапыч всё же увидел. Пригласил в комнату.
— Куда ты? — строго спросил он дочь.
— По делу.
— Гриша, куда она?
Григорий не стал скрывать:
— К солдатам в казарму. Ленин приезжает!
Григорий заметил, как вскочил со своего стула белобрысый Сергей, старший сын Потапыча, как, оторвавшись от книги, заинтересованно посмотрел на него Николай, младший сын.
Потапыч тоже встал, прошёлся по комнате.
— Ленин? — переспросил он.
— Это псевдоним его. Настоящая фамилия — Ульянов. Он и есть вождь всего российского рабочего класса, — объяснил Григорий.
Сергей ехидно хмыкнул.
Катя спокойно:
— Ты просто глуп, Сергей. Извини, но это не оскорбление, а, как у нас доктора говорят, диагноз.
А Григорий, устремив взгляд на Потапыча, сказал:
— Пойду и я с Катей.
— Я тоже, — вызвался Сергей.
— Нет уж, дудки! — озорно ответила Катя. — Мы тебя в свою большевистскую фракцию не принимаем. — И к Григорию: — Давайте сделаем так: сначала ваше дело, заводское, а потом моё, солдатское. Разделим район на всех. Отец и Николай помогут. Так будет быстрее.
— Что ж, подсоблю, — отозвался Потапыч.
Поднялся и Николай. Ничего не сказав, он надел на себя пальто.
— Куда? — спросил отец.
— В мастерские. Надо бы Ленина послушать.
— Да ещё неизвестно, будет ли речь говорить. С дороги ведь, уставши.
— Ну так глянуть. Словом, пошёл я...
И хотя Ростовцев успел уже многих оповестить, до того как пришёл к Потапычу, помощь оказалась кстати.
...Видимо, Катя уже бывала здесь: часовой пропустил её и только поглядывал с подозрением на такую же, как у неё, повязку с красным крестом на рукаве у мужчины.
— Санитар, — объяснила Катя.
Навстречу вышел крупный, высокого роста солдат.
— Это товарищ Лагутин, член солдатского комитета, — представила Катя.
Они познакомились, прошли в отдельную комнату, и Григорий тут же пояснил цель прихода.
— На Финляндский, значит. А наши сегодня туда в наряд идут...
— Знаю, — сказала Катя. — Поэтому-то товарищ Подвойский и прислал меня к вам. Нужно поговорить с солдатами.
— Нужно так нужно. Посидите здесь, я скоро вернусь.
Они остались в пропахшей йодом комнате одни.
— Катя, как настроение здесь у солдат?
— Разное, Григорий. Было поначалу очень трудно. Намучилась я с ними.
— Так почему же именно вас сюда посылают?
— Не знаю. Солдаты сказали, что, кроме меня, никого слушать не будут. Да и безопаснее: всё-таки девушку не решаются тронуть. А ребята серьёзные, страсть какие!
Катя передёрнула плечами, точно стало ей зябко, и от этого её движения у Григория появилось желание оградить её от этих «серьёзных ребят» — он вскочил, готовый хоть сейчас ринуться в бой. Девушка расценила это по-своему:
— Да вы не бойтесь.
Она улыбнулась — благодарно и белозубо, и в комнате вдруг стало уютнее и теплее. Чёрт возьми, Ростовцев никогда не подозревал, что такое возможно: и запах йода стал каким-то приятным, и мрачные, застилающие свет, хотя и белые, занавески вдруг повеселели, и вообще хорошее настроение снова вернулось к нему.
— Теперь уже не страшно, — сказала Катя.
Ему хотелось, чтоб слова эти означали: ей с ним не страшно, а не то, что солдаты стали иными, многое осознали. И Катя поняла его желание.
— Мы ведь вдвоём, — добавила она. — Веселее, правда?
Лагутин вернулся и сообщил, что в казарме собрались представители батальона, но только от двух рот. Катя и Григорий пошли за ним.
Солдатская казарма — железные койки вперемежку с деревянными нарами, серые одеяла да у входа составленные в пирамиды винтовки.
Разговор начал Ростовцев:
— Товарищи солдаты! Сегодня ночью в Петроград из вынужденной эмиграции возвращается Владимир Ильич Ленин...
Кто-то выкрикнул «Ура!», и не по-уставному — раскатисто, а коротко, словно выдох, раздалось в ответ «Ура!».
— Рабочий Петроград выйдет сегодня на Финляндский вокзал, чтобы встретить вождя мирового пролетариата...
— А ты чего это за всех расписываешься? — перебил усатый солдат с нашивкой на погоне.
— Помолчи! — ответили ему. — Дай послушать.
— А чего слушать? Я в большевики пока не записывался.
Катя сразу же:
— Да вы понимаете — Ленин! Он не только вождь рабочих, он для всего народа. Всё, о чём мечтает бедный люд, всё может дать только его партия большевиков — и свободу, и землю, и мир.
Катя задыхалась, и Григорий чувствовал, что сейчас, если усатый не уймётся, произойдёт взрыв. Нет, нельзя, нельзя этого допустить.
Но усатый солдат не сдавался:
— И ты туда же, курносая. Грамотные больно. Мир! Что ты знаешь про войну и про мир?
— А что вы знаете про большевиков и Ленина? — не сдержался Ростовцев. — Вы в карцере сидели? Вы шомполов по спине отведали? Или, может быть, сами угощали шомполами да нагайками борцов за свободу?
То ли попал Григорий в самую точку, то ли, наоборот, обидел усатого этими словами, только поднялось в казарме что-то невообразимое. Один солдат громче других кричал: «Да тихо же! Тихо, дай послушать». А шум продолжался.
— Солдаты!.. — пытался урезонить сослуживцев Лагутин.
Катя остановила его:
— Граждане солдаты, я обращаюсь к вам от имени «военки»...
Но и Катю уже не слушали. Отдельные слова, долетевшие до Григория, только подтверждали, насколько сложна, накалена обстановка в этой разноликой, хотя и одетой в одинаковую форму, солдатской массе. И про землю, и про хлеб можно было услышать в разрозненных выкриках, а главное — про войну, фронт, окопы...
И вдруг Григорий услышал довольно звонкий голос, показавшийся ему удивительно знакомым:
— Братцы, дайте слово сказать! — Шум несколько стих. — Несправедливо так... Керенский приходил, говорил красиво, слушали мы его? А? Слушали?
— Слушали, ну и что? — был ответ.
— Этот... фамилию позабыл. На чих походит.
— Чхеидзе.
— Во-во, он самый. И его слушали.
Григорий уже узнал солдата — это же Иван Викулов, брат дворника Никодима!
— Так ведь и Ленина послушать надо, — продолжал Иван. — Чтобы про всё понятие иметь.
— Верно!
— Вот и я говорю, — подытожил Викулов, — надо прислушаться к голосу большевиков и Ленина.
Катя тут же повернулась к солдатам:
— По-моему, правильно сказал вам товарищ. Те, кто выступал в эти дни перед вами, говорили против большевиков и Ленина. Это и понятно: они заодно с буржуазией. А вы вроде того коня, у которого шоры на глазах. Сдёрните их да оглянитесь, послушайте Ленина, а потом и решайте, с кем по пути. Ведь у каждого из вас голова на плечах не только для того, чтобы шапку носить или усы, вроде этого крикуна...
— Ну-ну, не очень, — уже несмело, сдаваясь, пробурчал усатый.
Иван Викулов смотрел на Катю — бедовая!
— Ладно, — сказал он, обращаясь к солдатам. — На том и порешим. А к проходной я сам их провожу.
Отряд рабочей милиции Металлического завода был уже выстроен на перроне Финляндского вокзала, когда Григорий увидел, как всё теснее и теснее становится на платформе. Ещё в девять вечера, а то и раньше собрались металлисты возле завода и колонной, с красным знаменем направились к Финляндскому вокзалу. Ростовцев знал многих членов Центрального и Петербургского комитетов партии, партийных активистов Выборгского района и охотно рассказывал о них товарищам. Об одном жалел Григорий — нет Свердлова, его бы сюда, сколько радости испытал бы Михалыч!
Был двенадцатый час. Прозвучал колокол. К перрону, почти не замедляя хода, подошёл поезд. Громкое тысячеголосое «Ура!» завладело вокзалом. Рабочие, солдаты, матросы — все, кто заполнил перрон, приветствовали человека, стоящего в тамбуре вагона с непокрытой головой.
Ленин!
Ему отдаёт сейчас рапорт морской офицер — командир почётного караула, состоящего из моряков. Потом оркестр гренадерского полка заиграл «Марсельезу».
Ростовцев увидел Чугурина. Иван о чём-то пошептался с Женей Егоровой — одним из секретарей Выборгского райкома партии, а затем направился к Ленину. Григорий стоит близко, и ему слышно, как Нижегородец произносит взволнованным, срывающимся голосом:
— Владимир Ильич! Мне поручено в честь вашего возвращения на родину вручить вам партийный билет. Большевики-выборжцы считают вас членом своей районной организации.
Партийный билет... Первый партийный билет Ленина!
— Благодарю вас, товарищ Пётр. Ведь вы учились в Лонжюмо... Ну конечно же, товарищ Пётр. Наденька, — обратился он к Надежде Константиновне Крупской, — ты узнала его?
Ленин спросил у Чугурина, наш ли это караул, и удовлетворённо кивнул, когда узнал, что эти военные сочувствуют большевикам, что они вызвали броневики.
Рабочие парни с красными повязками на рукавах идут вслед за Лениным. Рядом с Чугуриным — Егорова. Егоровой она стала во время побега из ссылки — жена ссыльного Николая Козицкого отдала ей свои документы. А в действительности она латышка — Элла-Марта Лепинь. Это она, Егорова, предложила, чтобы партийный билет Ленину вручал именно Чугурин: он и большевик со стажем, и рабочий, и лично знаком с Владимиром Ильичём.
Навстречу Ленину приближается группа людей. Этого, с бородавкой и пенсне, Григорий знает — Чхеидзе, один из лидеров меньшевизма. Он улыбается, приветствует, и Владимир Ильич вежливо отвечает ему. Но взгляд Ленина скользит по «официальной» делегации и останавливается где-то там, за вокзальной дверью, откуда доносится всё то же несмолкаемое «Ура!».
Ростовцеву кажется, что Ленин взволнован — он мнёт в руке кепку, пытается вложить её в карман пальто. Да, взволнован и даже смущён таким непредвиденным выражением к нему любви и восторга.