ь не только железнодорожники, но и рабочие Александровского судостроительного, Механического заводов, а также фабрик Паля, Торнтона. Словом, представители всей Невской заставы пришли тогда на доклад Владимира Ильича о текущем моменте.
Выступал Ленин и на Обуховском заводе. Он рассказывал потом Свердлову:
— Завод работает на войну, выполняет военные заказы, вполне естественно, что многих рабочих настроили на свой предательский лад наши почтенные оборонцы. Уму непостижимо: так быстро растеряли меньшевики последние капли своей революционности. И эти, с позволения сказать, социал-демократы, представьте себе, пытались сорвать мой доклад. Методы обычные — реплики, выкрики, истерика. Но там умно работают большевики. Они осадили крикливых провокаторов.
А во время другого выступления, в Политехническом институте на Выборгской стороне, Ленин ответил крикунам-меньшевикам сразу: «Вы пришли сюда, чтобы сорвать моё выступление. Но это вам не удастся...»
— И те умолкли. Рабочие заставили их умолкнуть, — весело сообщал Владимир Ильич.
Встречались Ленин и Свердлов обычно в ЦК или в редакции «Правды», а порой и дома у Владимира Ильича. Своей квартиры у Ленина, как и у Свердлова, не было. У Якова Михайловича к тому же не было в Питере и семьи — Клавдия с Андрюшей и Верочкой всё ещё никак не доберутся до Петрограда.
Дом на углу Широкой и Газовой улиц мало чем отличался от многих строений этого района. Обычное шестиэтажное здание, едва заострённое с угла, да, возможно, парадная дверь выглядела побогаче, чем у дома, расположенного напротив, где жил Свердлов.
Квартиру свою Елизаровы называли пароходом — длинный коридор, заканчивающийся салоном, по бокам комнаты-каюты. Одну из таких комнат, слева от входа, и отвели Елизаровы для Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Марк Тимофеевич, служащий Российского транспортного страхового агентства, дома бывал редко, чаще увозил его поезд на Урал и в Сибирь по делам Ространса.
Иногда по вечерам Яков Михайлович заходил к Владимиру Ильичу, и, если позволяло время, они выходили вместе, беседуя о делах, шли по Широкой улице, сворачивали на Газовую и снова возвращались на Широкую.
Стояли дивные питерские белые ночи. Улицы и дома, тихие и по-ночному успокоившиеся, окрашены в какой-то особый цвет — ни в какую дневную погоду такого не увидишь, словно город освещён не снаружи, а изнутри, откуда-то из глубоких земных недр.
Яков Михайлович чувствовал состояние Владимира Ильича и старался не утомлять его разговорами. Что может быть в такие минуты дороже молчания идущего рядом близкого человека!
С некоторых пор поселилось в душе Свердлова и чувство тревоги за Ленина. Черносотенная возня вокруг его имени, его приезда из-за границы, провокационные слухи о нём как «немецком шпионе» создавали атмосферу накалённую и опасную.
Несомненно, контрреволюция готовила физическую расправу с вождём рабочего класса.
Нет, неспокойно на питерской земле даже в эти белые ночи. Сколько раз, возвращаясь в квартиру Бессеров, поглядывал Яков Михайлович на подъезд дома, в котором жил Владимир Ильич. Свердлову даже показалось, что он дважды видел там, на углу, одного и того же весьма подозрительного типа. И когда на следующий день к нему в Секретариат ЦК пришёл по делам завкома большевик завода «Старый Парвиайнен» Шуняков, Яков Михайлович сказал:
— Передайте, пожалуйста, комитету, что вам поручается создать дружину для охраны, понимаете, личной охраны Владимира Ильича Ленина.
Рабочий встревожился:
— А разве существует опасность?
— Существует. Вы прочтёте об этом в «Правде». А пока познакомьтесь вот с этим протоколом пресловутой лиги по борьбе с большевизмом и анархией.
Шуняков читал и не верил своим глазам... Ленина лишить жизни!
— Да они в своём уме ли? — воскликнул Шуняков.
— В своём, именно в своём... бандитском. Так что вопрос о том, существует ли опасность для Ленина, отпадает. Существует. Под охрану вам нужно взять дом по улице Широкой, где живёт Ленин, и в дружину должны войти лишь проверенные люди, настоящие большевики. И вот ещё что — Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне об этом ни слова.
Большевики «Старого Парвиайнена», известного своими революционными традициями, отнеслись к заданию Свердлова со всей серьёзностью — уже к вечеру на Широкую отправилась группа рабочих во главе с Ефимовым, человеком смышлёным и верным, он уже несколько лет состоял в партии. Впрочем, и другие дружинники — надёжные товарищи из Красной гвардии. И Михаил Васильев, и его однофамилец по кличке Кудрявый, и Кузьма Кривоносов, и Александр Бубнов, и Митьковец — Абрам.
— Мы решили, — докладывал Ефимов Якову Михайловичу, — охрану вести в две смены — одной командую я, другой — Михаил Васильев. Поговорили только с Марией Ильиничной — обещала не выдавать нас...
Они гуляли по Широкой улице в эту удивительную белую ночь. И вдруг Владимир Ильич оглянулся — шагах в пяти шёл за ними мужчина в простой косоворотке, подпоясанной ремешком под серым, с помятыми бортами пиджачком. Свердлов насторожился.
— Не пугайтесь, Яков Михайлович, или, точнее, не делайте вид, что пугаетесь. Всё. Разоблачил я вас, старого, матёрого конспиратора. — И Ленин погрозил Свердлову пальцем: — Не думал, батенька, что у вас имеются от меня тайны!
Яков Михайлович смущённо пожал плечами.
— Не пытайтесь оправдываться. Мы вчера с моими товарищами со «Старого Парвиайнена» великолепно пили чай.
— Не может быть? — искренне удивился Свердлов.
— Не верите? Идёмте в дом...
Ленин взял Якова Михайловича под руку, повёл за собой. Не выпуская его руки, вошёл в парадное и, не оглядываясь, взбежал на третий этаж, повернул ручку двери. Они оказались в квартире.
Яков Михайлович сразу же заметил: в дальней угловой комнате, которую в семье Елизаровых называли рубкой-салоном, сидели Мария Ильинична, Надежда Константиновна и... Ефимов с Шуняковым.
— Ну-с, батенька, как вы думаете, зачем пожаловали ночью эти славные товарищи в дом по улице Широкой? Ах, вы не догадываетесь! Так давайте тоже попьём чайку. Нет уж, отказываться не смейте. Что? Неудобно поздно приходить и людей беспокоить? Не беда, заночуете у нас. Места хватит.
Ефимов и Шуняков виновато ёрзали на стульях, глядя на Якова Михайловича, — дескать, что поделаешь, пришлось сознаться. А Владимир Ильич, видя это напряжённое молчание, сказал:
— Вот и превосходно, дорогие гости, что мы с Яковом Михайловичем застали вас. И коль уж решили охранять мою очень-очень важную персону, то прошу заходить в любое время и не втайне от меня.
Рабочие встали, но Владимир Ильич тут же усадил их:
— Ни в коем случае не уходите, прошу вас, мы с товарищем Свердловым тоже с удовольствием попьём чайку. А может, Яков Михайлович проголодался?
— Нет, что вы... Ночь ведь, Владимир Ильич.
— Ну и что? Неужели вы перешли на рацион Кшесинской? Смею вас заверить, что эта мадам себя голодом не морит.
Надежда Константиновна, с улыбкой наблюдая эту сцену, сказала:
— Пошли, Яков Михайлович, на кухню, а то я, честно говоря, тоже проголодалась.
Свердлов вспомнил, что сегодня он действительно не успел пообедать.
Глава двадцать третья.Дела, дела...
В семье Потапыча назревал полный разлад. Начался он с того, что Сергея выбрали в фабричный комитет. Отца тоже избрали в заводской комитет, но дома он об этом не рассказал, а Сергей похвастался в тот же вечер. Катя, которая об отце знала от Григория Ростовцева, не выдавала его тайны — ей хотелось, чтобы сам он рассказал сыновьям, — и сейчас посматривала на него с укором: ты-то почему молчишь? Сергей вон как петушится, того и гляди закричит «ку-ка-ре-ку».
— Единогласно? — спросил отец.
— Конечно, — соврал сын. (Прошёл он большинством в один голос.)
Сергея на фабрике звали Мухой. Он не помнил, когда и почему прилипла к нему эта неприятная кличка. Может, с тех пор, как сказал на собрании кто-то из рабочих:
— Ну и назойливый ты, Сергей, ровно муха.
А может быть, и раньше. Только дома об этой кличке Сергея не знал никто: сам стеснялся её и всячески скрывал от родных.
Хозяин фабрики почувствовал, что Муха может быть для него полезным в фабкоме. Именно ему подсунул он ложные счета и различные фиктивные банковские документы. Отмечая усердие и «подлинно революционную» заинтересованность Сергея, хозяин даже повысил ему жалованье и при первом удобном случае подарил, как, впрочем, и некоторым другим рабочим, новый костюм с жилетом из чистой английской шерсти.
Правда, надеть костюм и выйти в нём на люди Сергей не решался — было что-то зазорное в том, что капиталист жалует дорогим подарком социалиста, но дома надевал его по вечерам и долго-долго гляделся в зеркало.
Николай молча присматривался к брату.
— Жениться собрался, что ль?
— Почему непременно жениться? Может, я костюм для торжественного дня берегу. Выберут меня ещё куда-нибудь.
— Куда же?
— Как знать, как знать...
Но в душе Сергея притаилась щемящая тревога. Он чувствовал, что больше ничего не сможет сказать против хозяина и отныне в фабкоме он думает только о том, как бы не навредить ему, хотя в речах и виду не подал, что встревожен чем-то.
Всё выяснилось, когда большевики узнали о новом заказе на военное обмундирование. По документам, которые смотрел Муха, заказ был давний, оплаченный, но не завершённый. Огромную сумму, полученную за этот заказ, хозяин в банковские книги не внёс и от фабкома скрыл.
Григорий Ростовцев узнал об этом случайно, в Выборгском райкоме, и вечером, будучи в гостях у Потапыча, рассказал, как иной раз обманывают капиталисты «нашего брата рабочего».
— Вот оно как бывает, — сказал он. — И ведь документы показал какому-то члену фабкома. Говорят, подкупил он этого контролёра.
Сергей вскочил, словно его обожгло пламенем:
— Неправда! Всё это враки!
— Почему враки? — возмутился Григорий. — Я даже имя знаю этого меньшевика. Муха его зовут.