— Спокойствие и выдержка, товарищи! Спокойствие и выдержка! Выход на улицы солдат и рабочих пока происходит стихийно, а наша сила — в организации, в твёрдой пролетарской дисциплине.
Свердлова сменил Подвойский. Потом говорили другие представители «военки».
Лишь к ночи солдаты успокоились. Но было ясно: утром снова начнутся митинги и демонстрации.
До полуночи заседали члены Центрального и Петроградского комитетов партии, не покидали дворец руководители «военки». И приняли решение: коль сдержать напор масс невозможно, 4 июля возглавить демонстрацию под лозунгом «Вся власть Советам!», придать ей мирный характер, внести в движение организованность.
Стоя на балконе дворца, выступая на заседании ЦК, Яков Михайлович не ощущал усталости и голода. Он почувствовал это только тогда, когда, вздохнув, сказал:
— Что же, так и решим. Ленину уже сообщили. А сейчас — домой.
Свердлов шёл стремительно, ходко. Он всегда ходил быстро, а теперь, в Питере, за ним не угонишься. К тому же была причина торопиться. Кадя, дети...
Возвратившись в Петроград, Ленин сразу же определил то главное, что необходимо в сложившейся обстановке. Идти на заводы, в казармы, по возможности сдерживать страсти, не дать свалить на большевиков ответственность за провал наступления на фронте, за разруху в стране.
А там, на улице — всё больше и больше демонстрантов. Из Кронштадта в Петроград прибыли матросы — они шли по улицам Питера, к дворцу Кшесинской. И сейчас рабочие, солдаты и кронштадтцы образовали настоящую мозаику разноцветья и пестроты, над которой алели флаги и лозунги революции. С балкона дворца свешивались знамёна Центрального Комитета партии, Петроградского комитета РСДРП, «военки».
На балкон вышли Ленин, Луначарский, Свердлов. Им поручил Центральный Комитет обратиться к морякам от имени партии.
Свердлов ощутил руками нагретые солнцем перила балкона.
— Товарищи! Позвольте мне от имени Центрального Комитета Российской социал-демократической партии горячо приветствовать моряков-кронштадтцев, истинных революционеров. Мы нисколько не сомневались, что в трудный исторический час вы придёте на помощь петроградскому пролетариату — авангарду всего революционного движения в России.
Матросы стихли, слушая Свердлова.
— Товарищи кронштадтцы! Нам хотелось бы, чтоб вы все услышали голос партии, её призыв. И потому я предлагаю разъединиться на группы. Пусть первая группа послушает ораторов, потом отойдёт в сторону, ей на смену придёт вторая.
Рокот согласия покатился по матросским рядам.
— Товарищи! Сейчас будет говорить Владимир Ильич Ленин!
Полетели вверх бескозырки, послышалось матросское «ура!», заколыхались, как на волнах, красные знамёна и кумачовые лозунги...
Иван Викулов и Порфирий Горюн шли по Невскому проспекту. Солдатам показалось, что мелькнуло знакомое лицо Катюши — той самой сестры милосердия, которую так неприветливо встретили однажды и которую теперь ласково звали «сестричка-большевичка».
С ней рядом был Григорий Ростовцев, и солдаты решили пробраться к ним, работая локтями, проталкивались сквозь плотные ряды рабочих.
Рядом с Катей стоял празднично одетый молодой человек. Он о чём-то разговаривал с Катей, сердито поглядывая на Григория, пока его не окликнули:
— Эй, Муха! А сестрёнка-то у тебя, видать, человек, не то что ты, хозяйский холуй.
«Муха»... Точно кто-то больно ударил Катю, полоснул по сердцу узловатым бичом. «Муха»... Её брат Сергей — тот самый Муха, о котором рассказывал Григорий. Она вдруг посмотрела с какой-то особой гадливостью на его праздничный костюм, точно эта английская шерсть была в чём-то выпачкана.
Григорий схватил Катю за руку.
И в эту минуту раздались выстрелы — откуда-то сверху, с каких-то крыш.
И зацокали копыта. Григорий вспомнил, как мчалась по улицам Нижнего Новгорода конная полиция, высекая искры из булыжника, как неистовствовали казачьи сотни.
Мухи уже не было, он куда-то исчез, когда Иван и Порфирий добрались до Кати и Григория. Впрочем, теперь добираться было легче — после выстрелов поредела, рассеялась толпа.
— Чего вы стоите, стреляют ведь?
Катя, поражённая неожиданным открытием, стояла, не в состоянии сделать шага. То, что её брат — меньшевик, относила она к его ограниченности. Но то, что он может оказаться предателем, даже не приходило ей в голову. Что будет с отцом, если он узнает?
— Эй, расходись! — услышал Григорий грозный оклик, и, прежде чем успел оглянуться, стоявший рядом Иван ринулся на кого-то. Ростовцев инстинктивно прикрыл собой Катю, но казачья плеть уже больно хлестнула её по спине. Иван схватил казака за руку, и это смягчило удар. Всё же — то ли от неожиданности, то ли от боли — Катя вскрикнула. Порфирий, сначала растерявшийся, по-медвежьи раскачался с ноги на ногу и, ухватив за уздцы коня, начал его изо всех своих недюжинных сил гнуть к земле.
— Отпусти, солдат, отпусти, говорю!..
Но Горюн отпустил повод лишь тогда, когда что-то горячее полоснуло его по плечу.
...Порфирий Горюн лежал в доме Потапыча: сюда привели его с Невского проспекта Катя, Иван, Григорий. Иван требовал отправить Порфирия, как солдата, в лазарет, но туда далеко, и Катя, боясь большой потери крови, настояла доставить его к себе домой, сама сделала первую перевязку, сама и врача пригласила.
Дети уже спали, Клавдия Тимофеевна стояла у окна в томительном, бессонном ожидании. Улица была пуста — после дневного расстрела на углу Невского и Садовой опустел, притаился Питер. Зловещая тишина опустилась на город.
Вообще, ожидание — не её стихия. И сюда, в столицу, ехала она с твёрдым намерением поскорее пристроить детишек и немедленно начать, а вернее, продолжить партийную работу. Вот и Яков сказал: «Такие люди, как ты, нужны сейчас позарез». Она ещё не знает где, на каком месте будет работать, однако уверена, что засиживаться дома не станет.
Но в первый день своего пребывания в новом Питере Клавдия очень хотела побыть с мужем, поговорить с ним — ведь ей так много нужно ему рассказать, расспросить. Да и он сразу же засыпал её вопросами... И вот пожалуйста. После такой разлуки даже рассмотреть друг друга не успели.
Нет, сегодня в её душе досады не было: такова уж его работа, хотя сейчас она опять полна опасностей. Яков рассказал ей, что положение серьёзно, что контрреволюция подняла голову и Ленин призывает к бдительности — возможны любые провокации. Вот почему Клавдия Тимофеевна тревожится: где Яков? Дома ли Владимир Ильич? Что с товарищами? Конечно, можно бы зайти к Надежде Константиновне Крупской — ведь они познакомились ещё в 1906 году в Стокгольме, на Четвёртом съезде РСДРП, делегатом которого она, Клавдия Новгородцева, была от Пермской организации. Но уже пробило полночь, и идти к Надежде Константиновне неудобно...
А Якова всё не было — не слышно его шагов за дверью, его условного стука, похожего на морзянку, его бодрого голоса.
Клавдии Тимофеевне вспомнились пушкинские строки: «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса...» Нет, теперь, в июле, ночи подлиннее, а главное — тревожнее.
Ей показалось, будто внизу, у подъезда, мелькнула чья-то тень, — и она бросилась к дверям. Да, это был Яков...
Клавдия ожидала увидеть его усталым. Но он был бодр.
— Хочешь чаю? Я сейчас, сию секунду.
Она понимала, что уговорить его отдохнуть, прилечь хоть на часок — бесполезно. Он сам сделает это, если возможно. И с расспросами приставать не надо. То, что можно рассказать, сам скажет. Сам...
— Какое счастье, что его там уже не было!
Клавдия Тимофеевна даже не спросила — кого?
— Понимаешь, юнкера разгромили «Правду». А Владимир Ильич ушёл из редакции незадолго до налёта.
Свердлов мерял комнату из угла в угол, словно представлял весь ужас того, что могло случиться.
— Нет, пить чай не буду. Я, собственно, на минутку. Мне необходимо к нему. Предупредить. Немедленно. Увести в безопасное место...
Клавдия Тимофеевна смотрела в окно: Яков оглянулся по сторонам, прежде чем войти в подъезд дома напротив.
...Дверь открыла Мария Ильинична.
— Яков Михайлович? Так рано?
— Владимир Ильич не спит?
— Встал уже. Заходите.
Ленин вышел с полотенцем в руках.
— Что-то случилось ночью? — спросил он.
— Да, Владимир Ильич. Разгромлены типография «Труд» и редакция «Правды».
— Когда? Ведь я...
— Ночью. Разгром бандитский, не оставляющий никаких сомнений в их намерениях. Словом, контрреволюция распоясалась.
— Так. Надо идти в ЦК.
— Нет. Вам необходимо немедленно скрыться.
— Вы с ума сошли!..
— Владимир Ильич, вот мой плащ, и мы уходим.
— Ну что ж, подчиняюсь. По-видимому, вы правы. Полагаете, должен надеть ваш плащ? Кажется, дождя нет.
— Наденьте, Владимир Ильич. Бережёного бог бережёт.
— Бог, говорите? Ну, это дело другое. Наденька, Маняша, целую вас. Не тревожьтесь. Я в полной безопасности. Слыхали — бог бережёт!
Когда они вышли на улицу и убедились, что слежки нет, Владимир Ильич дал волю негодованию.
— Подумайте, Яков Михайлович, какую мерзкую роль играют во всём этом почтенные меньшевики и эсеры! Ах, предатели, ах, плуты. Ну, ничего. Нет худа без добра. Яков Михайлович, слушайте внимательно. Не знаю, куда мы придём и буду ли я иметь возможность переговорить с вами. Поэтому запомните. Ни на минуту не прекращать работу по созыву съезда партии. Напротив, ускорить её, сделать более интенсивной и целеустремлённой. Хорошо бы от имени ЦК обратиться в крупнейшие партийные организации России.
— Думаю написать листовку, разъясняющую, что произошло в эти дни.
— Разумно. Словом, Яков Михайлович, максимум организованности и оптимизма. Я знаю, этих качеств вам не занимать.
— Я сейчас же свяжусь с членами ЦК.
— Правильно.
Они оказались на набережной реки Карповки. Здесь живёт семья члена «военки» Сергея Сулимова. И жена его — секретарь Военной организации большевиков.