— Джон Рид — настоящий парень. Сам всё высмотрел, сам помогал мне найти такое положение, чтобы всё, что нужно, сфотографировать.
Фофанова беспокоилась: Владимир Ильич считает, что оставаться в подполье ему больше невозможно, он должен быть в Смольном. Но идти опасно.
День 24 октября начался с настораживающих известий — отряд юнкеров разгромил редакцию «Рабочего пути». Ленин передал в ЦК: редакцию срочно восстановить — газета должна выйти!
Военно-революционный комитет отдал приказ комиссарам и полковым комитетам привести полки в боевую готовность. За подписями Подвойского и Антонова-Овсеенко предписания разосланы по всему Петрограду.
«Товарищи!
Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно... — писал Ленин. — Нельзя ждать!! Можно потерять всё!!»
Заседание было коротким: каждому члену ЦК — боевое задание. Свердлову, помимо наблюдения за Временным правительством и его распоряжениями, поручалось поддерживать постоянную связь с Петропавловской крепостью, где расположен запасной штаб восстания. Военно-революционный комитет создал тройку по руководству боевыми действиями — Антонов-Овсеенко, Подвойский, Чудновский.
Горели костры на улицах и площадях, обогревая вооружённых рабочих, матросов, солдат, мирно, даже весело беседующих вокруг огня. По длинным сводчатым коридорам Смольного сновали люди, оплетённые патронными лентами, заходили в комнаты, а иногда тут же, в проходах, митинговали, призывали, командовали.
Вечером возвратившаяся домой Маргарита Фофанова с ужасом увидела, что Владимира Ильича нет. На столе лежала записка: «Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич».
Свердлов был уверен, что всё пройдёт так, как намечено. Только накануне ещё раз беседовал он с путиловцами, давал последние указания авроровцам. Восстановили типографию, и газета, хотя и с некоторым опозданием, вышла. Призыв свергнуть Временное правительство разошёлся по всему Питеру со страниц «Рабочего пути».
Яков Михайлович шагал по коридору первого этажа, когда впереди мелькнула ладная широкая спина в офицерской шинели, без погон... Быков?
— Павел!
Они завернули в комнату большевистской фракции Петросовета — необходимо было позвонить в Петропавловскую крепость. В комнату вошёл человек с перевязанной щекой, в пальто с поднятым воротником. Снимая с головы кепку, нечаянно смахнул парик...
— Владимир Ильич! — воскликнул Свердлов.
— Вот именно.
Через несколько минут Ленин и Свердлов уже поднимались на верхний этаж.
В небольшой комнатушке заседал Военно-революционный комитет. Подвойский, Антонов-Овсеенко, Чудновский стояли возле висевшего на стене плана Петрограда, расставляя условные знаки на тех местах, где должны быть нанесены удары по контрреволюции. Члены ВРК не сразу заметили Ленина, а он, постояв немного, не желая мешать военной тройке, сказал спокойно и уверенно:
— Ну вот и наступил этот час... Последний час буржуазии!
Посмотрев на Свердлова, Владимир Ильич спросил:
— Так как там сказано насчёт устава?
— «Высылайте устав».
— Шлите телеграмму в Гельсингфорс — в Центробалт... Восстание началось!
Ленин не отходил от телефона. Сюда, в Военно-революционный комитет, сходились боевые рапорты восставшего Питера.
— Товарищи, нужно немедленно опубликовать воззвание «К гражданам России» и обращение к фронту и тылу. Оба — от имени Военно-революционного комитета.
Вот он, первый документ новой власти, новой России, написанный Лениным к утру 25 октября:
«К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
Разнёс телеграф и написанное Свердловым обращение «К тылу и фронту»:
«В Петрограде власть в руках Военно-революционного комитета Петроградского Совета. Единодушно восставшие солдаты и рабочие победили без всякого кровопролития. Правительство Керенского низложено. Комитет обращается с призывом к фронту и тылу не поддаваться провокациям, а поддерживать Петроградский Совет и новую революционную власть, которая немедленно предложит справедливый мир, передаст землю крестьянам, созовёт Учредительное собрание. Власть на местах переходит в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
Военно-революционный комитет Петроградского Совета».
Смольный, 25 октября... Счастливые, счастливые люди...
Яков Михайлович слышит в этом здании на заседании Петроградского Совета слова Владимира Ильича, к которым шёл всю жизнь, через борьбу и тюрьмы, через лишения и ссылки... Слова Ленина, возвестившие миру о рабочей и крестьянской революции в России. Об осуществлении самой заветной мечты большевиков. Они прозвучали как набат и понеслись неостановимо, как девятый вал, по всей России. Их услышал весь мир.
И сколько ещё было слов простых и великих, рождённых самой революцией, которые поднимали людей на жизнь, на борьбу и на смерть!
Свердлов ещё не видел Ленина таким, как в эти часы. Были ещё свежи в его памяти и тревожные дни июля, и бурные заседания ЦК 10 и 16 октября.
Здесь, в Смольном, Ленин был неповторим в своём энтузиазме. Он руководил всем ходом восстания, всё совершалось по его плану, который определял и время действий, и место бойцов в сражении. А ведь Владимиру Ильичу ещё выступать на съезде с первыми декретами Советской власти...
Он оживлён, даже весел, а главное — уверен и твёрд. Как это важно, сколько сил придаёт это всем вместе и каждому в отдельности!
И вот Ленин на трибуне съезда Советов.
— Рабочее и крестьянское правительство, созданное революцией 24—25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.
Свердлов слышит громовое «ура!». Рядом с ним кричит «ура» незнакомый солдат. Чуть поодаль старается что-то записать, поминутно вытирая глаза, Джон Рид. Уверенно хлопает в ладоши рабочий с Путиловского завода, и каждый его хлопок, как выстрел.
А через два часа, в 11 вечера, Владимир Ильич делает доклад о земле.
...За окнами белоколонного зала Смольного горят костры на мостовых, и их пламя полощется, как знамёна, под октябрьским порывистым ветром.
Глава тридцать первая.Решительный натиск
Елена Дмитриевна пришла в Смольный, чтобы разыскать Свердлова и сговориться о переводе сюда Секретариата ЦК.
Гудел не умолкая Смольный. Людей здесь сейчас даже больше, чем в ночь на 25 октября. У каждого находились дела, и каждому казалось, что именно они, эти дела, самые важные теперь — в первые дни после победы социалистической революции.
Стасова узнавала многих, но ещё больше людей, как выяснилось, знали её.
Якова Михайловича найти не удавалось. Она уже заглядывала в комнату 18, спрашивала у знакомых... По дороге на второй этаж её встретил какой-то иностранец, назвал свой дипломатический ранг и, с трудом подбирая русские слова, сказал с немецким акцентом:
— Вы есть госпожа Стасов... Вы теперь есть власть. Мне показал вас бородатый господин.
— Слушаю, чем могу быть полезной? — спросила Стасова.
Иностранец объяснил свою просьбу. Ему, оказывается, нужны дрова. Елена Дмитриевна не знала, кто занимается распределением дров, однако в большевистской фракции Петросовета её успокоили:
— Выдадим, товарищ Стасова. Поможем.
В одном из коридоров Смольного навстречу ей попались трое. Посредине шла женщина с ребёнком на руках, она нет-нет да и поглядывала на молодого рабочего. Тот осматривался вокруг, точно искал того, кто может вывести из затруднительного положения. По другую сторону от женщины — пожилой рабочий. Елена Дмитриевна где-то встречала его, кажется на «Старом Парвиайнене».
— Товарищ Стасова, помогите делу нашему. Вот дочь привёл — ни за что не желает сына, внука моего, стало быть, в церкви крестить, давай, говорит, новую власть. А муженёк-то у неё молчаливый. Я перечить молодым не стал. Может, новая власть и покрепче окрестит. Вот и привёл их в Смольный.
— Я бы и одна пришла, — бойко ответила женщина. — Ничего, отыскала бы. Так что, товарищ Стасова, крестите, или как это теперь называется...
— Я? — удивилась Елена Дмитриевна. И вдруг добрая улыбка озарила её лицо. — А что? Правильно сделали. Как назовёте сына?
— Владимир. В честь нашего товарища Ленина.
...Стасова увидела Свердлова лишь к вечеру. Он едва успел раздеться — только что пришёл с какого-то завода, выступал перед рабочими. Ей уже хотелось отложить разговор: Яков Михайлович утомлён, надо бы ему отдохнуть. Но не прошло и минуты, как он преобразился, и словно не было усталости, митингов, бессонных ночей.
— Слушаю, Елена Дмитриевна.
— Я по поводу переезда ЦК в Смольный.
Свердлов задумался... Впрочем, ненадолго. Он встал, прошёлся по комнате, потом снова сел и спросил:
— Вы слыхали на съезде Советов выступление Крушинского?
— Левого эсера, представителя Викжеля? Но ведь это речь контрреволюционера.
— И всё-таки игнорировать её нельзя.
Стасова вспомнила: Крушинский был в числе тех, кто не только выражал сомнение в правомочности съезда, но и угрожал: мол, Викжель, то есть Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза, может любую власть задушить в петле железных дорог.
— Думаю, — сказал Свердлов, — что направленный в Викжель для его нейтрализации Рязанов не справится с делом: нам нужно соглашение, но не соглашательство. От позиции Ленина мы не отступим ни на шаг.