Накануне третьего съезда Советов ЦК собрал большевиков-делегатов. После сравнительно лёгкого завоевания Советской власти не только в Питере, но и в близких и отдалённых уголках страны некоторым казалось возможным «навалиться всем миром на империалистического врага» — не страшнее же он побеждённого внутреннего — и одолеть его.
Нелепой, несовместимой с реальностью была и позиция Троцкого — войны не вести, мира не заключать. Выдвигая свой тезис, Троцкий скрестил на груди руки — оцените, мол, вдумайтесь, сколь мудра эта мысль — ни мира, ни войны.
— Я вам говорю — они не посмеют! — встряхивая шевелюрой, самонадеянно заявлял Троцкий.
— А если посмеют? — холодно спросил Свердлов.
— Мы сметём их с лица земли могучей волной революции! — воскликнул Бухарин, вторя Троцкому.
Ясно, что ни Троцкий, ни Бухарин, сторонники «левой» фразы и «революционной войны», не поддержат Ленина, не оценят его позицию как спасительную необходимость.
И голосование доказало это: за ленинскую позицию проголосовало всего лишь 15 человек из 63.
— Подумайте, Яков Михайлович, какая слепота, — говорил Ленин. — У этих «р-р-р-р-революционеров» ум за разум зашёл, не иначе.
— Я верю, Владимир Ильич, что наступит отрезвление. Не может не наступить. Там же большинство — преданные и проверенные в борьбе большевики. Убеждён, что многим будет стыдно за сегодняшний день. Конечно, нужно поработать, ведь не все сегодня присутствовали. Ничего, у нас есть ещё время, мы с Аванесовым постараемся собрать всех.
Ленин пожал Свердлову руку и сказал:
— Отдохните хоть часок. А потом вместе будем действовать.
Через три дня сторонники «революционной войны» потерпели в Центральном Комитете поражение.
А спустя ещё несколько дней в Брест-Литовск выехала советская делегация под председательством Троцкого для возобновления мирных переговоров с Германией.
Перед отъездом Троцкий пообещал Ленину выполнить решение ЦК — затягивать переговоры как можно дольше. Если же немцы предъявят ультиматум, тогда уж делать нечего — сдавать... Это значит подписывать мир, каким бы тяжёлым он ни был. Троцкий заверил, что будет строго придерживаться этих установок.
Однако помнил о своём обещании недолго — ровно до ультиматума. Он объявил: подписывать договор не станет, но и вести войну Советская республика не будет. Вернулся в Петроград, настаивая на каком-то нелепом выжидании.
Немцы возобновили военные действия по всему фронту.
Наступление по всему фронту... Ленин и раньше не сомневался, что перемирие недолговечно и что главное в этих условиях — сформировать свою, надёжную революционную армию. Ещё в январе Совет Народных Комиссаров и ВЦИК приняли специальные декреты о создании Красной Армии и Флота. Это должны быть подлинно революционные отряды рабоче-крестьянских вооружённых сил, способные отстоять молодую Советскую республику. Но было ясно и другое — для создания новой армии нужно время, и его могло дать только перемирие, как можно более длительное...
Месяц после принятия декрета о создании Красной Армии и Флота, конечно, даром не прошёл. Из питерских рабочих, распавшихся фронтовых частей создавались первые роты и полки. Но чем их вооружить, во что одеть и обуть? Как заставить работать на Красную Армию бывшее интендантство? Где взять хлеб для армии? Ведь даже пятидесятиграммовую норму и ту пришлось урезать — голод зловеще овладевал Питером.
Центральный Комитет направил в армию многих партийных работников, членов ВЦИК, старых, проверенных бойцов партии... Конечно, сделали они многое, и это скажется именно сейчас, когда немцы возобновили наступление. Но одним лишь первым формированиям Красной Армии не справиться с войском кайзера.
...Владимир Ильич настаивал на немедленном созыве заседания ЦК: нужны новые, решительные меры.
— Прошу вас, Яков Михайлович, независимо от исхода сегодняшнего заседания, пошлите в район Пскова надёжных товарищей из числа военных, помогите нашему главковерху Крыленко людьми. Пора обращаться к народу: социалистическое Отечество в опасности!
Заседание ЦК продолжалось недолго — чувствовалось, что даже «ультрареволюционеры» несколько обескуражены телеграммой — ультиматумом Гофмана. Их расчёт на то, что после перемирия наступление немецких войск психологически невозможно, рухнул.
Ленин был твёрд и решителен — условия немецкого командования необходимо принимать!
Свердлов негромко говорит:
— Ждать невозможно! Да, товарищи, больше ждать нельзя, даже до завтрашнего утра. Решение нужно принимать немедленно.
Троцкий криво усмехнулся: Свердлов всегда со своим «немедленно».
— Именно немедленно. Если это решение сейчас будет принято, мы тут же должны собрать Совнарком и ВЦИК и направить телеграмму в Брест-Литовск — телеграмму со вздохом, но и согласием.
— Не вижу надобности торопиться, — твердил Троцкий. — Да, не вижу.
Но Свердлов уже чувствовал, что большинство склоняется на сторону Ленина и, обведя взглядом собравшихся, сказал:
— Зато другие видят. Мы не слепые. А для тех, кого подводят глаза, сегодня имеется веская причина к прозрению. Я и призываю вас к этому, товарищи члены Центрального Комитета.
...Радиограмма немецкому командованию гласила:
«...Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своей готовности формально подписать тот мир, на тех условиях, которых требовало в Брест-Литовске германское правительство...»
ЦК решил мобилизовать все силы на оборону Петрограда, привлечь проверенных в октябрьских боях большевиков к организации этой обороны. Свердлов называл Владимиру Ильичу фамилии военных деятелей партии, надёжных и оперативных, — Подвойского, Крыленко, Гусева, Урицкого...
— Пожалуй, не мешало бы привлечь к этому и знающего военного, — посоветовал Ленин.
— Уже, Владимир Ильич, я пригласил для беседы Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича. Этот генерал знает обстановку и военное дело.
— Что ж, согласен.
С наркомом по военно-морским делам Павлом Дыбенко Свердлов разговаривал отдельно. Матросу-балтийцу поручалось не только организовать оборону Питера с моря, но и направить под Нарву пешие отряды военных моряков.
Яков Михайлович так и сказал могучему бородатому «Илье Муромцу»:
— Помните, Павел Ефимович, ничто так не отрезвит немецкое командование, как хороший увесистый удар.
Один за другим отправлялись на фронт отряды Красной Армии. Яков Михайлович вышел на площадь перед Таврическим дворцом, чтобы сказать напутственную речь, подчеркнуть, как важно показать всему миру, что на смену прогнившей царской армии приходит армия новая, сознательная, армия рабочих и крестьян.
— Вас поведут в бой товарищи, не сынки из дворян и буржуазии, которым офицерские чины часто давались не по заслугам, не по таланту, а по наследству. Ваши командиры выстрадали своё право вести вас в бой. И я уверен — каждый из вас с честью постоит за нашу молодую республику!
Эти слова Свердлова слились с раскатистым «ура», с возгласами командиров, с твёрдым, уверенным шагом и песней, которая безбрежно разлилась по зимнему Петрограду.
Клавдия Тимофеевна пришла в Таврический по издательским делам: не хватало бумаги. «Прибою» предстояло увеличить выпуск брошюр для политической работы в Красной Армии, напечатать плакаты, издать стихи Демьяна Бедного.
Якова в эти дни она видела редко, хотя жили они тут же, в Таврическом дворце. Наладившийся было «распорядок» коммуны — вставать к восьми часам, завтракать, чтобы к девяти успеть на работу, — теперь соблюдать не удавалось. Если и приходили коммунары домой, то очень поздно. Обедали щами да кашей в столовке, завтракали тоненькими ломтиками хлеба с пустым чаем дома.
К Якову Михайловичу Клавдии попасть не удалось: шло заседание. И дома обстоятельно не поговоришь: приходит утомлённым, молчаливым. Прошедшей ночью забежал домой, не сказав ни слова, разделся и тотчас уснул — Клавдия не успела даже чай разогреть. Утром они ушли вместе. Уже в дверях Яков Михайлович протянул ей какой-то листок:
— На, прочти.
— Что это? Прокламация?
— Читай, Кадя. А наши «левые» сомневаются, сможет ли кайзер наступать. Эту прокламацию Гофман разбросал по всей линии фронта сразу же после окончания перемирия. Довольно недвусмысленно написано.
Да, прокламация не оставляла сомнений по поводу истинных целей немецкого наступления. Здесь в России, говорилось в прокламации, зреет нарыв, который может распространиться по всей Европе, по всему миру.
— Вот что пугает Вильгельма, вот чем пугает он Антанту, — сказал Свердлов.
— Ну, Яков, это не ново. О том же говорил недавно принц Баварский.
— А Троцкий требует не торопиться. Надо торопиться, надо!.. И листовки, прокламации нам нужны наши, большевистские. Для наших бойцов — на русском языке, для кайзеровских — на немецком. Подумайте об этом вместе с Еленой Дмитриевной.
Книги, брошюры, листовки... Об этом целый день думала Клавдия Тимофеевна. А где взять бумагу?
Надо посоветоваться с Яковом. Пошли к нему. Но он как раз сейчас выступает на заседании ВЦИК.
Свердлов говорил внешне спокойно и невозмутимо:
— Конечно, каждый из вас, кто хоть сколько-нибудь следил за буржуазной и правой социалистической прессой за эти дни, мог ясно увидеть, как все эти «достойные» господа объединились в общем хоре ликования по части тех затруднений, которые выпали на долю Советской власти.
— Ещё бы, гады — гады и есть! — выкрикнул кто-то. — Друг за друга держатся.
— Да, это несомненно, — согласился Свердлов. — Все эти элементы готовы сплотиться в единый блок для свержения Советской власти. Нашим ответом может быть только одно...
Свердлов сделал паузу и повторил:
— Только одно — полное сплочение всех революционных рабочих, солдат и крестьян вокруг Советской власти.
Члены ВЦИК аплодировали этим словам.
— Нашим общим ответом может быть: Руки прочь, господа! Мы стоим на страже Советской власти и ни от одного из её завоеваний не откажемся!