— Письмо написал, в деревню уехал дворник, побоялся, что земли ему не достанется.
Иван... Смерть в первых боях Красной Армии. Стало быть, знал, за что, за какие высокие идеалы умирал...
...Уже месяц, как Григорий по вызову Дзержинского в ВЧК. Нельзя сказать, что всё ему здесь нравится. Вокруг левого эсера Александровича, заместителя Дзержинского, вьются подозрительные люди. Своё впечатление Григорий высказал председателю ВЧК.
— Это уже не секрет, товарищ Ростовцев. Антанта им ни денег, ни оружия не жалеет. А насчёт Александровича... Да, в последнее время я чувствую, что где-то рядом словно взведён курок пистолета.
На курсах агитаторов Яков Михайлович встретил петроградского знакомого — Горюна, приехавшего учиться из Самарской губернии.
— Тут потруднее будет, Яков Михайлович, чем тогда в солдатских казармах. Левые эсеры не скрывают своей злобы против Ленина. Ох, нелегко будет с ними!
— Ничего, товарищ Горюн, легко нам ещё никогда не было.
Глава тридцать седьмая.Мятеж
Спокойствие Свердлова показалось Марии Спиридоновой подозрительным — она не ожидала, что председатель ВЦИК согласится на её предложение доверить охрану Большого театра в дни работы Пятого съезда Советов левым эсерам.
— Что ж, если вы настаиваете, — сказал Свердлов, — пожалуйста, а то ведь скажете, что большевики опять затевают что-то невероятное...
Несколько позже Спиридонова шепнула члену ЦК партии левых эсеров Борису Камкову:
— Или он ничего не знает, или знает всё.
— Скоро всё прояснится, мы заговорим с ним на другом языке, — сквозь зубы прошипел Камков.
Свердлов окинул взглядом зал Большого театра, посмотрел на дипломатическую ложу — в ней сидел германский посол граф фон Мирбах.
Ещё до приезда Мирбаха в Москву Ленин обратился к Чичерину: «Нельзя ли „подготовить“ к приезду Мирбаха такое толкование нашей Конституции, что послы вручают свои верительные грамоты Председателю ЦИК?»
То было в апреле восемнадцатого. Только что ратифицирован Брестский договор, и Бонч-Бруевич принёс Владимиру Ильичу напечатанный на двух языках текст договора в роскошном переплёте.
— Хороший переплёт, отпечатано красиво, — сказал Ленин, — но не пройдёт и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Не было более непрочного и нереального мира, чем этот. Немцы стоят у последней ступеньки своего военного могущества, и им суждено пережить величайшие испытания. Для нас этот мир сослужит огромную службу: мы сумеем укрепиться в это время. Отошлите эту нарядную книжечку товарищу Чичерину...
И вот посол. Граф фон Мирбах.
— Яков Михайлович, любопытно посмотреть, как вы будете принимать верительные грамоты, — хитровато прищурив глаз, спрашивал Ленин. — Фрак уже заказан?
Яков Михайлович посмотрел на свой френч и сказал:
— По-моему, и так неплохо. Не ахти какой праздник. Так и решили.
А потом Мирбах сообщал рейхсканцлеру Гертлингу: «По поводу приёма, который был оказан мне в Народном комиссариате иностранных дел, у меня ни в каком отношении жалоб нет... Как я уже сообщал в телеграмме, наше наступление на Украине... стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намёками и скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно...
Более сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать своё неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета Свердлов... Вручение моих верительных грамот происходило не только в самой простой, но и в самой холодной обстановке... В своей ответной речи председатель выразил ожидание, что я „сумею устранить препятствия, которые всё ещё мешают установлению подлинного мира“. В этих словах ясно чувствовалось негодование».
Граф сидит в ложе с видом независимым и надменным. Что ж, сегодня левые эсеры дадут ему немало пищи для ликования: он только и ждёт разногласий в советском парламенте.
На съезде Советов предстояло принять Конституцию Советской республики. Ещё в конце июня ЦК создал комиссию во главе с Лениным для окончательной редакции проекта Конституции РСФСР. Владимир Ильич предложил в качестве вводного раздела включить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», многие главы отредактировал и переписал и в каждой из них особо подчёркивал классовую сущность и главные задачи нового государства, права трудового народа, освобождённого от эксплуатации.
Проект был готов для обсуждения на съезде Советов. Впрочем, Ленин предполагал, что левым эсерам многое в этом проекте не понравится.
Уже в первый день работы съезда разразился скандал. Левый эсер Александров, выступая якобы от имени трудящихся Украины с приветствием съезду, потребовал разрыва Брестского договора и возобновления военных действий против Германии. Его поддержали Спиридонова, Камков, Карелин...
Обычная провокация, попытка сорвать съезд. Свердлов поднимается и спокойно — по крайней мере, так может показаться — говорит:
— Я не сомневаюсь в том, что преобладающее число тех оваций и аплодисментов, которые заслужил оратор, относятся не к его словам, а целиком и полностью к борющимся украинским рабочим и крестьянам.
Свердлов бросил взгляд в дипломатическую ложу: оживившееся было лицо Мирбаха снова стало безразличным. Посмотрим, как понравится ему резолюция, предложенная большевиками: «Решение вопросов о войне и мире принадлежит только Всероссийскому съезду Советов и установленным им органам центральной Советской власти: Центральному Исполнительному Комитету и Совету Народных Комиссаров.
Никакая группа населения не смеет, помимо Всероссийской Советской власти, брать на себя решение вопроса о перемирии или наступлении... Благо Советской Республики есть высший закон. Кто этому закону противится, тот должен быть стёрт с лица земли».
— Предложение фракции большевиков ставлю на голосование! — продолжает Свердлов.
— Не смейте! — это Карелин. — Не смейте! Мы не будем голосовать! Мы протестуем! Я призываю левых эсеров покинуть зал заседаний.
Свердлов протирает пенсне, близоруко щурясь. «Это мы уже видели... Пошло и банально», — думает он.
Ленин на заседании съезда не был, но обо всём, что там происходило, знал.
— Что день грядущий нам готовит, Яков Михайлович?
— Думаю, сегодня была лишь артиллерийская подготовка. Сражение ждёт нас впереди.
— А что в городе?
— Трамвайная остановка у Большого театра пуста. По распоряжению Дзержинского на время работы съезда она отменена. Вообще на Театральной площади пусто и тихо...
— Ну-с, Яков Михайлович, — сказал Владимир Ильич, — работать. Завтра наши доклады.
Пока утверждали порядок работы съезда, левые эсеры ещё кое-как сдерживались. Но когда Свердлов выступил с отчётным докладом о деятельности ВЦИК, эсеры уже неистовствовали. Вскакивали с мест, становились на кресла, свистели, орали, стучали ногами. Особенно взорвались «левые», когда Свердлов заговорил о положении с продовольствием в стране.
— Не трогать крестьянство! Мы — его партия!
— Грабители!
— Позор!..
Свердлов помолчал несколько секунд, потом, повысив голос, напомнил первые выступления большевиков во ВЦИК:
— Мы указывали на необходимость организации деревенской бедноты и на сплочение этой бедноты с городским рабочим классом... Были приняты декреты, говорящие о продовольственной диктатуре... Мы знали, что зажиточные слои населения отвернутся от нас, но деревенская беднота составляет большую часть населения...
— Не большую, а худшую, — завопил кто-то справа.
— Я тебе дам «худшую», кулацкая морда, — прогремело слева.
— Мы знаем, — продолжал Свердлов, — что единственным представителем бедноты, только одной бедноты и рабочего класса, является наша партия, партия коммунистов-большевиков.
Аплодировали большевики. Бесновались левые эсеры.
— Вы не бедноту представляете, а нищету, — вопили они. Из левых рядов отвечали:
— Долой кулацких идеологов!
— Довольно с ними нянькаться...
Свердлов выдержал паузу:
— Товарищи, я полагаю, что следующий оратор, содокладчик, представитель меньшинства ЦИК, аргументирует с достаточной полнотой, почему левые эсеры в тех или иных вопросах не считали возможным голосовать с нами, а считали необходимым голосовать против нас. Я полагаю, что наши товарищи по фракции, товарищи большевики-коммунисты сумеют с достаточным спокойствием выслушать всякое рассуждение на какую угодно рискованную тему... Позвольте, товарищи, попросить вас возможно меньше мешать. Я вообще не отличаюсь многословностью, я скоро кончу, будьте добры немного потерпеть.
Наступила на некоторое время тишина.
Свердлов посмотрел на Спиридонову — она переглядывалась с Камковым. И словно отвечая им, он спокойно, твёрдо произнёс:
— Мы глубоко уверены, что полное одобрение встретят все наши действия в борьбе с контрреволюцией.
Когда выступала Мария Спиридонова, Григорий Ростовцев, состоявший в охране съезда, находился в зале. Эта женщина, лет за тридцать, с нервным, дёргающимся лицом, говорила резко и, как показалось Григорию, излишне экзальтированно — в этом человеку, говорящему правду, нужды нет. Невольно сравнивал Ростовцев её тон с уверенной, неторопливой речью Свердлова.
В рядах, где сидели левые эсеры, царила тишина. «Любят они Спиридонову», — подумал Григорий.
Она говорила, будто всё время старалась кого-то обвинить. Даже Ленина.
— Я не понимаю деятельности наркомзема Середы, я не понимаю товарища Ленина — я была у него, унижалась, просила дать два миллиона для сельскохозяйственной коммуны.
Ленин покачал головой, что-то записал — значит, ответит, значит, врёт Спиридонова. Но он не перебил её, даже не посмотрел в её сторону.
Свердлов предоставил слово Владимиру Ильичу.
— Товарищи, позвольте мне, несмотря на то, что речь предыдущего оратора местами была чрезвычайно возбуждённой, предложить вам свой доклад от имени Совета Народных Комиссаров...