Женщина в чёрной кофточке, видимо библиотекарь, тщетно пыталась установить тишину.
— Пожалуйста, не мешайте читателям. Тише.
— Нет! — воскликнул Свердлов. — Почему же «тише». Статья Горького как раз и направлена против тишины.
— Это ещё что за мальчишка?
— Ну конечно, теперь и дети могут поучать. Они ведь ещё не размагничены. Ха-ха-ха!
Но Якова уже нельзя было остановить.
— Да, Максим Горький против тишины. Против тихого болота, в котором черти водятся. Смотрите, как намагнитились «размагниченные» интеллигенты. Нет, не добрые токи их намагнитили, а то, что ковырнул Горький их тихое болото и полетели вверх пузыри, выдыхая зловоние. Их покой, видите ли, нарушили, обывателя потревожили. Так не воображайте, что вы ещё живы! Вы давно уже похоронили себя заживо.
Тишина, которая воцарилась после этой речи, не сулила Якову ничего хорошего. Он взглянул на библиотекаршу, и ему показалось, что на её лице промелькнула улыбка.
Многие посетители библиотеки, почуяв опасность, поспешили уйти. Ушёл и либерал, пробормотав что-то вроде: «Учат курицу яйца». А полный господин, поминутно вытирая лысину, подошёл к строгой женщине:
— Что ж это творится в вашей библиотеке, Ольга Ивановна? Крамольные речи-с!..
— А ведь это вы затеяли дискуссию, сударь. Я просила вас не шуметь в библиотеке. Нет же, разбушевались, впору полицию вызывать. Чем же вы сейчас недовольны? Получили то, чего добивались.
— Ну-с, знаете, это вроде как с больной головы на здоровую.
И он завихлял к выходу.
К Якову подошла библиотекарша:
— Мне о вас много рассказывали Яровицкий и Мияковский. Пожалуйста, пока не приходите сюда. Я сама разыщу вас в Канавине.
Утром в аптеке Якова встретил хозяин. Неприветливо сказал:
— Ты вчера обрабатывал рану какому-то бродяге и вылил столько йоду, как будто это не йод, а вода. Даже вода, и та денег стоит.
— А совесть?
— Что «совесть»?
— Совесть нужно иметь человеку, если он даже хозяин?
Яков не ждал ответа — он пошёл на рабочее место и тихо уселся к маленьким аптекарским весам. Понимал, что стычка с хозяином добром не кончится.
И словно подтверждая мысли Якова, к нему подошёл Иосиф Иванович:
— Тебе житья здесь не будет, Яша.
— Знаю... Вижу, — ответил Свердлов.
Весна 1901 года наступала нехотя, лениво. Река задумчиво стояла, сменив снежную белизну на серый, пористый покров. Днём появлялись первые проталины, лужицы, которые к вечеру затягивались ледяной коркой, отражая лунный свет.
И всё-таки даже к ночи пахло весной. Пробуждались от зимней спячки деревья, потрескивая ветвями, наливаясь соками.
Яков любил весну. Он ощущал её приход задолго до первых вешних ручьёв, когда белый снежный покров беззаботно поблёскивает под солнечными лучами. Ещё крепки морозы, ещё спит скованная льдом Волга, а весна уже наполняет душу надеждой, ожиданием тепла, запахом пробуждения и свежести. А потом она смело врывается с первыми тёплыми ветрами, с птичьим многоголосьем, с весёлыми талыми водами.
Весна — это не только светлая, радостная пора года. Это — особое настроение, заряд бодрости и оптимизма.
Казалось, всё вокруг дышало весной.
На берегу валялись оставшиеся от прошлогоднего лесосплава брёвна, и они тоже пахли весенней свежестью. На одном из них и сидели рядом Яков и Мияковский.
Яков сказал Иосифу Ивановичу:
— Я познакомился с Ольгой Ивановной.
Мияковский одобрительно кивнул.
Яков рассказал, что Ольга Ивановна поначалу разочаровала, когда пыталась погасить дискуссию, и о том, как «отчесал» он этих самых «размагниченных».
— Может, напрасно я...
— Нет, не напрасно. Одного лишь ты не понял: не гасила Чачина дискуссию, а сама же её затеяла. Да только не прямолинейно, а тонко, умно.
Яков вспомнил, как отчитывала Ольга Ивановна толстяка, как бормотал тот растерянно: «С больной головы на здоровую...» Вспомнил и промелькнувшую на лице библиотекарши улыбку.
— Иосиф Иванович, расскажите мне о Чачиной, — попросил Яков, глядя на широкую, застывшую реку. — Пожалуйста. Мне это очень важно.
— Видишь ли, у нас не принято много рассказывать друг о друге. Но тебе я верю, Яков. Ты молод, у тебя доброе и чистое сердце. И знаешь, что мне в тебе нравится? Ты научился владеть собой. Правда, иногда срываешься, как срывается и твой ещё неокрепший голос. Речь произнёс в аптеке неизвестно для кого. Изменить хозяина тебе не удастся, а уходить из аптеки придётся.
— Так что же — молчать?
— Нет, говорить, но знать время и место. Это непросто. Вот Ольга Ивановна знает, как это делать. Чачина женщина волевая. Прямо скажу — талантливая. Она наша землячка, крестьянская дочь из Сергачского уезда. Поступила на Бестужевские курсы. Потом её выслали в Казань, Уфу. Там она встретилась с одним удивительным человеком. Фамилия его Ульянов, звать Владимир.
Недавно Яков с Володей Лубоцким переписали и распространили статью «Насущные задачи нашего движения». Не он ли автор? Именно здесь, в этой статье, прочитал Яков слова, во многом определившие его поведение, его жизнь: «Содействовать политическому развитию и политической организации рабочего класса — наша главная и основная задача».
— Ольга Ивановна знакома с Ульяновым? — спросил Свердлов.
Мияковский не ответил, а лишь похлопал Якова по плечу.
Яков думал: «А ведь не сразу догадаешься, что она — революционерка. Слушает так, будто всё для неё внове: и Маркс, и социал-демократы, и классовые битвы, и рабочее движение». Чем-то напоминает робкую девушку. И, если бы не рассказ Мияковского, ни за что не доверился бы ей...
Он уже твёрдо решил, что пора ученичества кончилась — надо искать другой заработок. Из канавинской аптеки уйдёт завтра же — работать у нового хозяина бессмысленно, да и небезопасно: аптекарь уже заявил, что «противозакония и всякого там чтения в своём заведении не потерпит».
После памятной дискуссии в библиотеке Всесословного клуба Чачина действительно разыскала его в аптеке. Купив для вида каких-то порошков (от мигрени) она, будто вспомнив что-то, обратилась к Якову:
— Ах, какая досада. Проклятая мигрень извела. Не сделаете ли, юноша, любезность. Обещала зайти к сестре, да позабыла. — Она протянула ему бумажку. — Вот адрес. А я плохо себя чувствую. Будто кто-то молоточком в виски стучит. Не откажите, любезный. А это вам на извозчика, чтобы пешком не бегать.
Увидев деньги, хозяин засуетился:
— Не извольте беспокоиться, мадам, он и так... вприпрыжку.
— Ну зачем же...
Она вложила Якову что-то в руку. Он накинул пальто, нахлобучил на лоб ушанку и исчез за дверью аптеки.
В руках у него лежала записка: «Е. И. Пискунова — действительно моя сестра. Познакомьтесь с ней и её мужем, запомните дом на Жуковской. Завтра к девяти вечера жду в библиотеке. Записку сожгите».
С каким удовольствием он не сжигал бы её, а оставил у себя как память об этом вечере, об этой замечательной женщине!
Пискуновы встретили Якова так, словно давно ждали.
— Эту книгу передайте, пожалуйста, сестре. Вы, вероятно, изучали — «История государства Российского». Передайте лично в руки, разумеется. Помните, это очень важно.
И записка Чачиной, и книга, завёрнутая в бумагу, и «очень важно» — это же доверие. Оно придало ему смелости для сегодняшнего разговора с Ольгой Ивановной.
...Чачина слушала его внимательно. Она видела, что Яков не просто жаждет деятельности, но давно и активно работает в ученическом кружке и среди бурнаковских лесопильщиков, парень не по возрасту образован, связан с рабочими. Ей нравилось, что он избегал красивых слов, озабочен самим делом.
— Вы понимаете, Ольга Ивановна, иногда мне кажется, что я рассказываю рабочим не то, совсем не то. О дне сегодняшнем, о том, что было вчера, позавчера я могу им рассказать не более, чем они знают сами, — о забастовке на лесопилке или несправедливости Добровых. Всё это важно, но узко — не дальше Канавина. А пора уже шире, глубже. Вы понимаете?
«Неужели этому юноше только шестнадцать? Да и шестнадцати, кажется, нет... А он красив. Особенно глаза и шевелюра. Зачем парню такие волосы?» — подумала она, а вслух сказала:
— Погодите, Яков, дайте мне с мыслями собраться... То, что вы говорите, очень, очень важно и интересно. Я хочу вам показать один документ. Но учтите, я рискую свободой. И не только я...
Она бы не удивилась, если б Яков вскочил, возмутился, упрекнул её в недоверии, недостойном революционера. Но он только кивнул и тихо сказал:
— Понимаю.
Чачина подошла к двери, накинула крючок, а затем развернула книгу, которую передали для неё Пискуновы, — «Историю государства Российского» Карамзина. Яков увидел, как Ольга Ивановна открыла переплёт и ловко, почти незаметно вынула оттуда вчетверо сложенный листок тонкой бумаги.
— Посмотрите, Яша, с этой газетой теперь вам придётся иметь дело часто...
Он прочитал эпиграф газеты: «Из искры возгорится пламя».
Ольга Ивановна посмотрела на Якова, и ему показалось, что она ещё не сказала чего-то самого главного.
— Знаете, Яша, кто создал эту газету? — И тут же ответила: — Ульянов. Это газета нашей социал-демократической рабочей партии.
Яков уже читал Манифест Российской социал-демократической рабочей партии, принятый на её Первом съезде. Запомнились ему слова о том, что политическую свободу русский пролетариат может завоевать себе только САМ, в социальной революции.
— Так вот, Яков, — говорила Чачина, — партия наша провозглашена, однако её ещё нужно создавать. Нужна программа, нужна организация. За эту задачу и взялся Владимир Ильич Ульянов. Для этого он и создал за границей нашу «Искру» — первую нелегальную общерусскую политическую газету революционных марксистов.
Вдруг внимательно взглянула на Якова, словно что-то проверяя, и тихо произнесла:
— А знаете, что Ульянов встречался с нижегородцами?
— Когда?
— Последний раз — прошлой зимой. Он лишь недавно возвратился из ссылки — и уже побывал у нас, в Нижнем, узнавал, как работают наши социал-демократы, говорил о задачах революционной борьбы. Знаете, где это происходило? В знакомом вам доме на Жуковской улице.