— Владимир Ильич, может быть, в посольство поеду я один? — сказал Свердлов. — Мне он вручал верительные...
Ленин посмотрел на Свердлова сурово.
— Нет, поедем вместе, Яков Михайлович. Мы на волоске от войны, товарищ председатель ВЦИК. На волоске...
Данишевский прибыл к вечеру. Ленин усадил его в кресло.
— Вы хорошо знаете настроение бойцов Латышской дивизии, её начальника. Товарищ Вацетис, кажется, из царских офицеров.
— Иоаким Иоакимович — человек верный, Владимир Ильич. Но, я думаю, будет лучше, если вы сами с ним поговорите. Хорошо бы вам сказать несколько слов и командному составу Латышского полка, расположенного в Кремле.
Иоаким Вацетис был вызван к Ленину в полночь. Владимир Ильич встретил его в зале заседаний Совета Народных Комиссаров — большом помещении, освещённом одной тусклой лампочкой. Окна были занавешены, и оттого обстановка казалась ещё напряжённее.
— Выдержим ли мы до утра? — спросил Ленин.
Вацетису, по старой армейской привычке, взглянуть бы на карту, воспользоваться данными разведки. Но этими документами он не располагал.
— Положение ещё не выяснено. Одно для меня ясно: момент для решающих действий мятежники уже упустили...
— Об этом мы позаботились, арестовав верхушку заговора.
— Арестовав? — удивился Вацетис.
— Да-с. Их «правительство» заседает в Большом театре под нашей надёжной охраной.
Ленин улыбнулся, и Вацетис впервые в эту ночь увидел его улыбающимся.
— Товарищ председатель Совета Народных Комиссаров, положение всё же не ясно. Оно осложняется тем, что начать наступление к четырём часам утра нельзя. Поэтому прошу дать мне два часа, в течение которых я мог бы объехать город, собрать нужные сведения и к двум часам 7 июля дать определённый ответ.
Ленин встал.
— Я жду вас в два часа ночи.
Возле Лубянской площади Вацетиса остановил броневик.
— Кто такие? — спросил вышедший из него, по-видимому командир.
— Я начальник Латышской дивизии Вацетис. А вы?
— Командир большевистского отряда Фрунзе. Товарищ Вацетис, хорошо, что я вас встретил. Во-первых, заберите эту машину — вам она нужнее. Во-вторых, мне удалось взять несколько мятежников...
Фрунзе подробно рассказал Вацетису о показаниях захваченных из отряда Попова матросов-анархистов.
— Спасибо, товарищ, ваши сведения очень ценны. Почтамт в руках мятежников? — спросил Вацетис.
— Да.
— Постарайтесь овладеть им. Народу хватит?
— Хватит. Оружия мало.
— Помогу и оружием, и людьми.
Ровно в два часа ночи Вацетис снова пришёл в Кремль.
— Не позднее двенадцати часов дня 7 июля мы будем в Москве полными победителями, — чётко доложил он.
Ленин пожал руку Вацетиса:
— Спасибо. Вы меня очень обрадовали. Садитесь, садитесь и расскажите, что происходит в городе.
— Энергичные меры, принятые в Москве, помогли нам к двум часам ночи упрочить наше положение. Возле храма Спасителя уже находится 1-й Латышский полк с артиллерией, и образцовый полк. На Страстную площадь прибыли 2-й Латышский полк и курсанты артиллерийского училища с четырьмя орудиями.
Рассказал Вацетис и о встрече с рабочим отрядом Фрунзе.
— Итак, на рассвете, — заключил он, — с подходом частей мы начинаем артиллерийский обстрел.
Когда Феликс Эдмундович пришёл в Кремль, Владимира Ильича не было. Его встретил Свердлов. Дзержинский ходил из конца в конец зала.
— Подумать только, какое предательство, — говорил он Свердлову. — И ведь трусы, подлые трусы. Видел бы ты, Яков, как они бежали.
— Но ведь ты был один против всех!
— Почему один? Со мной был Лацис — приехал меня выручать, с нами был Смидович. Ах, подлец Попов!.. Если бы они не отобрали у меня оружие, я бы пустил ему пулю в лоб.
Уже полностью был подавлен мятеж и обнародовано правительственное сообщение об авантюре левых эсеров, уже была разослана во все углы телефонограмма: отрезать для бежавших изменников все пути отступления. Александрович пытался спрятаться, но был пойман на одном из вокзалов. Попов, который во время мятежа грозился «за Марию снести пол-Кремля», трусливо исчез, чтобы потом появиться в банде Махно... Левые эсеры завопили, что большевики сажают «и правых, и виновных». Но Дзержинский понимал, что его подпись, хотя она и поддельна, требует от него быть свидетелем по делу — сложному и щепетильному — об убийстве германского посла. И поэтому он решил просить отставки с поста председателя ВЧК.
Ленин согласился.
— Мы должны освободить Феликса Эдмундовича от работы хотя бы на время следствия, — сказал Владимир Ильич.
Свердлов по привычке осмотрел зал. Большевики — на своих местах. А там, где сидели левые эсеры, — пусто.
Словно ничего не произошло, спокойно и уверенно Свердлов сказал:
— Продолжим работу съезда Советов.
И в это время два взрыва раздались в Большом театре. Вскочили с места люди, не знавшие, что такое страх: сказались неожиданность и нервное напряжение последних дней. А Свердлов, и глазом не моргнув, перекричал шум:
— Спокойно, товарищи, заседание продолжается!
Лишь потом он узнал: то были случайные взрывы.
Но сейчас необходимо было сохранить порядок, ведь съезду предстояло решить один из главных вопросов — принятие Советской Конституции.
А через несколько дней «Правда» писала: «Первый раз в истории пролетарской борьбы, третий раз в истории вообще трудящиеся низы не только разбили буржуазную государственную машину, но и сумели построить целую организацию новой власти, стройную и единую во всех частях».
Глава тридцать восьмая.Затосковал Горюн...
От имени ВЦИК Свердлов призывал Советы ускорить создание военных комиссариатов. Формировались дивизии в крупных промышленных центрах — только в Москве их было создано двенадцать... Чтобы взять на учёт всех военных специалистов, была создана комиссия по подготовке к их призыву в Красную Армию. Понимая, сколь важна эта работа, Свердлов порекомендовал в комиссию пунктуального во всём секретаря ВЦИК Аванесова. В армию должно быть призвано несколько тысяч офицеров, военных чиновников и генералов. А значит, нужны рядом с военспецами большевики, которые не дали бы им свернуть в сторону.
Так диктовала обстановка. Военное положение страны было сложное и требовало мер решительных, неотложных. На фронт посланы многие партийные работники, слушатели курсов ВЦИК.
Рвался на фронт и Горюн. Сейчас, когда на Волге продолжался мятеж белочехов, когда в его родных местах расстреливали коммунистов, он считал преступным сидеть в Москве. Хотя на курсах и преподавали самые лучшие, самые авторитетные партийные и советские деятели, ему казалось, что не вовремя всё это, ох как не вовремя.
По ночам снились сны — плывущая среди зелёного ивняка река Кинель, почему-то красного цвета, и рыба в ней пунцовая, сердитая. И оттого, что снились родные места неприветливыми и жуткими, ему становилось ещё неуютнее на курсах, в белокаменной Москве.
И совсем затосковал Горюн, когда узнал об отъезде Григория Ростовцева в Питер — в распоряжение председателя Петроградского ВЧК Урицкого. Перед отъездом Ростовцев приходил прощаться к Горюну, рассказал, что Феликс Эдмундович возвратился — опять председатель ВЧК.
— В ВЧК — просто праздник, — Ростовцев вздохнул и с сожалением сказал, видимо, вспомнив что-то. — Я бы левых эсеров после мятежа... А наказали только непосредственных организаторов и руководителей. Всех остальных отпустили. Ну я хоть этого негодяя Александровича узнал — спрятался за воротник, как бродяга бездомный, собирался поездом податься на юг.
О многом переговорили они в тот день. Ростовцев, как всегда тихий, неразговорчивый, едет на боевое дело, а ему, Горюну, корпеть над книгами. Но ведь он солдат, оружие бы в руки, и тогда услыхали б ещё, каков он, самарский мужик.
Яков Михайлович узнал о настроении Горюна от Луначарского:
— Все ваши академики (он иначе не величал курсантов) хотят быть командирами. А Горюн прямо заявил мне: пока на Волге белочехи, ему наука ни к чему.
— В общем, судить его за это грешно, между нами говоря.
С Горюном Свердлов разговаривал иначе.
— Я хочу с вами поделиться, — сказал он, — некоторыми своими планами. Необходимо подобрать хорошие кадры для товарища Цюрупы — трудно у него с людьми. В наши дни, когда продовольствие на вес золота, в этом наркомате должны работать самые честные, самые преданные революции и самые бесстрашные люди. А если к этому прибавить, что крестьянин лучше всего знает кулака, его повадки, его хитрость и хищность, то подумайте сами, к чему я клоню... Ведь взять хлеб у кулака не менее трудно, чем взять город у белочехов. Не так ли?
Внешне Горюн вроде бы был согласен, но всё-таки не давала покоя другая мысль, в которой он и сам себе не признавался, боялся, а вдруг окажется правдой. Нет, ему не верилось, что земляки могут выдать белым его Марию Васильевну да Васятку, которому всего-то шесть лет от роду. А как дознаются белочехи, кто у Васятки отец и куда послали его Советы учиться? Может, потому и снятся Горюну такие сны, может, потому и покоя его отцовской душе нет. Где уж тут наукам идти на ум?!
Свердлов видел, что слушает его Горюн и не слушает. Неужели так велика тяга на фронт? А может, другое что?
— Вы согласны со мной? — спросил Свердлов. Ему нужно было понять этого человека — тревога за его судьбу, за душевное равновесие уже поселилась в сердце Якова Михайловича.
— Согласен, конечно, — ответил Горюн, — я буду работать там, куда партия направит.
И будто рухнула, погасла с этими словами какая-то надежда в душе Горюна...
— У вас семья? — спросил Свердлов. — Насколько мне помнится, жена и сын?
— Так и есть...
Ах, лучше бы не задавал Свердлов этого вопроса! Лучше бы... Изменился в лице Горюн, умоляюще посмотрел на Якова Михайловича.
— Вы что-то знаете о своей семье? — спросил Свердлов.
— Ничего не знаю. А только думаю, что худо им. Как бы не изничтожили их мироеды. Ведь слух обо мне туда дошёл.