Что мы можем сделать для себя?
Грузия – республика на Кавказе. Страна размером чуть меньше Шотландии и чуть больше Западной Виргинии приняла христианство еще в IV веке и была присоединена к России в начале XIX века[479]. Затем она стала частью Советского Союза и получила независимость, когда СССР распался в 1991 году. Это потрясающая страна, известная своими высокими горами (самая высокая из них более 5 тыс. м) и древним виноградарством. Однако Грузия интересна не только своими туристическими достопримечательностями; ее новейшая история хранит демографический самородок.
В начале этого века Грузия страдала от того же спада рождаемости, что и значительная часть бывшего Советского Союза. Коэффициент фертильности, не превышающий 1,5, был мал для относительно бедной страны. Среди всех бывших советских республик рождаемость выше уровня воспроизводства наблюдалась только в преимущественно мусульманских государствах – в соседнем Азербайджане и в республиках Центральной Азии, которые были значительно беднее. В 2007 году Илия II, патриарх Грузинской православной церкви (к которой принадлежит более 80 % населения страны), заявил, что лично окрестит новорожденного у любой супружеской пары, у которой уже есть двое детей, и станет ребенку крестным отцом.
Оценивается, что за последующее десятилетие патриарх окрестил более 30 тыс. младенцев. Число рождений, соответствующих провозглашенному критерию, выросло с примерно 5 тыс. в год до 13 тыс. в год, а число рождений в браке (еще одно необходимое условие для получения благословения патриарха) увеличилось с 1/2 до 2/3 от общего числа рождений. Суммарный коэффициент рождаемости в стране за 10 лет вырос до уровня воспроизводства населения – 2,2[480]. Население Грузии, численность которого в начале 1990-х годов достигала почти 5 млн человек, а затем сократилась из-за волны эмиграции, сейчас стабилизировалось на уровне примерно 3,7 млн[481].
Инициатива Илии II не потребовала от государства никаких затрат. Более того, она вообще не предполагала прямого участия правительства (хотя Грузинской православной церкви в конституции страны отведена «особая роль», и поэтому ее можно рассматривать как квазигосударственный орган). Пронатализм церкви подкрепили последующие государственные инициативы, включая расширение прав на отпуск по уходу за ребенком и увеличение размера пособия при рождении. Однако заметный рост числа детей, подпадающих под предложение патриарха, и временной интервал скачка рождаемости позволяют предположить, что произошедшее в Грузии связано скорее с религиозной культурой, нежели с правовыми или финансовыми стимулами.
Конечно, нет никаких гарантий, что успех и дальше будет сопутствовать грузинской инициативе – за последние несколько лет в стране наблюдается небольшое снижение рождаемости. Но суммарный коэффициент рождаемости все еще близок к 2, и тот факт, что эта инициатива приносит плоды на протяжении более 15 лет, действительно впечатляет. Страна еще долго будет извлекать пользу из дополнительных 0,5 ребенка на одну женщину.
Грузия находится в относительно необычном положении. Церковь здесь не пользуется всеобщим восхищением и имеет своих либеральных критиков, что неудивительно, если учесть ее консервативную позицию по многим социальным вопросам. Но она является одним из самых надежных и уважаемых институтов в стране[482]. То, что она сделала, невозможно воспроизвести в других местах. И все же это показывает, что для повышения рождаемости необходимо нечто большее, нежели просто действия правительства.
Иконы культуры
Во многих других странах церковь не имеет такого влияния, как в Грузии. Возможно, папа римский и выступил против приоритета домашних животных перед детьми, но мы не видим, чтобы это оказало особое влияние на уровень рождаемости в странах, где большая часть населения формально исповедует католицизм. Семьи в католической Южной Европе – одни из самых маленьких в мире, а в католической Латинской Америке наблюдается одно из наиболее быстрых падений рождаемости. Если бы даже произошло маловероятное, и Англиканская церковь выразила готовность занять пронаталистскую позицию, то предложение архиепископа Кентерберийского лично окрестить третьего ребенка вряд ли оказало бы серьезное воздействие. В реальности трудно обнаружить какое-либо пронаталистское заявление, исходящее от Церкви Англии – возможно, в соответствии с традициями Мальтуса, который, как не следует забывать, был англиканским священником.
В Соединенных Штатах и многих других государствах нет единого религиозного авторитета или признанной религии, которая имела бы такой охват относительно размеров страны, какой есть у православной церкви в Грузии. Воззвания религиозных лидеров в Иране (которые одновременно являются политическими лидерами, поскольку страна является теократией) не повлияли на ситуацию с отсутствием детей. «Решите сегодня вечером избавиться от этой недоброй культуры рождения всего одного или двух детей», – увещевает по телевизору иранский священнослужитель, призывая своих зрителей обзавестись двенадцатью детьми и заявляя, что «меньше пяти недопустимо»[483]. Однако уровень рождаемости в Иране по-прежнему ниже 2.
Тем не менее существуют институты, не входящие непосредственно в правительство, но, безусловно, оказывающие культурное влияние. Например, в Великобритании это королевская семья. Два пика послевоенного беби-бума – в конце 1940-х – начале 1950-х и в первой половине 1960-х – совпали с рождением детей у королевы Елизаветы II (Чарльз и Анна родились в 1948 и 1950 годах, Эндрю и Эдвард – в 1960 и 1964 годах). Впрочем, в годы, когда родились принцы Уильям и Гарри (1982 и 1984 соответственно), заметного подъема не произошло. Идея, что люди заводят детей, потому что это делает королевская семья, кажется несколько надуманной, хотя присутствие монархии в коллективном воображении не исключает полностью такую возможность. Коэффициент фертильности в Великобритании несколько выше, чем во многих других европейских странах, и, возможно, пример королевской семьи имеет к этому самое непосредственное отношение. В те годы, когда родились трое детей нынешних принца и принцессы Уэльских (с 2013 по 2018 год), суммарный коэффициент рождаемости в Великобритании составлял 1,8–1,9, что выше, чем раньше (хотя данные за последующие годы тоже несколько искажены пандемией).
Но на ситуацию могут влиять не только члены королевской семьи. В 1999 году в брак вступили знаменитости из мира футбола и поп-музыки – Дэвид Бекхэм и Виктория Адамс. У четы Бекхэм четверо детей, старший из которых недавно женился в возрасте 23 лет. Конечно, члены королевской семьи и звезды не сталкиваются с финансовыми и другими ограничениями, которые определяют действия основной массы населения, однако они могут поучаствовать в создании ролевых моделей для общества с более высокой рождаемостью. Верно и обратное – когда такие люди, как герцог и герцогиня Сассекские, заявляют, что не будут больше иметь детей из-за заботы о планете (хотя справедливости ради отметим, что сначала у них появилось двое детей – вполне достойное количество)[484].
Политика и бизнес в вопросах влияния на культуру
Взаимодействие между политикой и культурой – дело сложное и не всегда работает в одном направлении. Политика не всегда «вытекает» из культуры, а иногда помогает ее создавать. В 1983 году, спустя более полутора десятилетий после легализации гомосексуальности[485], только 17 % британцев не видели в ней ничего предосудительного. Потребовалось еще 15 лет, чтобы эта цифра приблизилась к 50 %[486]. Между последним повешением в Великобритании (1964) и опросами общественного мнения, демонстрирующими, что большинство населения выступает против смертной казни, прошло полвека[487]. В этих случаях политические шаги «опережали» культурные установки, в результате чего соответствующие законы принимали члены парламента, более либеральные, нежели широкая общественность. В итоге общество приняло эту идею. Таким образом, хотя культура и является важнейшим фактором, определяющим уровень рождаемости в стране, не стоит полагать, что она свободна от влияния мира политики.
Государства могут влиять на национальную культуру, не ограничиваясь законодательными актами и прямым внедрением пронатальной политики. В 2010 году правительство Великобритании создало группу «поведенческого анализа», которая получила название «подразделение подталкивания» (nudge unit)[488]. Особенно активно она работала во время пандемии ковида, продвигая определенные меры предосторожности среди населения. Но еще до создания этого подразделения правительство проводило политику, направленную на стимулирование определенных видов деятельности и поведения, не вменяя при этом их в обязанность. Примером может служить автоматическое включение работников в пенсионную программу; еще один метод – согласие по умолчанию на донорство органов, от которого можно отказаться. Раньше по умолчанию подразумевался отказ, и только 38 % людей в явном виде выражали свое согласие на донорство. Теперь же, когда автоматически действует согласие и нужно специально писать отказ, семьи соглашаются на донорство органов в 66 % случаев[489].
Такое подталкивание – скорее создание социального климата или влияние на него, нежели внесение изменений в законодательство. В британской образовательной программе можно найти место для рассмотрения вопросов, связанных с рождением детей. Половое воспитание (в настоящее время в Великобритании оно включено в «Личное, медицинское, социальное и экономическое образование») традиционно направлено на предотвращение подростковой беременности. Оно весьма успешно справляется с этой задачей: в период с 2011 по 2021 год число зачатий среди тинейджерок младше 16 лет в Англии и Уэльсе сократилось на две трети, а среди девушек младше 18 лет – более чем наполовину[490], что соответствует четкой государственной политике[491]. За последние годы снизилась подростковая рождаемость и в Соединенных Штатах, что объясняется просветительской деятельностью как правительственных, так и неправительственных организаций[492]. Долговременное снижение беременности среди тинейджерок наблюдается также и в странах ЕС[493].
Если государственная политика (в частности, половое воспитание) способна достичь таких результатов, то она также может оказаться эффективной в борьбе с заблуждениями, которые снижают коэффициент рождаемости в стране. Как правило, люди (как минимум молодежь) не знают о серьезном уменьшении фертильности в тридцатилетнем возрасте у женщин и менее выраженном – в сорокалетнем возрасте у мужчин; недостаточно известно также и о сложности, дороговизне и ненадежности таких методов, как ЭКО и заморозка яйцеклеток. Если люди будут лучше осведомлены о тикающих часиках фертильности, то, вероятно, это подтолкнет некоторых к более ранним действиям. Но когда глава одного из кембриджских колледжей предложила просвещать своих студентов по этому вопросу, она встретила шквал возражений. Дороти Бирн, президент колледжа Мюррей Эдвардс, заявила, что хочет «говорить о фертильности открыто – поскольку это так же важно, как знать о контрацепции». Ее обвинили в том, что она пропагандирует «узкий взгляд на женскую природу и интеллект своих учениц» и рискует оттолкнуть небинарных студентов и студентов из числа гендерных меньшинств. Таким образом, мы сталкиваемся с ситуацией, когда помощь молодым людям в предотвращении беременности не вызывает никаких сомнений, однако осуждается их просвещение в вопросах фертильности, которое может помочь им с менее проблемным обзаведением детьми. Именно здесь вмешательство государства может потенциально повлиять на социальный климат, не прибегая при этом к расходам или законодательным мерам.
Свою роль в этом могут сыграть и компании. Помимо собственной политики в отношении отпуска по уходу за ребенком и оплаты труда, которые часто выходят за рамки установленного законом минимума, они могли бы поразмышлять обо всех аспектах – от дизайна продукции и рекламы до работы на дому – в контексте влияния на уровень рождаемости в стране. Капитализм (как и любая другая известная экономическая система) опирается на смену поколений, и ситуация, когда каждая когорта меньше предыдущей, сказывается негативно. Вы можете сказать, что это социальная проблема и что действия одной конкретной компании не окажут особого влияния. Но ведь в других сферах корпорации готовы проводить политику, преследующую явно социальные цели. Например, выбросы отдельных компаний не особо влияют на глобальное потепление, однако многие крупные корпорации ставят перед собой цель снизить вред, наносимый ими окружающей среде. Когда в 2020 году полицейские убили в Миннеаполисе Джорджа Флойда, различные корпорации от Японии до Ирландии сочли необходимым выразить свою солидарность и обеспокоенность, а во многих случаях – сделать пожертвования в пользу движения Black Lives Matter или близких организаций[494]. Если мы живем в эпоху, когда компании могут реагировать на изменение климата и расовую дискриминацию в других странах, то не стоит думать, что они не могут сыграть определенную роль в борьбе с демографической катастрофой, которая очень скоро нанесет прямой удар по их доходам.
Свою роль могут сыграть также личности и институты культуры. Многие великие художники – от Тициана до Люсьена Фрейда – имели многочисленное потомство, и это не мешало их творчеству. У Иоганна Себастьяна Баха было не менее 20 детей (от двух жен), и это, похоже, не влияло ни на звездное качество, ни на большое количество его произведений. Но известная британская художница Трэйси Эмин настаивает на том, что наличие детей скорее испортило бы, нежели усилило ее творческий потенциал: «Родить детей и быть матерью… Это мешало бы одновременно быть художником»[495]. Эмин продолжает: «Существуют хорошие художники, у которых есть дети. Конечно, существуют. Они называются мужчинами. Для женщин это трудно. Это действительно трудно, они эмоционально разрываются. Мне достаточно тяжело даже с моей кошкой»[496]. С этим, возможно, не согласилась бы Рашель Рюйш[497], выдающаяся нидерландская художница конца XVII – начала XVIII века, написавшая массу картин и рожавшая 10 раз. Аналогично, вероятно, не согласилась бы Клара Шуман – возможно, величайшая женщина-композитор всех времен, чрезвычайно активно выступавшая в качестве исполнительницы, несмотря на восьмерых детей. Возможно, с дилеммой Эмин – либо материнство, либо творчество – поспорила бы и недавно открытая[498] и получившая широкое признание афроамериканская пианистка и композитор Флоренс Прайс, мать двоих детей, или импрессионистка Берта Моризо, дочь которой являлась ее музой и постоянной моделью. Мэри Шелли не только написала «Франкенштейна», но и родила четверых детей. Виктория Бекхэм активно занимается карьерой модельера, певицы и телеведущей, одновременно воспитывая четверых детей.
Для некоторых родителей (как отцов, так и матерей) дети – это творческое вдохновение, а не отвлекающий фактор. «Я обнаружила, что рождение ребенка сильно подстегнуло мою творческую энергию. Все те скептики и тревожные люди, которые предупреждали меня, что материнство „положит конец моей карьере“, похоже, ошибались», – комментирует одна писательница[499].
Культура, как и бизнес, зависит от новой крови, новых идей и креативности молодежи. Старение и сокращение населения ведет к ухудшению культурной жизни, как и всего остального. Индустрия культуры может задуматься о своей ответственности перед собой и обществом в целом – когда она отстраняется от деторождения и выступает против негативного воздействия пресловутой «детской коляски в прихожей» – символа якобы угнетающего влияния родительства на творчество[500].
Вера и семья
Как мы уже видели, наиболее мощным фактором, противостоящим пучине низкой рождаемости, является религия. Она (по крайней мере, в случае авраамических верований) предлагает идеологический набор причин и практик, способствующих идее и реальности рождения детей. Во многих развивающихся странах религия, похоже, является ключом к предотвращению резкого падения рождаемости. Особенно религиозные государства – будь то христианство, иудаизм или иногда ислам – выделяются высокой рождаемостью на фоне светских обществ, где рождение детей имеет низкий приоритет.
Эти религии в целом проповедуют пронатализм. В Библии дважды дается четкое указание плодиться и размножаться – Адаму и Ною. Несмотря на христианские традиции безбрачия и монашества, семья и брак прославляются. В Коране меньше явного пронатализма, чем в Библии, хотя он осуждает детоубийство, вызванное бедностью, и прямо осуждает убийство дочерей[501]. Существуют хадисы – предания о Мухаммеде, не входящие в Коран, – которые заставляют предположить, что пророк призывал людей иметь много детей[502].
Иудеи, христиане и мусульмане по-разному интерпретируют свои тексты: одни разрешают, а другие запрещают контрацепцию в зависимости от обстоятельств, одни разрешают аборты при определенных условиях, другие безоговорочно осуждают их[503]. Наиболее жесткую позицию в вопросе запрета как контрацепции, так и абортов занимает католицизм. Особенная гибкость свойственна практикам ислама. Хорошим примером является позиция религиозных авторитетов, управляющих Исламской Республикой Иран. Сразу после революции 1979 года они свернули программу планирования семьи, проводимую предыдущими властями, но, когда примерно через 10 лет их встревожил демографический взрыв, они запустили новую программу, которая чрезвычайно успешно развернула курс страны и привела к обрушению рождаемости[504]. Последующая попытка снова увеличить число детей оказалась не столь успешной; это доказывает, что правительствам гораздо проще содействовать снижению уровня рождаемости, нежели его повышению. Коэффициент рождаемости в Иране по-прежнему находится значительно ниже уровня воспроизводства, и население страны быстро стареет.
Учения о продолжении рода в других крупных мировых религиях, таких как индуизм и буддизм, не столь однозначно пронаталистские. Индуизм не ограничивает использование контрацептивов[505]. Если буддизм проповедует увеличение семьи, то, как правило, это происходит в ситуациях этнического конфликта с небуддийскими народами – в качестве формы «демографической инженерии»[506].
Примечательно, что во многих обществах, где в той или иной форме распространен буддизм, по мере модернизации страны коэффициент фертильности очень быстро падает, и это, возможно, связано с отсутствием противоположного религиозного влияния, поощряющего рождаемость – которое существует там, где преобладают христианство, иудаизм или ислам. Примером могут служить такие страны, как Китай, Япония и Таиланд, причем последняя столкнулась с низкой рождаемостью задолго до того, как достигла уровня доходов, образования и урбанизации, близкого к странам первого мира. Аналогичный эффект мы можем наблюдать и в преимущественно индуистской Индии, где в некоторых регионах, например в Западной Бенгалии, низкая рождаемость опередила то экономическое и социальное развитие, за которым должна была следовать. Частичным объяснением может служить отсутствие пронатализма не распространенных здесь авраамических религий.
Примечательно, что в Восточной Азии (регионе с низкой рождаемостью) более высокий уровень рождаемости по сравнению с соседями сохранили Филиппины – одна из двух стран региона, где христиане составляют большинство населения. Сегодня рождаемость на католических Филиппинах примерно в 2 раза выше, чем в Таиланде, несмотря на то что эта страна лишь немного беднее. В другой христианской стране Восточной Азии – Восточном Тиморе – суммарный коэффициент рождаемости превышает 3, что является самым высоким показателем в Восточной и Юго-Восточной Азии. (С другой стороны, в мусульманской Индонезии, от которой отделился Восточный Тимор, коэффициент рождаемости составляет около 2,2, что сходно с уровнем буддийской Мьянмы, хотя население Индонезии в 3–4 раза богаче[507].) Там, где мусульмане живут рядом с приверженцами неавраамических верований, например в Малайзии, Индии и Шри-Ланке, их рождаемость и темпы роста неизменно выше, чем у их соседей – буддистов и индуистов[508].
Знать о религиозном отношении к деторождению, конечно, полезно и интересно, но неясно, как его можно использовать для преодоления демографического кризиса. Массовое обращение в религию маловероятно, а секты с высокой рождаемостью смогут вырасти до значительных размеров и существенно повлиять на общий уровень рождаемости только в том случае, если им удастся удерживать у себя молодежь – одно поколение за другим. Но для этого им нужно возвести барьеры на пути к внешнему миру. Амиши и гуттериты[509] могут считать, что только у них есть ключи от рая. Харедим могут верить, что их подход к иудаизму – единственно верный. Но в большинстве своем они не желают приобщать других к своему вероучению, опасаясь заражения от внешнего плохого мира. Но даже если бы им удалось осуществить массовое обращение и даже если бы это был единственный способ вернуть мир к высоким показателям рождаемости, получилось бы странное и раздробленное общество. Если какая-нибудь религиозная группа начинает контактировать с миром, она обнаруживает, что рождаемость в ней сближается с рождаемостью окружающего общества – как это произошло с мормонами. Трудно представить себе хотя бы приблизительно нормально функционирующую страну, состоящую из изолированных сект, оппозиционных современному миру, – если в государстве нет хотя бы умеренной либеральной поддержки.
Возможно, как уже предполагалось, человечество должно пройти через это «бутылочное горлышко», в ходе которого исчезнут те люди, которые настроены либерально в культурном или генетическом плане и отказываются иметь детей. Но мы должны сделать все возможное, чтобы избежать этого, если это вообще возможно – поскольку вряд ли можно считать приемлемыми и этот процесс, и его конечный итог. Мир, который возникнет после такого «бутылочного горлышка», будет неузнаваем по сравнению с сегодняшним, причем не в том смысле, который бы понравился либералам. Сужение горизонтов, особенно для женщин, и реваншистское возвращение патриархата станут результатом не пронатализма, а его неудачи.
Роль для всех нас
В конечном итоге, независимо от социального контекста и норм, а также социальных последствий, наличие детей – это личное дело и, как правило, личный выбор каждого человека. Это означает, что каждый из нас, кто потенциально способен завести ребенка, должен подумать об этом и взвесить все возможные варианты. Однако люди детородного возраста составляют лишь относительно небольшую часть населения. Возраст – сам по себе препятствие для появления детей в государствах с теми демографическими пирамидами, которые мы наблюдаем в большинстве развитых стран: кто-то слишком стар, чтобы заводить ребенка, кто-то слишком молод. Есть также те, кто не может или по каким-то причинам не хочет иметь детей. Но это не значит, что эти люди ничего не могут сделать. Все вместе мы формируем атмосферу и культуру. Мы можем проявлять доброту к беременным женщинам, уступая им место в метро или автобусе. Можем дать дорогу человеку с детской коляской. Можем помочь коллеге, когда некому посидеть с ее ребенком, не злясь, что чужой выбор в пользу деторождения в конечном итоге покушается на наше личное время; этот ребенок будет платить вам пенсию и, возможно, ухаживать за вами, когда вы состаритесь. Мы можем не стать тем арендодателем, который пишет в своем объявлении «без детей»; согласно одному исследованию, так поступает почти четверть людей, предлагающих в аренду жилье в Великобритании, и это весьма усложняет жизнь родителей, желающих снять квартиру[510].
Мы все можем выступить против волны мрачного антинатализма, которая грозит захлестнуть культуру. Если у людей нет или не может быть детей, они могут стать хорошими и заботливыми друзьями, соседями и членами семьи, хотя бы немного облегчая жизнь родителям, разрывающимся между уходом за ребенком и работой.
Каждый из нас может сделать что-нибудь для пронатализма. Например, мой сын, который не всегда разделяет мои взгляды, но очень любит детей и надеется, что у него скоро появятся свои собственные, через несколько месяцев после прихода в фирму, где он работает, поинтересовался, можно ли сделать отцовский отпуск равным материнскому. Политика компании изменилась, и, возможно, некоторую роль здесь сыграла его готовность встретиться с главой фирмы и обсудить этот вопрос.
Особая роль принадлежит здесь бабушкам и дедушкам. В процессе написания этой книги мне посчастливилось дважды стать дедом: мои дочери родили детей с разницей в несколько недель. Я бы закончил свой труд гораздо раньше, если бы мы с женой не помогали свежеиспеченным родителям в этом радостном, но пугающем деле: возили их на предродовые консультации, доставили в больницу на роды, готовили еду и нянчились с младенцами, чтобы дать им несколько часов драгоценного сна после беспокойных ночей. Наша роль бабушки и дедушки будет меняться по мере подрастания внуков и внучек и, как мы надеемся, появления у них новых братьев и сестер, но наши собственные родители подают нам отличный пример, какую пользу могут принести бабушки и дедушки. Существуют серьезные исследования, подтверждающие, что их вовлеченность влияет на намерения женщин в отношении рождаемости[511]. А один израильский ученый, пытаясь объяснить удивительно высокую рождаемость в стране, сказал мне: «Эта страна держится на бабушках и дедушках. Без них все было бы невозможно». Привлечение бабушек также традиционно снижает младенческую смертность, поскольку молодые мамы опираются на мудрость, опыт и помощь своих собственных матерей[512]. Теперь этот потенциал нужно использовать не для снижения смертности, а для повышения рождаемости, и здесь можно задействовать не только бабушек, но и дедушек.
Кроме того, на мужчинах лежит особая ответственность. Мы уже видели, что разделение домашних обязанностей, включая уход за детьми, положительно коррелирует с уровнем рождаемости. Всем – от официальных и гражданских мужей до министров правительства – необходимо помнить, что, хотя биологическая ответственность рожать детей лежит на женщинах, при более справедливом распределении обязанностей по воспитанию повышаются шансы на увеличение количества детей. Патриархальные устои в доме и на работе враждебны деторождению в современном обществе.
Короче говоря, современные общества пытаются сбалансировать две потенциально противоречащие друг другу вещи: с одной стороны, образование и полноценное участие женщин в трудовой деятельности на всех уровнях общества, а с другой – не меняющуюся биологическую реальность деторождения и всего, что оно означает. Мы не собираемся поступаться правами женщин. Либо нам придется как-то примирить их с биологией, либо мы обречены на демографический армагеддон. Нам нужны как феминистки и защитники окружающей среды, так и более консервативные типы. Различные национально-консервативные партии и правые популистские фракции по всему миру в основе склонны к пронатализму. Но и левые тоже должны вспомнить о своих пронаталистских корнях, которые восходят к противостоянию Маркса и Мальтуса. И даже те, кто в глубине души ненавидит Запад за его грехи исторического колониализма и нынешнего расизма, должны понять, что давно прошли те времена, когда пронатализм был уделом только белых. Корейцы и японцы, ямайцы и афроамериканцы – все они со временем исчезнут, если сохранится нынешний уровень рождаемости, а это нанесет неисчислимый ущерб культурному разнообразию человечества. Если идея необходимости большего количества детей охватит весь политический спектр, это станет огромным шагом вперед.
Как всегда, первый шаг заключается в том, чтобы изучить данные – как текущие показатели, так и исторический контекст с тенденциями. Второй шаг – признать, что у нас есть проблема. Третий – найти решение. У меня нет всех ответов, и решения проблемы многолетней низкой рождаемости будут отличаться в зависимости от времени и места. То, что работает в одной стране в данный момент, не сработает в другой стране или в той же стране, но позже. Потребуются смелые эксперименты. Но мы должны пробовать.
Создание пронатальной культуры и сохранение человечества
Каждый человек, которого мы когда-либо любили или о котором заботились, каждый гений, чьим творчеством мы восхищались, каждый великий человек, чьи поступки и слова вдохновляли нас, – все они, как и мы сами, появились на свет только благодаря деторождению. Без человечества планета продолжала бы вращаться вокруг своей оси, но не существовало бы ни искусства, ни культуры, ни музыки, ни политики, ни великих городов, ни выдающихся научных открытий. Возможно, кто-то предпочтет такой мир, лишенный людей и человеческого воздействия. Тем, кого это не устраивает, необходимо возродить культуру воспроизведения потомства – то, что некогда было у людей врожденным, но сейчас отчаянно нуждается в содействии.
Человечество должно осознать, что оно смотрит в демографическую бездну. Естественное, неограниченное и неконтролируемое размножение, характерное почти для всей истории человечества, было нарушено урбанизацией, образованием и ростом уровня жизни, освоением технологий контроля над рождаемостью, а также привлекательностью и стимулами многих альтернативных проектов. Сначала снижение рождаемости являлось уделом небольшого богатого меньшинства, но теперь распространилось почти на все страны планеты. Теперь мы должны придумать образ мышления и создать стиль жизни, которые не отказываются от свобод и возможностей, но ставят во главу угла деторождение. Как мы это сделаем, зависит от сочетания политики, практики, пропаганды, проповеди, ролевых моделей, культурного влияния и бог знает чего еще; эта книга ни в коем случае не содержит все ответы. Но то, что мы должны этим заняться, надеюсь, теперь не вызывает сомнений.