Там, где рождаемость сохраняется
В этой главе мы попытаемся найти где-нибудь свидетельства, что рост уровня доходов, образования и урбанизации не обязательно ведет к снижению уровня рождаемости. Сначала мы рассмотрим те страны, где экономическое и социальное развитие идет полным ходом, но при этом не наблюдается обвальное падение уровня рождаемости, в частности Индонезию. Затем мы обратимся к Израилю – единственной развитой стране с высоким уровнем доходов, образования и урбанизации, где люди тем не менее рожают достаточно детей для воспроизводства, причем даже с некоторым запасом.
Индонезия: «сценарий златовласки»
Несколько лет назад мне довелось работать в Джакарте – жаркой, загрязненной, сводящей с ума, но потрясающей столице Индонезии. Джакарта, в которой проживает более 10 млн человек – крупнейший город государства с населением более четверти миллиарда, то есть четвертой по численности населения страны на планете. Джакарта – место, где кипит жизнь, и во многих отношениях это типичный крупный город развивающейся страны. Ее тротуары узки и зачастую разбиты, здесь полно ветхого и временного жилья, проблемы с инфраструктурой проявляются в перегруженных дорогах и регулярных наводнениях – разительный контраст, например, с относительно близким Сингапуром. Но Джакарта не походит и на огромный город трущоб, знакомый нам по школьным урокам географии в 1970-х годах, когда учителя рассказывали о мегаполисах третьего мира, полных голода и отчаяния, где к горожанам, живущим в немыслимо ужасных условиях, ежедневно присоединяются все новые переселенцы из еще более безнадежных глухих деревень. Джакарта сегодня представляет собой нечто среднее между тем, что мы традиционно считаем городом развивающегося мира, и городом из экономически развитой страны; из типичного города третьего мира она превращается в нечто похожее на мегаполис Европы, Северной Америки или Восточной Азии. Для тех, кто интересуется глобальными изменениями, привлекательность столицы частично заключается в этом.
Однажды я решил пройтись пешком от отеля до офиса, а не ехать на такси, как обычно. Мои коллеги предупреждали, что я пожалею, – и оказались правы. Помимо ужасного качества воздуха, повсюду было практически невозможно перейти дорогу из-за нескончаемого потока мотоциклов, которыми обычно управляли молодые парни, часто с девушкой сзади. Иногда девушки сидели и за рулем байков. В любом случае преодоление перекрестков оказалось изнурительным и удушающим процессом – даже медленнее, чем на машине.
Самое поразительное в Джакарте – это ее молодежь. Вы видите ее на тротуарах, на уличных рынках и в новых кондиционированных торговых центрах, которые теперь усеивают город. И снова это переходная ситуация. Город не похож ни на пыльную Калькутту, в которую я заглянул во время своего путешествия по Индии в 1980-х годах, ни на унылый Бамако, который я помню по пребыванию в Мали в 1990-х; в обоих городах в те времена было полно плохо питающихся маленьких детей, и они обладали тревожными и антиутопическими чертами огромного недоедающего детского сада. Но Джакарта точно так же не походит на города севера Испании, где я бывал в последние годы: там остались практически только пожилые люди, сидящие и потягивающие кофе на солнце, а вся молодежь исчезла. Столица Индонезии находится где-то посередине. Это город людей, которым в основном за двадцать, они толкаются, суетятся и пытаются двигаться вперед. Джакарта (и Индонезия в целом) обладает энергией места, извлекающего классические демографические дивиденды. Как это произошло и что случится дальше?
Индонезия представляет интерес для демографов тем, что коэффициент фертильности в ней колеблется от 2 до 3, сохраняясь таким на протяжении значительного времени. Это идеальная зона, «сценарий Златовласки»: не слишком жарко, не слишком холодно, не слишком высоко и не слишком низко[179]. Если мы хотим процветать, нам следует поучиться у таких стран, как Индонезия.
Эта страна-архипелаг в Юго-Восточной Азии провозгласила независимость после поражения Японии в 1945 году в конце Второй мировой войны и успешно противостояла попыткам голландцев вернуть себе колониальное господство. В первые десятилетия своего существования ее возглавлял президент Сукарно – основатель движения неприсоединения, придерживавшийся антизападных взглядов и пользовавшийся определенной поддержкой местных коммунистов. В 1965 году произошел кровавый военный переворот генерала Сухарто. Сухарто безжалостно расправился с коммунистами, убив не менее 400 тыс. человек[180].
На тот момент Индонезия терпела не только политический, но и экономический крах – с неясными перспективами развития. Демографические показатели соответствовали этой ситуации: рождаемость составляла от пяти до шести детей на женщину, средняя продолжительность жизни – около 55 лет, уровень младенческой смертности – более 1:10. В мире хватало более бедных и безнадежных стран, но Индонезия тогда вызывала разочарование – если учесть возможности государства.
Однако затем начался устойчивый прогресс, особенно после падения Сухарто в 1998 году и последующего установления более стабильного демократического порядка. С начала 1970-х годов доход на душу населения увеличился в 6–7 раз[181]. Уровень младенческой смертности упал на 80 %, а средняя продолжительность жизни к началу 1970-х выросла до уровня худших по этому показателю штатов США, таких как Западная Виргиния, или до средней продолжительности жизни мужчин в Глазго (Шотландия) или в России в целом.
Индонезия – это хрестоматийный пример экономического и человеческого развития, нашедшего яркое отражение в демографических данных. За период с 1970 по 2000 год уровень неграмотности сократился вдвое, а сегодня практически все взрослые умеют читать[182]. Растет доля людей с высшим образованием, хотя пока она довольно мала – 17,9 %[183]. Доля городского населения за последние 50 лет выросла с менее 20 % до более 50 %[184].
Заметные успехи Индонезии в области доходов, урбанизации и образования – классические признаки изменений, сопутствующих демографическому переходу. Еще в конце 1960-х – начале 1970-х годов индонезийские женщины рожали по пять-шесть детей. По мере развития страны, роста урбанизации и образованности рождаемость снижалась. Сукарно проводил политику пронатализма (или, можно сказать, гипернатализма – если учесть и так высокую рождаемость) и пытался справиться с локальной перенаселенностью, поощряя переезд жителей густонаселенных районов в более отдаленные[185]. (Это можно рассматривать как демографическую составляющую политики «яванизации» – распространения культуры Явы, самого густонаселенного острова Индонезии.)
При Сухарто эту политику отменили, и в 1970 году был создан Национальный координационный орган по планированию семьи. Всего за пять лет программа охватила треть замужних женщин фертильного возраста[186], и к началу 1990-х годов коэффициент рождаемости в Индонезии упал ниже 3. Хотя все это происходило параллельно с социально-экономическим развитием, в основе программы лежали последовательные шаги правительства, начавшиеся в 1960-х годах на двух наиболее густонаселенных островах – Яве и Бали, когда установили целевые показатели и стимулы, организовали расширенный сбор данных через опросчиков[187].
Но как только коэффициент фертильности достиг этого уровня, снижение рождаемости замедлилось, и вот уже три десятилетия она находится в «зоне Златовласки», а суммарный коэффициент рождаемости лежит в диапазоне от 2 до 3. (В Таиланде, например, суммарный коэффициент рождаемости снизился до значения 3 на десять лет раньше Индонезии (в начале 1980-х годов), однако к началу 1990-х годов он рухнул ниже уровня воспроизводства, где и остается с тех пор, дойдя к нынешнему моменту до болезненно низкой отметки 1,3.) Согласно прогнозам ООН, в 2065 году на каждого человека старше 65 лет в Индонезии будет приходиться более трех человек трудоспособного возраста. Такое постепенное старение должно поддаваться управлению. В то же время в Таиланде коэффициент нагрузки к 2065 году окажется вдвое выше, чем в Индонезии, то есть три человека трудоспособного возраста будут содержать двух пенсионеров. К тому времени медианный таец станет на десять с лишним лет старше медианного индонезийца. Уже в середине века, то есть всего через поколение, коэффициент нагрузки в Таиланде окажется таким же плохим, как сейчас в Японии, после чего ситуация будет только ухудшаться. При этом у Таиланда не будет такого богатства или капитала, как у сегодняшней Японии, чтобы смягчить тяжелейшие последствия старения.
Уже сейчас мы можем наблюдать влияние этих разных демографических путей. В последние десятилетия экономический рост Индонезии опережал рост Таиланда. В период с 2000 по 2019 год темпы роста экономики Индонезии постоянно составляли около 5 %, в то время как экономика Таиланда большую часть времени не дотягивала до этого уровня плюс отличалась гораздо меньшей стабильностью[188]. И насколько позволяет судить демографическая ситуация, впереди у Индонезии еще несколько десятилетий успешного развития. В настоящее время медианный таец в 2 раза богаче медианного индонезийца[189], однако разрыв сокращается. К середине этого столетия страны сильно разойдутся. Таиланд постареет, одряхлеет и обрастет долгами; у Индонезии как минимум останется сколько-нибудь топлива в баке. И в основе этого будет лежать демография.
Получать дивиденды от демографии
На этапе демографического перехода, когда семьи уменьшаются, но еще не наступило значительное старение или сокращение численности населения, экономика нередко работает очень хорошо. На этом этапе коэффициент рождаемости обычно находится в диапазоне от 2 до 3, есть значительный приток молодых на рынок труда, семьями они обзаводятся позже, а размер семей оказывается меньше по сравнению с ранними и многолюдными семьями их родителей. Этому есть два объяснения. Первое считает основным фактором демографию. Предполагается, что значительное количество людей трудоспособного возраста, которые появились на свет из-за высокой рождаемости два-три десятилетия назад, но теперь не обременены большим количеством детей, может свободно участвовать в рынке труда, что потенциально оказывает стимулирующее воздействие. Второе объяснение заключается в том, что подобная демографическая ситуация является результатом других позитивных изменений: образования, урбанизации и роста доходов, поэтому неудивительно, что большая когорта молодых взрослых в сочетании со снижением уровня рождаемости ассоциируется с экономической динамикой.
Что бы ни запустило этот процесс, у такого демографического сценария есть два дополнительных преимущества. Во-первых, при меньших семьях можно больше вложить в рождающихся детей, а следовательно, они будут лучше подготовлены и образованны, когда начнут работать, то есть их продуктивность окажется выше. Во-вторых, молодая рабочая сила будет откладывать деньги на пенсию, создавая внутренний капитал для инвестиций и наращивая капитал в стране.
Япония переживала эпоху впечатляющего экономического роста с 1950-х по 1980-е годы, когда там было много людей трудоспособного возраста. Относительный спад и стагнация начались как раз тогда, когда численность рабочей силы достигла пика. Годы экономической славы Южной Кореи также пришлись на период, когда рабочая сила пополнялась большим количеством людей, а уровень рождаемости падал. То же самое верно и для Тайваня. Материковый Китай прошел через изменившую мир масштабную индустриализацию и экономический рост в течение десятилетий, последовавших за резким падением рождаемости. (Как отмечалось ранее, это снижение произошло бы и без безобразной политики единственного ребенка, хотя, возможно, и медленнее.) И, как мы видели, Индонезия развивается, поскольку ее коэффициент фертильности снижается плавно, а молодое трудоспособное население процветает.
Но хорошая демографическая ситуация не является гарантией экономического успеха. К сожалению, известна масса случаев, когда через десяток-другой лет, после того как коэффициент фертильности оказывался в диапазоне 2–3, все переставало выглядеть так радужно, как это недавно происходило в Индонезии. Самый очевидный пример – Сирия. Суммарный коэффициент рождаемости в государстве стремительно спускался к величине 3, когда в 2010 году разразилась революция и гражданская война. На тот момент коэффициент составлял 3,4, уменьшившись за два предыдущих десятилетия на 2. Но даже до войны не наблюдалось никаких признаков того, что Сирия движется в сторону демографических дивидендов и экономического взлета. С тех пор Сирия распалась на части. Аналогичным государством-неудачником является Ливан, несмотря на наличие большой когорты 20- и 30-летних и значительно снизившийся уровень рождаемости. И здесь тоже важнейшим компонентом неудачи является политическая нестабильность – равно как решающими факторами успеха Индонезии оказались демократия и политическая стабильность. Понятно, что удачная демографическая ситуация, видимо, является необходимым условием экономического успеха: трудно представить себе страну с коэффициентом фертильности выше 4, которая по-настоящему процветала бы в современном мире. Но это не достаточное условие. Сама по себе правильная демография не может принести дивиденды.
Один из ключевых компонентов – конечно же, политический аспект. Трудно использовать в интересах страны какие-либо фундаментальные социальные тенденции, если правит клептократия или страна переживает крайнюю политическую нестабильность. Образование, безусловно, тоже имеет значение; приток молодых работников, гораздо лучше образованных, чем ныне работающая когорта, дает сильный тонизирующий эффект. Однако нельзя получить демографические дивиденды без мощного наплыва нового поколения, достаточно многочисленного, чтобы оказать какое-то влияние[190].
Конечно, вы не сможете извлекать демографические дивиденды вечно. Часть этих дивидендов – снижение рождаемости, чтобы новое поколение обоих полов могло вносить свой вклад в экономику и развитие нации, избавившись от обременения в виде полудюжины детей на женщину. Но если вы сумеете поддерживать стабильный уровень рождаемости два-три ребенка на женщину в течение нескольких десятилетий, как это сделала Индонезия, то эффект от дивидендов не рассеется так быстро, как мы наблюдаем в Таиланде – классическом примере страны, которая, видимо, состарится раньше, чем разбогатеет.
Сколько просуществует «зона Златовласки»?
Как отмечалось ранее, Индонезия сейчас движется к уровню воспроизводства населения после трех десятилетий пребывания в зоне чуть выше его. Как будет развиваться ситуация дальше, сказать сложно. Возможно, через десяток-другой лет мы увидим страну, в которой деторождение станет таким же редким явлением, как в Таиланде или Японии. Но у Индонезии есть преимущество более позднего снижения рождаемости: у нее больше времени, чтобы подготовиться к грядущему сокращению рабочей силы и населения. Отдел народонаселения ООН, составляющий наиболее авторитетные прогнозы, предполагает, что в период до конца столетия коэффициент рождаемости в Индонезии будет медленно снижаться – с сегодняшних 2,2 до примерно 1,8. Если так, то это окажется весьма плавной посадкой по сравнению с тем, что произойдет во многих странах мира.
Чтобы понять, куда движется уровень рождаемости, можно взглянуть на количество желаемых детей. В Индонезии доля желающих иметь двух детей составляет около 40 %, еще 40 % говорят, что хотят больше двух, и лишь очень немногие заявляют, что предпочли бы ограничиться одним или не иметь детей вовсе. При этом примерно 20 % респондентов, не называя конкретного числа, заявляют, что оставляют все на усмотрение Бога[191]. Это не походит на общество, где рождаемость находится на грани падения до уровня Северо-Восточной Азии или Европы.
Одним из факторов, по-видимому, является ислам – религия подавляющего большинства индонезийцев. Уровень рождаемости в Восточной и Юго-Восточной Азии быстрее всего падал там, где доминирует или исторически доминировал буддизм (например, в Японии, Китае и Таиланде), и медленнее – в обществах, где преобладают мусульмане или христиане (например, в Индонезии и на Филиппинах). В соседней Малайзии, культурно и лингвистически схожей с Индонезией, но имеющей крупные китайские (буддистские) и индийские (индуистские) меньшинства, коэффициент фертильности сегодня значительно ниже уровня воспроизводства населения. Впрочем, примеры Албании (суммарный коэффициент рождаемости 1,4) и Ирана (суммарный коэффициент рождаемости 1,7) показывают, что мусульманство не дает абсолютной гарантии в этом отношении, так что ислам в Индонезии не обязательно предотвратит в будущем низкую рождаемость.
Кроме того, многие индонезийские женщины по-прежнему живут в отдаленных районах, у них невысокий уровень образования и нет свободного доступа к средствам контрацепции. Это говорит о том, что нынешний уровень рождаемости еще не полностью отражает собственный выбор женщин[192]. Когда они смогут полностью контролировать свою фертильность, можно ожидать дальнейшего снижения коэффициента рождаемости. Возможно, «зоне Златовласки» в Индонезии осталось существовать недолго.
Индия и «сценарий Златовласки»
В начале 2023 года Индия обогнала Китай, став самой населенной страной мира. Мы не можем точно сказать, в какой именно момент произошло это событие; предполагаемая дата зависит от демографических оценок, и нужно обладать глазами Бога, чтобы точно сказать, какая смерть к северу от Гималаев или роды к югу от них обеспечили переход этой границы. Делопроизводство в обоих колоссальных государствах несовершенно. Однако нам известно, что Китай перестал быть самым населенным государством мира впервые за тысячелетия. Впрочем, если бы Индию не разделили в 1947 году и в ее состав по-прежнему входили территории современных государств Пакистан и Бангладеш[193], такой обгон произошел бы уже давно.
В некотором смысле демографические параллели между Индией и Китаем повторяют демографические параллели между Индонезией и Таиландом. С экономической и промышленной точки зрения Китай и Таиланд начали развиваться быстрее и раньше, пережили чрезвычайно быстрое снижение рождаемости, рано воспользовались демографическими дивидендами, а сейчас сталкиваются с сокращением или как минимум со стагнацией населения. Индия и Индонезия развивались медленнее, и при любом коэффициенте фертильности в ближайшие годы у них имеется определенный демографический импульс, так что впереди у них годы или даже десятилетия получения демографических дивидендов.
Однако, несмотря на то что сегодня коэффициент фертильности в Индии и Индонезии одинаков (чуть больше 2), наблюдается важное различие. Если в Индонезии коэффициент переживал довольно долгий период стабильности, то в Индии он неуклонно снижался и продолжает падение. И что особенно важно, Индия достигла уровня воспроизводства, в то время как ее ВВП на душу населения вдвое ниже индонезийского, а население менее образованно и значительно слабее урбанизировано[194]. Это говорит о том, что Индия по своей сути менее пронатальна, чем Индонезия, что вполне соответствует ожиданиям от страны с преобладанием индуизма, а не мусульманства, если учесть тот факт, что авраамические религии, как правило, сдерживают падение рождаемости. Действительно, разница в уровне рождаемости в зависимости от религии (хотя и не столь велика, как утверждают некоторые индуистские националисты) составляет около 0,5 ребенка в пользу мусульман, что подтверждает связь авраамической религии с более высокой рождаемостью[195]. В то время как экономический рост ведет к снижению рождаемости, наличие пронатальной религии, как правило, замедляет этот процесс.
Более благополучные индийцы, похоже, демонстрируют ту же экзистенциальную тревожность, которая сдерживает деторождение на Западе, несмотря на гораздо более сильное давление со стороны старшего поколения[196]. Давление родителей, требующих внуков, сохраняется, но по мере смены поколений оно тоже ослабеет. Когда-то это было характерно для китайской семейной жизни с ее традицией поклонения предкам, однако Китай не смог сохранить уровень рождаемости даже в отсутствие принудительного антинатализма.
Есть еще одна причина, дающая основания считать, что в Индии «сценарий Златовласки» не воплотится: значительная часть страны уже сейчас оказалась в зоне ниже уровня воспроизводства. В Индонезии большинство регионов находятся на уровне воспроизводства, а некоторые отдаленные регионы – значительно выше (например, провинция Западное Папуа на острове Новая Гвинея)[197]. В Индии тоже существуют отдаленные и менее развитые регионы с высокой рождаемостью (например, штат Мегхалая на востоке страны), но их число невелико. В то время как в относительно бедной северной части пояса хинди[198] (штаты Уттар-Прадеш и Бихар) рождаемость сохраняется выше уровня воспроизводства, в более богатых и экономически развитых штатах за последние примерно десять лет размер семьи сократился. В Западной Бенгалии рождаемость с начала 1990-х годов уменьшилась вдвое и сейчас добралась до японского уровня. Во всех южных штатах – Керала, Андхра-Прадеш, Карнатака и Тамилнад – уровень рождаемости близок к британскому[199]. Грамотность в некоторых местах фактически стопроцентная, урбанизация растет, и тот факт, что рождаемость в тех регионах, где доходы гораздо ниже доходов в развитых странах, упала до уровня Японии и Великобритании, заставляет предположить отсутствие умеренного пронатализма, необходимого для того, чтобы Индия в целом долго оставалась в «зоне Златовласки».
Как и Китай, Индия слишком бедна, чтобы привлекать масштабную иммиграцию, и, скорее всего, останется таковой, когда низкая рождаемость скажется на численности трудоспособного населения и начнет отражаться на коэффициенте нагрузки. И опять же, как и в Китае, население Индии слишком велико, чтобы иммиграция могла существенно изменить ситуацию: для этого она должна принять гигантские масштабы. Но Индия также переживает внутреннюю миграцию, причем люди постоянно переезжают не только из сельской местности в города, но и из менее экономически развитых штатов с высокой рождаемостью (преимущественно северных) в более развитые штаты с низкой рождаемостью на юге. В Тамилнаде, крупнейшем штате юга, где коэффициент фертильности составляет всего 1,4, проживает около 3,5 млн рабочих из других регионов страны[200]. Как и Европа с Северной Америкой, эти штаты получают выгоду, поскольку могут привлекать мигрантов (в их случае – из глубинки той же самой страны), но если учесть темпы снижения рождаемости в Северной Индии (за пятнадцать лет в Бихаре она упала на одного ребенка, а в Уттар-Прадеш – на 1,5 ребенка), они не могут рассчитывать на то, что это будет продолжаться вечно[201].
Другие «зоны Златовласки»
Вызывает беспокойство тот факт, что за одним исключением – мы его рассмотрим далее в этой главе – во всех странах, которые можно считать «развитыми», уровень рождаемости находится ниже уровня воспроизводства населения. Хотя в Индонезии и Индии рождаемость пребывает на уровне воспроизводства или чуть выше его, эти государства все еще довольно бедны, и возникает опасение, что по мере экономического роста тоже опустятся ниже этого уровня. Страны Африканского континента с уровнем рождаемости 2–3, будь то к северу от Сахары или на юге материка, по-прежнему небогаты. Ни одна из этих стран не доказала, что способна противостоять нынешнему пению сирен низкой рождаемости. Все, что они подтвердили на сегодняшний день, – то, что их коэффициенты фертильности не упали ниже уровня воспроизводства до того, как их стало можно считать обеспеченными, урбанизированными и образованными. Несмотря на схожий уровень экономического развития, ЮАР с суммарным коэффициентом рождаемости 2,4 находится в более выгодном демографическом положении, нежели Ямайка с суммарным коэффициентом рождаемости 1,4; однако пока нет никаких гарантий, что Южная Африка удержит этот уровень по мере своего дальнейшего экономического развития.
Если исключить из картины Индонезию и северные и южные страны Африки, то можно выделить закономерность: в тех государствах, которые двигаются по пути экономического развития, рождаемость быстро падает и опускается ниже уровня воспроизводства, а не задерживается надолго в «зоне Златовласки». Исключением является Аргентина, где с начала 1990-х годов и до недавнего времени коэффициент фертильности составлял 2–3. Когда-то Аргентина считалась многообещающей страной, однако потерпела крах как в экономическом, так и в политическом плане, и сейчас доход на душу населения здесь немногим выше кубинского. И все же это относительно образованная и урбанизированная страна. Уровень рождаемости в Аргентине сейчас, возможно, ниже 2, а некоторые источники предполагают, что во время ковида он спикировал до 1,5. Похоже, что в последние годы Аргентина следовала модели, наблюдаемой в других странах: низкая рождаемость начинается среди наиболее образованных и высших слоев общества, а затем распространяется по остальным группам населения[202]. Однако длительный период, в течение которого коэффициент фертильности находился в диапазоне от 2 до 3, ставит Аргентину в достаточно выгодное демографическое положение – по крайней мере, на ближайшие несколько десятилетий.
Около 90 % аргентинцев считают себя католиками, и эта страна – родина папы Франциска, который сделал пронатализм важной частью своего послания. «Сегодня… мы наблюдаем своеобразную форму эгоизма, – сказал он, выступая в 2022 году. – Мы видим, что некоторые люди не хотят иметь детей. Иногда они заводят одного, и все, а вместо детей у них собаки и кошки. Это может показаться смешным, но это реальность… [Это] отрицание отцовства и материнства, которое принижает нас, лишает нас человечности»[203]. Одна женщина попросила у папы благословения; он думал, что это младенец, но оказалось, что благословить просили собаку. «Я потерял терпение и отчитал ее: “Так много голодных детей, а вы принесли мне собаку?”»[204]
Эти слова папы Франциска вполне можно обратить как к его соотечественникам, так и к другим нациям. Активно религиозны менее 20 % аргентинцев[205]. И, как мы уже видели, в традиционно католических странах Европы, таких как Испания и Италия, отмечаются одни из самых низких уровней рождаемости на континенте и в мире. Аргентинские правительства не придерживаются политики пронатализма, и в 2010-х годах продолжалась борьба за снижение подростковой беременности[206]. Аргентина стала всего лишь третьей латиноамериканской страной, полностью легализовавшей аборты. Поэтому кажется, что «зона Златовласки» в этой стране является скорее следствием усилий церкви, сдерживавших подобную деятельность, нежели реальным пронатализмом со стороны соотечественников нынешнего папы.
Еще одной явной «зоной Златовласки» оказалась Шри-Ланка, что несколько удивительно, если учесть, что население страны на 70 % состоит из буддистов. Суммарный коэффициент рождаемости в Шри-Ланке с середины 1980-х годов находится в диапазоне 2–3, а с начала этого века – около или чуть выше 2. Как и в других странах Азии, рождаемость здесь выше среди мусульман, нежели среди индуистов или буддистов[207]. Хотя этот показатель строго ниже уровня воспроизводства, коэффициента 2 достаточно, чтобы обеспечить практически стабильную численность населения в условиях резкого снижения младенческой и детской смертности. (Младенческая смертность в Шри-Ланке немногим выше, чем в США, – выдающееся достижение для все еще относительно бедной страны.)
Однако, несмотря на широкое использование контрацептивов, даже в 2015 году, когда уровень рождаемости уже приблизился к 2, считалось, что потребность в них еще не удовлетворена[208].
Возможно, Индонезия и Аргентина по своей природе более пронатальны, нежели некоторые из их соседей, и сопротивляются падению в область ниже уровня воспроизводства, что произошло в таких странах, как Корея, Куба или Таиланд. (Куба, например, в середине 1970-х годов провела в «зоне Златовласки» четыре года, к концу того десятилетия опустилась ниже этой отметки и с тех пор там и остается.) Однако, как мы видим, во многих случаях обитатели «зоны Златовласки», похоже, находятся в процессе выпадения из нее. Кажется, что этот процесс замедляется влиянием авраамических религий (которое, впрочем, сейчас ослабевает), отсутствием свободного доступа к средствам планирования семьи и относительной бедностью. Длительные периоды достаточно высокой рождаемости в этих государствах частично, но не полностью обеспечат им защиту от наиболее острых демографических проблем, с которыми сталкиваются другие страны. По мере того как они становятся более светскими и богатыми, а также по мере отказа от традиций, мешающих полному контролю женщин над рождаемостью, они рискуют попасть в ту же область ниже уровня воспроизводства, где находимся все мы.
Чтобы найти модель для человечества, стремящегося к жизнеспособному уровню рождаемости, нам нужно рассмотреть страну, которой удалось его добиться, несмотря на высокий уровень урбанизации, образования и доходов, в которой женщины могут контролировать рождаемость, но все равно предпочитают заводить в среднем двух или трех детей. На планете есть только одна такая страна.
Исключение – Израиль
Весной 2023 года я побывал в родильном отделении крупной израильской больницы в одном городке рядом с Тель-Авивом. В отличие от подобных учреждений в большинстве развитых стран мира, здесь кипела жизнь. Русскоговорящие акушерки сновали по родильным палатам, а эфиопские семьи терпеливо ждали проверок состояния своих новорожденных. В аналогичных местах по всему Израилю вы увидите врачей-мусульманок в платках, дающих советы носящим парики ультраортодоксальным матерям европейского происхождения под надзором их бородатых мужей в черных шляпах. Евреи иракского, йеменского и марокканского происхождения уходят с младенцами на руках, а взволнованные арабские сиблинги радуются новым братьям и сестрам. Во многих отношениях родильные отделения этой страны представляют собой микрокосм самого Израиля – не только по этническому и религиозному разнообразию, которое трудно найти где-либо еще на Ближнем Востоке, но и по молодости и плодовитости населения, что представляет собой уникальное явление среди стран, имеющих сравнимое экономическое развитие.
Эта крошечная страна на юго-восточном берегу Средиземного моря представляет интерес для демографов не из-за высокой рождаемости как таковой: три ребенка на одну израильтянку – это вполовину меньше, чем в государствах с высокой рождаемостью вроде Чада или Центрально-Африканской Республики. Дело тут в том, что Израиль – современная, динамичная и успешная страна, которая является полноценной частью экономически развитого мира и в которой коэффициент фертильности у женщин значительно выше уровня воспроизводства: средняя рождаемость здесь на одного ребенка больше, чем в любой другой стране с аналогичным уровнем развития. Причем коэффициент рождаемости за последнее поколение вырос с 2,5 до 3, в то время как во многих других странах мира он снизился. Последние данные свидетельствуют о некотором спаде рождаемости в Израиле, однако их мало и они слишком свежие, чтобы мы могли делать из них какие-либо существенные выводы; рождаемость в Израиле остается исключительно высокой[209].
Основные данные говорят сами за себя. Доход на душу населения в Израиле выше, чем в таких странах, как Канада, Германия и Великобритания.[210] Доля населения с высшим образованием (около 50 %) почти точно соответствует среднему показателю по ОЭСР: ниже, чем в Корее или США, но выше, чем в Италии и Австрии[211]. По количеству заявок на патенты в пересчете на душу населения страна опережает Ирландию и Италию[212]. Уровень урбанизации соответствует нидерландскому и превосходит датский[213]. Израиль отличается высокой рождаемостью не потому, что все еще проходит через первый демографический переход, а потому, что каким-то образом изобрел или обнаружил демографический эликсир жизни: как стать развитой страной, не втянувшись при этом в демографическую смертельную спираль.
Израильские женщины имеют в 3–4 раза больше детей, чем их более богатые, образованные и урбанизированные сверстницы в Южной Корее; более того, у них в два с лишним раза больше детей, чем даже у жительниц гораздо менее развитых стран вроде Таиланда и Ямайки. Еще в середине 1980-х годов у иранцев было почти на четыре ребенка больше, чем у израильтян, а сейчас у них на одного ребенка меньше. При обычных зависимостях, связывающих высокий уровень доходов, образования и урбанизации с падением коэффициента фертильности, мы могли бы ожидать, что Израиль должен входить во все более многочисленную группу стран, в которых коэффициент рождаемости после демографического перехода находится в диапазоне 1–2. Тот факт, что Израиль весьма далек от этого, подсказывает, что происходит нечто интересное. Если мир хочет предотвратить надвигающуюся демографическую зиму, ему есть чему поучиться у нации, которая серьезно относится к словам Второзакония (30:19): «Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое».
Возникновение израильской аномалии
Хотя евреи тысячелетиями проживали на территории нынешнего Израиля, массовая иммиграция началась только с появлением сионистского движения, основанного Теодором Герцлем в конце XIX века, после чего количество евреев здесь стало расти в геометрической прогрессии. Отчасти это было вызвано религиозной и идеологической привязанностью к Земле обетованной, но в большей степени – волной преследований, изгнавшей евреев из их домов в Европе и завершившейся Холокостом. С начала 1920-х годов иммиграция шла более или менее свободно в соответствии с условиями Декларации Бальфура – заявления, публично продемонстрировавшего благосклонное отношение Великобритании к созданию отечества для евреев в Палестине и включенного позже в текст утвержденного Лигой Наций мандата Великобритании на управление Палестиной. Однако арабы противились этой иммиграции, и стремление Великобритании умиротворить такие настроения привело к закрытию этих ворот накануне Второй мировой войны – когда европейские евреи отчаянно пытались найти спасение от нацистских преследований и геноцида. И тем не менее к 1946 году здесь проживало более 600 тыс. евреев, составлявших около трети всего населения[214].
Подавляющее большинство в «Ишуве» – еврейском населении Израиля до обретения независимости – составляли евреи европейского происхождения. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, до Холокоста европейские, или ашкеназские, евреи являлись преобладающим элементом мирового еврейства, представляя около 90 % от общего числа после демографического взрыва XIX века в их общинах[215]. Во-вторых, сионизм как современное националистическое движение выглядел привлекательнее для евреев Восточной и Центральной Европы, нежели для более традиционных и статичных сообществ Ближнего Востока и Северной Африки, едва затронутых современностью. Относительно невелики были и традиционные общины сефардов в Иерусалиме и некоторых других городах, и потоки мигрантов, приехавших в предыдущие десятилетия из Йемена после местных преследований.
Это преимущественно ашкеназское население в значительной степени уже совершило демографический переход. Высокий уровень рождаемости и снижение смертности привели к резкому росту еврейского населения на территории Российской империи в XIX веке, однако к середине XX века уже закрепилась низкая рождаемость. Хотя демографические данные за этот период отсутствуют, общий коэффициент фертильности для евреев в подмандатной Палестине предполагает уровень, аналогичный тогдашнему европейскому, и гораздо меньший, чем у палестинских арабов[216]. Рост еврейского населения в тот период зависел больше от иммиграции, чем от рождаемости.
За первые пять лет независимости в Израиль прибыло около 700 тыс. иммигрантов, что примерно удвоило еврейское население страны. Первую волну составили европейцы – заключенные концлагерей, пережившие Холокост, и перемещенные лица, многих из которых сподвиг переехать в собственное государство кошмарный опыт Второй мировой войны. После Войны за независимость, начиная с 1949 года, хлынули волны евреев из преимущественно мусульманских стран Ближнего Востока – в основном из-за преследований и экспроприации в таких государствах, как Египет, Ирак и Ливия. Древние еврейские общины этих стран, порой существовавшие за века до прихода ислама, за несколько десятилетий сократились с десятков или сотен тысяч до небольшой горстки или вообще до нуля. Многие из этих иммигрантов приехали из стран, не завершивших демографический переход, и привезли с собой высокий уровень рождаемости – около шести-семи детей на женщину по сравнению с показателем 2–2,5 у израильских евреев европейского происхождения[217]. Однако за их появлением в Израиле, где они вскоре составили половину еврейского населения, последовал быстрый процесс осовременивания с сопутствующим падением рождаемости, так что коэффициент фертильности среди мигрантов из стран Ближнего Востока и Северной Африки приблизился к уровню рождаемости их единоверцев европейского происхождения, с которыми они смешивались и все чаще вступали в браки.
Одновременно благодаря тем же процессам осовременивания начала снижаться крайне высокая рождаемость израильских арабов, которые сегодня составляют пятую часть населения Израиля (за исключением Западного берега реки Иордан и сектора Газа). Это означало резкое сокращение общей рождаемости в стране: суммарный коэффициент рождаемости, который в 1960 году равнялся примерно 4, к 1990 году снизился до величины 2,5.
Израильское правительство стремилось обеспечить еврейское большинство и, естественно, поощряло деторождение, хотя – вследствие демократии – считало, что не может делать это на дискриминационной основе. Премьер-министр и основатель государства Давид Бен-Гурион был глубоко заинтересован в демографии и, возможно, даже одержим ею. «Если бы сейчас нас насчитывалось на два миллиона больше, чтобы общее еврейское население составляло четыре с половиной миллиона, я бы больше не опасался за судьбу Израиля», – утверждал он. Позднее премьер-министр Леви Эшколь выразил схожие чувства: «Отправной точкой является то, что это наше единственное место в мире. В каком-то месте – в этом месте – нам нужно перестать быть меньшинством»[218]. Чтобы сохранить большинство за еврейским населением страны, основной упор был сделан на «алию», или репатриацию, сначала в основном из исламского мира, но с 1970-х и особенно в 1990-е годы – все чаще из Советского Союза, а затем из его бывших республик[219].
Если смотреть с точки зрения рождаемости, все в целом соответствовало норме. Процесс модернизации с вездесущим трио – урбанизация, образование и рост доходов – довел все население до социально-экономического состояния наиболее развитых его элементов, и рождаемость в целом снизилась до уровня воспроизводства. Израиль отличался от других стран разве что неодинаковыми стартовыми позициями разных общин (хотя это вряд ли уникальная ситуация). Однако с середины 1990-х годов начало происходить нечто странное. Коэффициент фертильности, вместо того чтобы опуститься до 2, а затем и ниже, стал постепенно и неуклонно расти, достигнув к 2010 году значения 3, и с тех пор остается примерно на этом уровне. Особенно удивительно то, что это было, когда Израиль принимал огромный наплыв евреев из бывшего Советского Союза – людей с низкой рождаемостью из страны с низкой рождаемостью. По прибытии в Израиль коэффициент фертильности русских евреев чудесным образом поднялся до местной нормы, в 2,5 раза превысив уровень рождаемости среди русских евреев, оставшихся в России[220].
Анатомия израильской фертильности
Чтобы понять, что происходит в Израиле с уровнем рождаемости, необходимо разобраться в различиях между разными слоями местного общества.
Первое, что следует отметить в Израиле, – тот факт, что уровень рождаемости очень сильно коррелирует с религиозностью, по крайней мере среди еврейских 80 % населения страны. Женщины, относящиеся к ультраортодоксам, сегодня имеют по 6,5 ребенка, что больше, чем в любой другой стране, за исключением Нигера[221]. Есть свидетельства, что этот показатель снижается, однако процесс идет медленно и вяло. Двадцать лет назад он равнялся примерно 7. Это не удивит наблюдателя, путешествующего по Израилю. По внешнему виду жителей легко понять, что вы оказались в районе ультраортодоксальных иудеев (харедим): мужчины облачены в черные костюмы и черные шляпы, носят бороды и длинные пейсы, женщины одеты скромно и носят парики – и повсюду заметны дети. Хорошей иллюстрацией является Модиин-Илит, небольшой городок на Западном берегу реки Иордан. В 2019 году в нем насчитывалось почти 44 тыс. жителей в возрасте до 14 лет и менее 700 человек старше 65 лет[222]. В Германии, стране с возрастным и быстро стареющим населением, на каждого ребенка младше 15 лет приходится более двух пожилых старше 65. В Модиин-Илите на каждого человека старше 65 лет насчитывается более 60 детей младше 15 лет.
Хотя численность харедим быстро растет, они по-прежнему составляют всего 13 % населения страны, так что даже их астрономический коэффициент фертильности не может объяснить всю ситуацию. Так и есть: рождаемость у израильских евреев, которые относятся к категории «верующих», но не харедим, стабильно составляет около четырех детей на одну женщину. Пусть это не ставит их в один ряд с самыми плодовитыми странами Африки, однако это примерно вдвое больше, чем, например, у женщин в Индии.
Это заметно на улицах таких городов, как Гиват-Шмуэль близ Тель-Авива; население этого района можно назвать «современным ортодоксальным». Возможно, детей здесь не так много, как в Модиин-Илите или расположенном неподалеку городе Бней-Брак, где проживают в основном харедим, но тем не менее их доля в населении очень весома. Баланс возрастов здесь не столь разителен, но все же впечатляет. В отличие от Германии, где, напомню, на каждого ребенка до 15 лет приходится более двух пожилых старше 65, здесь на одного человека старше 65 приходится двое детей до 15 лет[223]. Среди тех, кто относит себя к «традиционным верующим», коэффициент рождаемости составляет около 3, и даже нерелигиозная часть населения почти справляется с самовоспроизводством при коэффициенте фертильности 2[224]. Примечательно, что даже если отбросить религиозных и арабских граждан Израиля, а также тех, кто считает себя хоть в какой-то степени верующим, и ограничиться наиболее секулярной частью общества, то коэффициент фертильности все равно окажется выше, чем в любой другой развитой стране.
Что касается 20 % жителей Израиля, не являющихся евреями, то еще в 1960-х годах арабско-палестинская община в Израиле имела феноменальный уровень рождаемости – девять детей на одну женщину[225]. У этого населения произошло более простое и классическое снижение рождаемости, поскольку оно стало более богатым, более образованным и более городским. Например, средняя продолжительность жизни и уровень младенческой смертности среди израильских арабов находятся примерно на уровне Соединенных Штатов, поэтому вряд ли удивительно, что у них больше нет чрезвычайно высокого коэффициента фертильности[226]. Но и здесь свою роль играет религия. У израильских мусульман коэффициент составляет около трех детей на одну женщину, что весьма близко к общему еврейскому показателю, в то время как у христиан и друзов[227] он чуть меньше 2[228].
Другие факторы, сказывающиеся на рождаемости в Израиле, менее выражены по сравнению с религией, но все же заслуживают внимания. Есть некоторые подтверждения, что если исключить влияние религии, то в Израиле будет наблюдаться такая же разница в рождаемости между левыми и правыми, как и в Соединенных Штатах. Как у избирателей Республиканской партии больше детей, чем у избирателей демократов, так и у правых националистов в Израиле, похоже, примерно на 35 % больше детей, чем у более левых сограждан[229],[230]. Израильское население Западного берега реки Иордан – территории, контролируемой Израилем со времен Шестидневной войны 1967 года, – представляет собой смешанную группу: среди них есть и убежденные религиозные националисты, и ультраортодоксальные иудеи, как в Моди-ин-Илите, и те, кто просто считает это место удобным и относительно дешевым для жизни. Но в целом справедливо предположить, что они более правые и националистически настроенные, нежели израильское население в целом. И мы видим, что в их поселениях и сообществах уровень рождаемости выше, чем где-либо в Израиле до 1967 года. Действительно, местный коэффициент фертильности 4,75 – это на 1,5 ребенка с лишним больше, чем у окружающего арабского населения Западного берега. Самый низкий уровень рождаемости в Израиле наблюдается в Хайфском округе, расположенном вокруг города, традиционно славящегося секуляризмом и трудовой политикой[231].
Израильские женщины, окончившие среднюю школу, но не имеющие дипломов колледжа или университета, действительно обзаводятся большим количеством детей, нежели обладательницы дипломов. Но эта разница – менее половины ребенка – несколько меньше, чем мы наблюдали в США[232]. Это тем более удивительно, если учесть, что 58 % женщин в Израиле в возрасте от 25 до 34 лет имеют университетское или аналогичное образование, в то время как таких мужчин всего 37 %[233]; это говорит о том, что проблема поиска партнеров более образованными женщинами и менее образованными мужчинами, похоже, не оказывает такого угнетающего влияния на рождаемость, как в других странах.
Еще одна аномалия в Израиле, которая может дать нам ключ к разгадке происходящего, связана с вопросом связи рождаемости и брака. В целом – по крайней мере в развитых странах – чем ниже внебрачная рождаемость, тем ниже рождаемость в целом. Так, в Греции, где сохраняются традиционные нравы и вне брака происходит едва ли 10 % рождений, на женщину приходится всего 1,34 ребенка. Во Франции, напротив, большинство рождений (около 60 %) происходит вне брака, и женщины рожают на 0,5 ребенка больше, чем их греческие сверстницы[234]. В Израиле доля внебрачных детей составляет менее 7 %, то есть значительно ниже греческого показателя. Однако коэффициент фертильности в стране значительно выше – более 3[235].
Объяснение израильской аномалии: религия
Израиль имеет высокие показатели по всем упомянутым выше параметрам и добился одной из самых высоких в мире продолжительностей жизни. Почему же поведение его коэффициента фертильности отклонилось от стандартного и он не упал до уровня Германии или Японии?
Первое и самое очевидное объяснение – религия. Израиль отличается тем, что здесь иудаистское государство и преимущественно иудаистская нация. Идеология всех авраамических религий способствует деторождению, и мы уже видели, как ислам и христианство работают в Индонезии и на Филиппинах, задерживая падение рождаемости ниже уровня воспроизводства или хотя бы замедляя это падение – в отличие от таких стран, как Китай и Таиланд.
Однако это не совсем удовлетворительное объяснение. Начнем с того, что в иудаизме нет ничего принципиально более пронатального, чем в исламе или христианстве, – а ведь в странах, традиционно ассоциирующихся с этими религиями (например, в Иране и в Италии), уровень рождаемости намного ниже израильского. Среди самых строгих приверженцев иудаизма контрацепция, как правило, не поощряется, однако в нем не содержится ничего похожего на всеобщий запрет, который, по крайней мере теоретически, существует в католицизме. Для иудеев сексуальные отношения в браке служат не только для размножения, но и для удовольствия участников. Контрацепция и даже аборт разрешены, если здоровье матери находится под угрозой (согласно некоторым толкованиям, сюда может включаться и ее психическое здоровье), и – в зависимости от обстоятельств – раввин может дать разрешение на средства контрацепции, если у пары уже есть несколько детей.
Как мы уже видели, совершенно непомерный вклад в суммарный коэффициент рождаемости вносят ультраортодоксы, и между религиозностью и рождаемостью существует тесная корреляция, однако это не объясняет, почему даже у нерелигиозных израильских евреев коэффициент фертильности выше, чем в любой другой стране ОЭСР. Таким образом, религия здесь помогает только частично. Еще одна идея, предложенная для объяснения израильской религиозной аномалии, заключается в том, что, возможно, иудаизм пронатален по культурным или историческим причинам. Если говорить об историческом объяснении, то предполагается, что речь идет о «восполнении потерянных» в Холокосте, когда погибли 6 млн евреев и исчезло множество исторических общин.
Безусловно, подобная позиция встречается. Как-то я познакомился с одним хасидом (разновидность евреев-харедим), и он рассказал мне, что когда люди выражали недовольство его большой семьей и спрашивали, когда он собирается остановиться, он отвечал: «Когда мы дойдем до шести миллионов». Но один случай – это не данные, и если бы такое объяснение было верным, то следовало бы ожидать, что высокий коэффициент фертильности должен наблюдаться (не только сейчас, но и в прошлом) среди еврейских сообществ за пределами Израиля. Конечно, ультраортодоксальные евреи других стран действительно демонстрируют очень высокий уровень рождаемости, однако среди нерелигиозных евреев за пределами Израиля подобного не наблюдается. В Соединенных Штатах неверующие евреи отличаются одним из самых низких уровней рождаемости среди всех религиозных и этнических групп в стране. Американские евреи, идентифицирующие себя по этнической, а не религиозной принадлежности (что, возможно, эквивалентно израильтянам, определяющим себя как «нерелигиозные»), имеют всего одного ребенка на женщину, что вдвое меньше, чем у нерелигиозных израильтян. В американском реформистском иудаизме этот показатель составляет 1,4, что намного ниже среднего значения по США[236].
Учитывая очень большой размер семьи у ортодоксов и крайне низкую рождаемость у неортодоксальных и особенно у абсолютно нерелигиозных евреев, о евреях за пределами Израиля можно сказать, что они такие же, как и все остальные[237]. Низкий коэффициент фертильности среди неортодоксальных евреев Соединенных Штатов можно объяснить их относительно высоким уровнем образования и доходов, а также склонностью жить в больших городах – все эти факторы коррелируют с низкой рождаемостью. Но если бы принадлежность к евреям или желание обеспечить будущее своему народу после Холокоста действительно являлись бы мотивом для создания больших семей, мы бы увидели, что это работает и в США, а не только в Израиле. Но этого не происходит. Следовательно, похоже, что ни иудаизм сам по себе, ни реакция на сокращение количества евреев в середине XX века не могут объяснить то, что происходит в Израиле.
Короче говоря, причина того, что он является единственной в мире высокоразвитой страной с высокой рождаемостью, не может заключаться исключительно в его «еврействе».
Должно иметься что-то еще.
Коэффициенты фертильности при конфликте
До провозглашения независимости в мае 1948 года еврейское сообщество Израиля вело гражданскую войну с арабскими жителями подмандатной Палестины, и с первого дня своего существования Израиль находился в состоянии войны с соседними странами-агрессорами.
С одним из своих соседей, Иорданией, Израиль заключил мирный договор примерно на два десятилетия, а с другим, Египтом, – на вдвое больший срок. В последние годы он расширил сеть договоров, включив в нее другие арабские страны, от Марокко до ОАЭ, и больше не сталкивается с традиционной угрозой со стороны армий соседних государств. Таким образом, напряженность несколько спала. Но, как мы наглядно убедились в октябре 2023 года, стране по-прежнему приходится иметь дело с частыми террористическими атаками и беспокоиться о ракетах, направленных на нее со стороны ХАМАС в Газе и «Хезболлы» в Ливане, а также о ядерной программе Ирана, который открыто призывает к уничтожению Израиля. Является ли эта ситуация одним из факторов высокой рождаемости в стране?
На первый взгляд это кажется крайне маловероятным. Как это – люди, находящиеся в опасности, беспокоятся о появлении детей? Угрозы врагов Израиля, леденящие душу и зачастую обещающие уничтожить всю нацию, возможно, не слишком убедительны, если учесть силу страны – по крайней мере когда эти угрозы исходят от таких группировок, как ХАМАС в Газе[238], однако страна живет в тени колоссального ракетного арсенала «Хезболлы» и смертельной угрозы, исходящей от Ирана с его зарождающимся ядерным потенциалом[239]. Если бы коэффициент фертильности в Израиле был крайне мал, описанные факторы, несомненно, назвали бы причиной.
Но если мы рассмотрим стремление Израиля выжить как в значительной степени демографическую проблему, то сможем понять, почему его граждане готовы иметь на одного-двух детей больше, чем принято в развитых странах мира. Как мы уже видели, политики – основатели Израиля уделяли большое внимание вопросу демографического баланса страны. В те времена, когда подавляющее большинство евреев проживали за пределами Израиля, причем миллионы из них – в странах, где они страдали от преследований и дискриминации и, следовательно, их можно было склонить к переезду, иммиграция являлась очевидным способом увеличить еврейское население страны. Сейчас, когда доля Израиля в мировой численности евреев приближается к 50 % (против 5 % в момент основания государства), а большинство евреев в других странах живут в безопасности и процветании, неудивительно, что современный проект обеспечения еврейского большинства – это скорее Бытие (создание новой жизни), нежели Исход[240] (иммиграция)[241].
Поэтому кажется, что ощущение преследования и окружения, а также решимость выжить должны хотя бы отчасти объяснять высокий коэффициент фертильности у израильских евреев. Один демограф из Хайфы сказал мне: «Это вопрос идеологии. Даже у неверующих в Тель-Авиве уровень рождаемости гораздо выше, чем у их собратьев в Европе или Америке. Это пронатализм, порожденный опытом угрозы со стороны демографической ситуации у арабов… Если бы мы жили между Голландией и Бельгией, рождаемость у нас была бы намного меньше»[242].
Ситуация с демографией палестинцев (живущих как в Израиле, так и на Западном берегу реки Иордан и в секторе Газа) в целом соответствует демографическому переходу и встрече с условиями современной жизни. Например, уровень младенческой смертности на оккупированных территориях в 1967 году, когда их занял Израиль, составлял около 100 на 1000 человек; сегодня он в пять с лишним раз меньше[243]. Средняя продолжительность жизни с начала оккупации увеличилась на целых двадцать лет. Все это не должно нас удивлять. На экранах телевизоров мы регулярно видим столкновения и вспышки насилия, однако их масштабы (даже с учетом недавних ужасных событий) за последние десятилетия были настолько невелики, что не оказывали существенного влияния на демографию. При этом нам не показывают, как с каждым днем улучшается ситуация со снабжением больниц и здравоохранением. Результатом стало сопутствующее увеличение численности населения. Но хотя коэффициент фертильности сейчас резко снизился и составляет около 3 для израильских арабов/палестинцев и палестинцев, живущих на Западном берегу реки Иордан, и немного больше в Газе, даже этот уменьшившийся уровень рождаемости выше, чем мы могли бы ожидать, исходя из их экономического положения.
Учитывая весьма высокий уровень образования и жизни палестинцев на оккупированных территориях (который выше, чем во многих соседних странах), удивительно, что рождаемость у них по-прежнему чуть выше рождаемости в Египте, Иордании, Сирии и Ливане. Причиной можно счесть намеренное стремление палестинцев, непосредственно вовлеченных в конфронтацию с Израилем, увеличить свою численность в рамках этого конфликта[244]. Ясир Арафат, многолетний лидер палестинского национального движения, некогда заявил: «Да будет благословенна наша святая матка, – и предсказал: – С нашей рождаемостью мы снова станем здесь большинством»[245]. Конечно, мы никогда не сможем определенно утверждать, в какой степени подобные заявления могут отвечать за рождение конкретных детей, но на национальном уровне, когда других объяснений не хватает, кажется вероятным, что это – часть объяснения.
Политика и культура
Возможно, вы ожидаете, что пронатальный Израиль предлагает щедрые льготы для родителей и особенно для матерей, но это не так. Израильские женщины, проработавшие у одного работодателя 12 месяцев, имеют право на 15 недель оплачиваемого отпуска по уходу за ребенком и 11 – неоплачиваемого. Это не сравнится с почти 60 неделями в Болгарии и чуть меньше 40 в Великобритании[246]. Планы по предоставлению оплачиваемого государством отпуска для отцов, который не будет влиять на права матери на отпуск по беременности и родам, пока находятся на начальной стадии реализации и поэтому не могут быть причиной нынешнего высокого уровня рождаемости[247]. Израиль не отличается особой щедростью в выплатах детских пособий или налоговых льгот для родителей, а в области компенсации расходов по уходу за детьми страна находится далеко позади таких государств, как Португалия, Корея и Италия, где уровень рождаемости гораздо ниже[248]. В 2013 году пособия на детей фактически урезали[249]. Единственная сфера, где израильское государство занимает действительно высокое место, – это предоставление ЭКО, которое бесплатно для первых двух детей для родителей в возрасте до 45 лет[250].
Если ни религия, ни политика не могут полностью объяснить израильскую аномалию, значит ли это, что нам остается сослаться на конфликт? Здесь тоже есть свои проблемы. Не каждый этнический или религиозный конфликт приводит к повышению уровня рождаемости, так почему же должен приводить этот? В итоге мы вынуждены обратиться к универсальному объяснению – культуре. Пронатальная культура в Израиле повсеместна: от обожающих взглядов на младенцев в общественном транспорте до непрошеных (и нередко раздражающих) советов молодым мамам от незнакомых людей. Один политолог сказал мне, что, по его мнению, важной причиной повышенного количества детей по сравнению с другими странами является помощь со стороны бабушек и дедушек. Такую помощь от своих родителей регулярно получает 71 % израильских матерей в возрасте 25–39 лет, а среди тех, кто родился в Израиле, этот показатель возрастает до 82 %[251].
Это один из самых высоких в мире показателей участия бабушек и дедушек в воспитании детей. Однако предложение культуры в качестве причины ненадежно, поскольку требует дальнейших объяснений: если израильские бабушки и дедушки действительно необычайно активно помогают своим детям, когда те, в свою очередь, обзаводятся потомством, то почему это происходит?
Часть наблюдаемой культуры Израиля – высокий статус ранних браков и больших семей. «Люди преуспели в хайтеке, если у них много детей, – говорит один из комментаторов. – У них четверо детей, и они гордятся тем, что могут себе это позволить. Яхты, частные самолеты и шикарные автомобили здесь не показатель… Показатель – это количество детей»[252].
Если культура действительно пронатальна, то невозможно выделить какой-то одной нити, которая могла бы все объяснить. Но, возможно, лучше всего посмотреть на тех, кто выступает против. Одну женщину, которая заявила, что предпочла бы и дальше вести свободную одинокую жизнь, предостерегали: «Ваши ночные развлечения скоро закончатся, и вместо улыбающегося лица ребенка вас будет ждать экран компьютера… удачи вам в будущем!» Другая утверждала, что «женщины, которые добровольно отказываются от материнства, обрекают себя на пустую, скучную, мучительную жизнь, полную сожалений и лишенную смысла и содержания». Но давление может быть и не настолько откровенным. Одна женщина, у которой брали интервью для книги, посвященной израильским женщинам, сожалеющим о своем материнстве, жаловалась, что уже само существование и повсеместное присутствие детей создает психологическое давление. «Все вокруг меня рожали. Вокруг меня были молодые женщины, кормящие грудью, – коляски, младенцы, подгузники… Вы не могли себе позволить высказать какие-либо сомнения в отношении наличия детей»[253]. «Я не знаю, существует ли другая страна, где люди спрашивают: “Почему только двое детей?”»[254]
Если бы в какой-нибудь другой стране попытались создать такую же пронатальную культуру, как в Израиле, то и там, несомненно, нашлись бы свои диссиденты. Но без такой культуры трудно представить себе, как современное общество сможет достичь коэффициента фертильности на уровне воспроизводства или выше. И, как мы уже видели, трудно представить, каким образом современное общество сумеет выжить без рождаемости на уровне воспроизводства или выше.
Но прежде чем перейти к предложениям о том, как создать более пронатальную культуру, рассмотрим самые распространенные возражения против нее.