. Разрыв между теми, кто заявлял о своем желании быть бездетным в возрасте 20 с небольшим лет, и теми, кто на самом деле не завел детей, в большинстве случаев составлял 10–20 % от численности этой когорты; например, в Италии всего примерно 2 % женщин в возрасте 20 с небольшим лет заявляли, что не планируют иметь детей, однако в конце фертильного возраста бездетными оказались более 20 %[271]. Исследования, проведенные в Иране, показывают, что женщины каждой возрастной группы чаще не дотягивают до желаемого количества детей, нежели превышают его[272].
Есть свидетельства, что в некоторых местах желаемая рождаемость молодых когорт снижается – однако их фактическая рождаемость тоже уменьшается, поэтому разрыв между желаемым и действительным сохраняется и, скорее всего, сохранится и дальше[273]. В других местах, включая Соединенные Штаты, желаемое количество детей не уменьшается, в то время как фактическое число рожденных детей на одну женщину снижается, так что этот разрыв увеличивается[274]. По каким-то причинам желания женщин в вопросах фертильности не реализуются. Характерна следующая цитата из статьи в The Guardian: «Мне 49 лет. Я много работаю, у меня есть дом, жизнь вполне устроена. Проблема в том, что я не могу отделаться от чувства сожаления, что у меня нет детей. Не могу поверить, что моя жизнь сложилась именно так. Когда я была моложе, мне очень хотелось иметь ребенка»[275].
Во-вторых, существует также корреляция между патриархальным укладом и размером семьи. Мы уже отмечали, что в таких странах, как Корея и Япония, где женщинам предоставляют возможности для получения образования, но затем отказывают в возможности продвижения в карьере, если у них есть семья, они предпочитают не заводить семью. Аналогичным образом, как мы уже видели, там, где традиционное отношение к браку и деторождению накладывает табу на внебрачные роды, рождаемость обычно ниже, чем в странах, где отношение к этой ситуации спокойнее. Путь к повышению уровня рождаемости в развитых странах лежит через увеличение эмансипации – в частности, через расширение прав и возможностей женщин совмещать карьеру с материнством.
В-третьих, то, что верно в отношении социальных норм и работы, верно и в отношении дома. В развитых странах более высокая рождаемость не ассоциируется с домашним патриархатом, а совсем наоборот. Факты демонстрируют, что там, где мужчины чаще выполняют работы по дому, коэффициент фертильности повышается. В одном из обзоров литературы по этому вопросу говорится: «Недавно в исследованиях была зафиксирована связь между гендерным равенством в домашней сфере и его влиянием на рождаемость. Это направление исследований показывает, что в семьях, где большую часть работы по дому выполняют женщины, вероятность движения в сторону увеличения количества родов довольно низка… С другой стороны, в семьях, где разделение домашнего труда ближе к равенству, где мужья все чаще берут на себя домашние обязанности, рождаемость имеет тенденцию к увеличению»[276]. Эти данные убедительны как на национальном уровне, так и на уровне домохозяйств, и, вероятно, именно поэтому в странах, где мужчины активнее привлекаются к домашним обязанностям (например, в Северной Европе), уровень рождаемости выше, нежели в странах, где превалируют более традиционные мужские роли (например, в Италии и, как мы отмечали, в Южной Корее).
В-четвертых, чтобы феминистки могли отстаивать интересы женщин, они априори должны иметься в обществе. Когда широко распространяются аборты, а ультразвуковые исследования становятся нормой, в обществах, где дети мужского пола ценятся выше, начинают прибегать к селективным абортам. Мы уже видели, к чему это привело в Корее, где наблюдается значительная разница между количеством мужчин и женщин в определенных возрастных когортах. Но это происходит не только в Южной Корее: согласно имеющимся оценкам, в Южной Азии каждый день рождается на 7 тыс. девочек меньше, чем мальчиков. Вне зависимости от феминистских или более широких этических вопросов, это создает практические проблемы. На каждую тысячу мужчин в Пенджабе приходится всего 900 женщин[277]. В мировом масштабе селективные аборты могут стать причиной нехватки до 200 млн девочек[278]. Подобная практика сегодня распространена и среди южноазиатских сообществ в странах Запада. В результате селективных абортов по половому признаку в мире просто оказалось меньше женщин, чем было бы, если бы все зависело только от природы, и способ обратить эту ситуацию вспять – увеличить рождаемость.
Принимая во внимание эти разрозненные факторы, мы можем увидеть контуры феминизма, который положительно реагирует на рождение детей, признает выбор в этом вопросе как в принципе, так и на практике и призывает общество поддержать женщин в появлении будущих поколений. Конечно, такой феминизм должен ставить во главу угла женскую самостоятельность и выбор, но он не предполагает, что выбор в отношении деторождения обязательно означает снижение рождаемости. Это тот феминизм, в котором так нуждается мир и от которого зависит будущее человечества.
Мой собственный небольшой вклад – это ответ на вопрос, заданный, когда я недавно был в Сеуле. Меня спросили, что нужно делать корейцам, чтобы стимулировать рост рождаемости. «Должны ли мы больше прославлять материнство?» – спросил меня журналист. «Нет, – ответил я – отец, который сам нередко менял подгузники своим детям, а теперь делает это своим внукам. – Мы должны больше прославлять родительство».
Глава 6Что насчет окружающей среды?
В экологическом движении содержится определенная доля мизантропии, которая часто выражается в форме антинатализма. Забота человека об окружающей среде – о чистом воздухе, свежей воде и хорошем климате – это разумное и похвальное чувство, отражающее как корыстные интересы человечества, так и ценность самой природы. Забота о благополучии других видов представляет собой то, что философ Питер Сингер называет расширяющимся кругом: сначала мы заботимся о себе и своих семьях, затем о более широком круге родственников и окружающем сообществе, затем о воображаемых сообществах, которые мы называем нациями. В конечном итоге наши альтруистические заботы распространяются на все человечество в целом, а затем и на все живое[279]. Это выглядит прогрессом этики и отражает понимание того, что как человек не является островом[280], так и любой вид не является островом.
Мы зависим от других видов и вместе со всеми зависим от окружающей среды, которая поддерживает и дает всем нам жизнь.
Однако кажется парадоксальным, что забота об окружающей среде обязательно требует гибели человечества или, по крайней мере, значительного сокращения его численности. Если не произойдет какой-нибудь катастрофы (например, пандемии гораздо серьезнее ковида), человечество может уменьшить свою численность только за счет снижения рождаемости, а это означает такое изменение демографической пирамиды, что общество окажется под сильной нагрузкой из-за старения, сокращения рабочей силы, роста коэффициента нагрузки и нарастания государственного долга. Таким образом, мы можем оказаться перед выбором между двумя неприятными исходами: социально-экономический кризис, с одной стороны, и экологическая катастрофа – с другой. В итоге второе в любом случае приведет к первому. Какой бы здоровой ни была демография общества, оно не может процветать, если вокруг него разрушается окружающая среда. Цель этой главы – показать, что никакого парадокса тут нет и процветание окружающей среды не обязательно должно означать упадок человечества.
Но предварительно мы должны отдельно рассмотреть следующий аргумент: с точки зрения окружающей среды дела обстоят настолько плохо, что нам незачем приносить в мир новую жизнь, поскольку мы обрекаем этих детей на боль и опасности.
Заблуждения о катастрофе
В этой книге я ни в коем случае не хочу приуменьшать значение стоящих перед человечеством проблем. Но мы должны решительно отвергнуть мнение, что мир слишком ужасен, чтобы мы подвергали его опасностям новых детей. Это мнение активно распространяется, многие в него верят, и, похоже, оно уже оказывает негативное и все более мощное влияние на уровень рождаемости. Однако это заблуждение.
Одна американка тридцати с чем-то лет, встревоженная состоянием окружающей среды и размышляющая над тем, заводить или не заводить детей, заявляет: «Я хотела иметь ребенка, но смотрела на планету и думала: “Ну какое будущее нас ждет, если мы будем продолжать в том же духе?”» Другая потенциальная мать из США размышляет о том, стоит ли ввязываться в родительство, и выражает свой страх: «Это исходит отчасти из любви к моему гипотетическому ребенку… Я хочу защитить его от страданий. Не то чтобы в жизни когда-либо отсутствовали страдания, но… что из тех радостей, мира и добра, которые делают меня сейчас счастливым человеком, останется через двадцать, тридцать, сорок лет?» Третья молодая женщина говорит: «В условиях неопределенности, царящей сейчас в мире, я не чувствую себя в безопасности». Поразмышляв о плачевном состоянии окружающей среды, она пришла к решению: «Я бы не хотела подвергать этому своих детей»[281]. Она развелась с мужем из-за разногласий в вопросе деторождения и вышла замуж за мужчину, который тоже хотел оставаться бездетным.
В ходе проведенного в 2021 году в США опроса людей, не желающих иметь детей, выяснилось, что в их решении скромную, но непренебрежимо малую роль играет вопрос об окружающей среде: около 6 % желающих остаться бездетными упоминали обеспокоенность состоянием окружающей среды или состоянием мира в целом[282]. При этом более масштабный опрос людей в возрасте от 16 до 25 лет в экономически развитых и развивающихся странах показал, что, учитывая перспективы изменения климата, 39 % сомневаются, стоит ли вообще заводить детей. Из стран, охваченных исследованием, самой высокой эта величина оказалась в двух развивающихся странах – в Бразилии и на Филиппинах. Удивительно, что эта доля еще относительно невелика: по данным того же опроса, 75 % респондентов считают будущее пугающим, а 55 % полагают, что человечество обречено[283].
Но ведь по такой логике ни я, ни мое поколение не должны были появиться на свет. За два года до моего рождения человечество стояло на грани самоуничтожения во время Карибского кризиса. Хотя к моменту моего зачатия кризис разрешился, опасность ядерного уничтожения оставалась актуальной еще четверть века – вплоть до распада Советского Союза. Эта опасность не исчезла окончательно и, вероятно, никогда не исчезнет, поскольку изобретение ядерного оружия уже нельзя отменить. Мое существование зависело от того, согласятся ли иметь детей не только мои родители в 1960-е годы, но и от аналогичного решения бабушек и дедушек, прабабушек и прадедушек, и так далее. Если взять моих ближайших предков, то их перспективы на момент рождения выглядели не менее мрачными, нежели мои собственные, а то и наоборот. Отец родился в 1922 году в ожесточившейся побежденной Германии, охваченной гиперинфляцией; мать появилась на свет одиннадцатью годами позже, когда к власти пришел Гитлер, а Европа встала на путь войны и геноцида. Что касается родителей моих родителей, то младший из них появился в 1912 году, когда сгущались тучи Первой мировой войны, а старший увидел свет в разгар экономической депрессии конца XIX века, бросившей тень на большую часть Европы. Несмотря на все эти бедствия, у моих родителей, бабушек и дедушек была достойная и благополучная жизнь. Я уверен, что никто из них не согласился бы не появляться на свет, и рад, что их родители не решили, что мир в момент их зачатия слишком ужасен для деторождения. Я думаю, что большинство читателей могут сказать аналогичные вещи о себе и своих предках.
В реальности, судя по имеющимся данным, лучшего времени для рождения, чем нынешнее, еще просто не было. Осознание этих фактов может частично развеять уныние среди тех, кто сейчас находится в фертильном возрасте. Когда я родился в Великобритании в середине 1960-х годов, до своего первого дня рождения умирал 21 ребенок из 1000 – гораздо меньше, чем несколькими десятилетиями ранее. Когда в начале 2020-х годов родились мои первые внуки, уровень младенческой смертности упал еще сильнее – всего чуть больше трех на 1000[284]. Таким образом, вероятность того, что ребенок, родившийся сегодня в Британии, умрет в младенчестве, в 7 раз меньше, чем у ребенка, появившегося в мое время. В целом на планете за тот же период уровень младенческой смертности снизился со 120 на 1000 человек до менее 30[285]. Точно так же вероятность смерти женщины при родах снизилась на целую треть всего лишь за отрезок с 2000 года[286].
Взглянем на противоположную точку жизни. В середине 1960-х годов британский ребенок мог рассчитывать прожить 70 лет. С тех пор к ожидаемой продолжительности жизни при рождении[287] добавилось целое десятилетие – 80 с небольшим лет вместо 70 с небольшим. Причем Великобритания уже в то время являлась относительно богатой и развитой страной, а в государствах, которые тогда были бедными, прогресс шел быстрее. В целом в мире ожидаемая продолжительность жизни при рождении сейчас примерно на два десятилетия больше, чем во времена моего рождения[288]. Даже там, где прогресс остановился, продолжительность жизни, по историческим меркам, поразительно велика.
Если бы жизнь представляла собой только мучительную борьбу, то любое увеличение шансов прожить дольше не являлось бы благом – однако данные свидетельствуют как раз об обратном. После Второй мировой войны ежедневное потребление пищи на душу населения во всем мире выросло в среднем с чуть более 2 тыс. калорий в день до чуть менее 3 тыс. – несмотря на то что население планеты за это время увеличилось в 3 раза[289]. Еще в 1950 году примерно 2/3 людей в мире плохо питались[290]. За первые два десятилетия XXI века доля недоедающих сократилась с 13 до 8 %[291]. На протяжении большей части истории подавляющему большинству людей, вероятно, не хватало еды – по крайней мере на протяжении длительных отрезков времени. Те из нас, кто никогда не испытывал настоящего голода, могут лишь приблизительно представить себе ту массу человеческих страданий, которую им удалось избежать – благодаря тому, что у нас теперь гораздо лучше получается прокормить себя.
Улучшается не только ситуация с продовольствием. Люди становятся более миролюбивыми. Смертность в войнах после 1945 года идет не по прямой, а наблюдается четкая тенденция к снижению[292]. Смертность от стихийных бедствий неуклонно уменьшается после 1900 года: число людей, погибающих в результате таких катастроф, сократилось более чем на 90 %, хотя население Земли с тех пор выросло в 5 раз[293]. Это означает, что вероятность смерти человека в результате стихийного бедствия со времен рождения моих бабушек и дедушек упала примерно на 98 %. Это может удивить многих пессимистически настроенных потенциальных родителей, однако здесь нет ничего удивительного. Мы более образованны, лучше обеспечены жильем и в целом более богаты, мы намного лучше умеем предвидеть, предугадывать, противодействовать, избегать и разбираться с ураганами и наводнениями, чем умели в прошлом.
Даже с точки зрения чисто экологических показателей истина очень далека от утверждения, что человечество «заперто в гигантской газовой камере», как заявил в 2023 году представитель экологической группы Just Stop Oil[294]. По оценкам, в 2019 году от загрязнения воздуха в мире умерли 6,7 млн человек[295]. Около половины этих смертей – результат загрязнения воздуха дома, как правило, вследствие сжигания керосина и биомассы в устаревших домашних печах. Однако технология, позволяющая исправить ситуацию, уже доступна; ее просто нужно шире внедрять. Когда это произойдет, опыт сегодняшних богатых стран найдет отражение во всем мире. Промышленный Манчестер некогда слыл притчей во языцех, однако за первые два десятилетия нашего века там не зарегистрировано ни одного случая смерти, связанного с загрязнением воздуха. За эти двадцать лет в Соединенном Королевстве в целом зафиксирована всего одна смерть от загрязнения воздуха[296]. Когда какую-нибудь смерть в Великобритании связывают с загрязнением воздуха, она попадает в заголовки национальных газет[297], что свидетельствует о редкости таких случаев. В 2000 году почти 40 % населения планеты не имели доступа к чистой питьевой воде. Сегодня, спустя два с небольшим десятилетия, эта величина снизилась примерно до 25 %[298]. Даже в раздираемом войной засушливом Сомали, одном из беднейших государств мира, после середины 1980-х годов младенческая смертность уменьшилась на треть, а продолжительность жизни увеличилась примерно на десять лет[299].
Резко идут вверх и другие показатели благосостояния. На протяжении почти всей истории человечества большая часть людей практически не имела официального образования и была неграмотной. Нам, живущим в развитых странах, где почти все умеют читать и писать, трудно представить себе пагубные последствия отсутствия образования, включая неспособность участвовать в культурной или политической жизни или делать даже самые скромные шаги в реализации своего потенциала. После 1820 года уровень неграмотности в мире снизился с 87 до 12 %[300]. Есть все основания полагать, что эта тенденция сохранится до тех пор, пока неграмотность не станет восприниматься как странный реликт далекого прошлого – такой же редкий в Сьерра-Леоне, как сегодня в Южной Корее. Что касается другого конца образовательного спектра, то охват высшим и специальным образованием на планете вырос с примерно 10 % выпускников школ в 1970 году до более трети сегодня[301]. Грамотные и лучше образованные люди неизменно богаче материально и духовно.
Я не хочу сказать, что человечество достигло рая на земле, и не утверждаю, что нам нужно лишь стремиться к дальнейшему увеличению продолжительности жизни, повышению уровня благосостояния, здоровья и образования людей. Я хочу сказать, что каким бы нестабильным и неполным ни был прогресс человечества, он потрясает, особенно в последние несколько десятилетий. Если бы будущие родители больше знали о подобных фактах, они бы удивились, насколько лучше стала жизнь, и, скорее всего, испытывали бы гораздо меньше страха перед будущим. Парадокс заключается в том, что именно в то время, когда все обстоит намного лучше, многие люди полагают, что мир сильно ухудшился. Тот, кто считает, что безответственно или жестоко приносить новую жизнь в мир из-за его нынешнего состояния, должен признать, что его родители, заведя детей, проявили гораздо большую безответственность и жестокость, а тем более родители родителей – поскольку сегодня перспективы для новой жизни гораздо лучше, чем в прошлом.
Если нам не рекомендуют заводить детей, ссылаясь на нынешнее состояние дел в мире, то наши предки, так поступавшие, должно быть, вообще являлись безумцами или злодеями. Но на самом деле все обстоит с точностью до наоборот.
Мы должны быть благодарны им за то, что они это сделали, и радоваться, что сами приведем своих потомков в гораздо более яркий и богатый мир, нежели могли вообразить себе наши предки.
Люди как фактор загрязнения
Надеюсь, я показал, что мир не слишком ужасен, чтобы родители несли в него новые жизни – или, по крайней мере, что если он и ужасен, то в гораздо меньшей степени, чем раньше, даже в совсем недавнем прошлом. Но так ли страшен ущерб, который может нанести новая жизнь?
Наибольшую озабоченность вызывает антропогенное глобальное потепление. Люди подогревают планету, выбрасывая газы – преимущественно из ископаемого топлива. По сравнению с доиндустриальной эпохой она уже нагрелась примерно на один градус, и, по прогнозам, потепление продолжится, оказывая серьезное воздействие на человека и другие формы жизни. Помимо общего эффекта потепления, выбросы в атмосферу приводят к негативным изменениям климата, включая более жаркое лето, наводнения и ураганы[302]. Является ли все это аргументом в пользу снижения рождаемости?
Прежде всего следует отметить, что пока все это не оказывает пагубного влияния на существование человечества. Как мы видели, сейчас люди все чаще живут лучше, чем когда-либо прежде. И даже недавние тревожные прогнозы оказываются ошибочными. В 2004 году в одной из научных работ было высказано предположение, что из-за изменения климата упадет урожайность сельскохозяйственных культур – катастрофическая перспектива, даже в случае умеренного снижения, если учесть продолжающийся рост населения планеты[303]. В статье 2007 года содержится вывод, что «все количественные оценки показывают, что изменение климата неблагоприятно скажется на продовольственной безопасности»[304]. Однако на деле в первые два десятилетия текущего века, несмотря на изменения климата, производство продовольствия в мире выросло примерно на 50 %[305]. Этот рост опережал рост населения и, следовательно, обеспечивал гораздо больше продовольствия в пересчете на одного человека, как уже обсуждалось выше. За последние 20 лет урожайность сельскохозяйственных культур (количество, полученное с одного гектара) росла быстрыми темпами, а это значит, что для увеличения производства человеку незачем посягать на те территории, которые сейчас отнесены к природным зонам[306]. Сегодня для производства аналогичного количества пищи требуется менее 30 % земли, задействованной в 1960 году[307]. Нам по-прежнему нужно беспокоиться о потере бесценного биоразнообразия тропических дождевых лесов, но этот прогресс внушает уверенность в том, что посягательство человека на природу можно остановить, а в некоторых местах даже обратить вспять.
Кроме того, неопределенность в отношении последствий и скорости изменения климата больше, чем принято считать, и многие прошлые прогнозы не реализовались. В 2012 году эксперты Кембриджского университета предсказали, что через четыре года в Арктике наступит лето без льда[308]. Однако этого не произошло до сих пор. Теперь тот же источник говорит, что это случится к 2030-м годам[309]. Другие источники предполагают, что Арктика, «возможно», лишится летних льдов к 2050 году[310]. Когда я пишу эти строки (июль 2023 года), территория, занимаемая морскими льдами, увеличилась по сравнению с последними годами[311]. Тем временем стабильность или увеличение площади морских льдов в Антарктике, очевидно, являются результатом тех же процессов изменения климата и глобального потепления[312]. То же самое касается недавних рекордных минимумов[313]. Правительство островного государства Кирибати в Тихом океане настолько беспокоилось из-за затопления территории, связанного с повышением уровня моря в результате климатических перемен, что в 2014 году купило землю на Фиджи для переселения своих граждан[314]. Однако исследование, проведенное в 2023 году, показало, что на самом деле площадь Кирибати и тысяч других тихоокеанских островов увеличивается[315]. Хотя глобальное потепление означает рост числа людей, умирающих от жары во время экстремальных погодных явлений, оно одновременно означает уменьшение числа умирающих от холода. Поскольку смертность от холода в мире превышает смертность от жары почти в 10 раз, то повышение температуры, по имеющимся оценкам, сократило общее число смертей, связанных с температурой[316].
Я не выражаю скептицизма по отношению к изменению климата, а просто хочу отметить, что об этой актуальной и важной теме нам предстоит узнать еще много нового и что иногда сообщения в газетах и других средствах массовой информации выглядят чересчур пессимистично по сравнению с фактами. Наука говорит, что нам следует продолжать снижать выбросы углекислого газа. Но она не утверждает, что масштабы бедствия должны заставить нас уничтожать человеческий род. Как бы вы ни интерпретировали данные об изменении климата и глобальном потеплении, они все равно не являются аргументом в пользу антинатализма. Да, полное уничтожение человечества позволило бы одним махом покончить с антропогенными выбросами углерода и других парниковых газов – однако было бы странно спасать человечество путем его уничтожения.
Мы также должны учитывать уже достигнутый прогресс. Ежегодные выбросы на душу населения в Соединенном Королевстве составляют 4,6 метрической тонны, что втрое меньше показателя США. Возможно, сократить выбросы помогло то, что Великобритания в значительной степени вынесла свое производство за границу, однако Германия по-прежнему является крупной производственной державой, но уровень выбросов на душу населения у нее чуть больше половины американского. В Дании – холодной стране, где требуется активно отапливать дома, – этот показатель близок к британскому, несмотря на более высокий уровень жизни[317]. Даже если скорректировать данные с учетом потребления, а не производства, то количество выбросов на душу населения в Великобритании за 15 лет между 2005 и 2020 годами все равно снизилось на 40 %; аналогичного прогресса добились и другие европейские страны[318].
Сравнение регионов внутри одной страны почти так же показательно, как и сравнение между разными государствами. В Лондоне уровень выбросов на душу населения значительно ниже, чем в Шотландии. Этому есть несколько причин. Население Лондона сугубо городское, а горожане живут в небольших квартирах, зачастую с более качественной теплоизоляцией, и чаще пользуются общественным транспортом. (Справедливости ради следует отметить, что в Лондоне требуется меньше топить из-за более мягкого климата[319].) Поэтому сокращение выбросов не обязательно означает падение уровня жизни или сокращение численности населения. Жители Лондона в целом значительно богаче шотландцев. ВВП на душу населения у датчан немногим ниже, чем у американцев, а качество жизни, по мнению некоторых, выше.
Если рассматривать изменения с течением времени, то с 1850 по 1985 год доход на душу населения в Великобритании вырос на 516 %, а выбросы – на 354 %. С 1985 года ВВП на душу населения вырос еще приблизительно на 70 %, а выбросы сократились примерно на 40 %[320]. Отчасти это связано с колоссальным ростом использования возобновляемых источников энергии (ветра и солнца), переходом с угля на газ (который дает меньше загрязнений), а также с повышением эффективности двигателей автомобилей, котлов и улучшением теплоизоляции домов. Новейшие бытовые водонагреватели на газе почти в 2 раза эффективнее худших старых моделей – и это еще без учета совершенствования теплоизоляции или внедрения тепловых насосов[321].
Хотя Соединенные Штаты остаются лидером по выбросам, их результаты тоже впечатляют. Выделение парниковых газов в США достигло пика 20 лет назад, и, несмотря на высокие темпы экономического роста, в пересчете на душу населения их количество сократилось с тех пор почти на треть[322]. Топливная экономичность автомобилей на дорогах США с 1972 по 2017 год выросла на 69 %, и это до того, как свой существенный вклад стали вносить электромобили[323]. Самые эффективные неэлектрические и негибридные автомобили сегодня втрое экономичнее, чем средний аналог начала 1970-х годов[324]. Китай, который быстро наращивает мощности альтернативной энергетики, по некоторым прогнозам, пройдет пик выбросов в ближайшие несколько лет и сократит их на 80 % к середине века[325].
Мы совершенствуемся в тех или иных видах деятельности, а это значит, что сократить объемы вредных веществ, не уменьшая численность населения, реально. Разработаны и уже внедряются новые технологии, которые приводят к снижению или полному отсутствию выбросов, так что можно рассчитывать на серьезный прогресс в течение ближайшего времени. По данным Всемирного экономического форума, в период с 2010 по 2019 год стоимость солнечной энергии упала на 80 %[326]. Большой потенциал для замены углеродной энергии имеет атомная энергетика – если удастся урегулировать политические и экономические проблемы. Стоимость хранения энергии в аккумуляторах, по имеющимся оценкам, снизилась с 2014 по 2020 год более чем на 70 %[327]. Возможно, на помощь нам придут – или не придут – прорывы в области синтеза с использованием водорода или холодного синтеза. Человеческая изобретательность поразительна, и мы уже стали свидетелями необычайного прогресса в науке и технике, который позволит нам продолжать жить в условиях разумного материального достатка, сохраняя при этом планету и не сокращая число проживающих на ней людей.
Стоит также помнить, что рост населения в мире уже сократился вдвое – с более 2 % в конце 1960-х годов до менее 1 % сегодня. Неизбежно дальнейшее падение. Выступая за средний мировой коэффициент рождаемости от 2 до 3, я призываю не к нескончаемому демографическому взрыву, а к такому стабильному росту населения планеты, который совместим с постоянным снижением выбросов парниковых газов.
Главный ресурс
Ясно, что для того, чтобы совместить умеренный рост численности населения со здоровьем окружающей среды на планете, нам придется полагаться на технологические инновации. Но они не происходят просто так. Процессы, системы и культуры, порождающие технологические изменения, сложны и пока понятны лишь частично. Безусловно, инновации помогают дать образование всему населению страны и ценить вклад всех ее граждан, а интернет стал замечательным средством для ускорения сотрудничества между людьми, работающими над одними и теми же научными или технологическими проблемами. Эпоха, когда для сотрудничества специалистов в разных странах требовались телефонные звонки, факсы и письменные документы, отправляемые обычной почтой, кажется очень далекой, хотя на самом деле ситуация здесь начала меняться только в 1990-е годы.
В споре с мальтузианцем Полом Эрлихом в 1970–1980-е годы экономист Джулиан Саймон утверждал, что природные ресурсы не закончатся и мы найдем новые способы справиться с их нехваткой. Классическим примером является нефть. Во времена дешевого топлива (до начала 1970-х годов) американские автомобили были крайне прожорливы. Взлет цен на нефть и зародившиеся позднее опасения по поводу выбросов газов в результате сжигания ископаемого топлива привели к инвестированию в разработку более экономичных автомобилей. Кроме того, высокие цены на бензин в разные периоды цикла стимулировали геологоразведочные работы, в результате которых мировые запасы нефти сегодня примерно на три четверти больше, чем 30 лет назад – несмотря на интенсивное использование[328]. Возможно, мы не хотим – более того, не должны – сжигать всю эту нефть, но дело в том, что, как сказал Саймон, главный ресурс – это человеческая изобретательность. Как было замечено, каменный век завершился не потому, что в мире закончились камни, и нефтяной век завершится не потому, что у нас закончится нефть[329]. Можно прибегнуть к такой исторической аналогии: в 1860-х годах ведущий британский экономист Уильям Стенли Джевонс беспокоился о том, что в стране закончится уголь[330]. Сегодня, когда в британских недрах по-прежнему лежат запасы угля на сотни лет, его добыча по большому счету прекратилась и, вероятно, никогда не возобновится.
Точно так же как огромный технологический прогресс в прошлом означает, что сейчас лучшее время для появления ребенка на свет, нам нужно быть уверенными, что человечество сможет найти решения для настоящего и будущего (включая борьбу с изменением климата), не требующие сокращать нашу численность. Одним из главных стимулов технического прогресса является такая экономическая система, которая обеспечивает существование свободных рынков и поощряет риск и предприимчивость. После роста цен на топливо на возможность получить прибыль за счет производства более экономичных автомобилей обратили внимание западные компании, стремящиеся к прибыли, а не авторы централизованных планов в СССР. Стоимость топлива выросла, появились более экономичные автомобили, люди стали покупать их, исходя из экономических соображений. Именно так работает рыночная экономика. Но еще необходимы изобретательные молодые умы и готовые к риску инвесторы. Сегодня мы обеспокоены тем, что старение нашего общества вдвойне негативно сказывается на наших способностях к инновациям. Во-первых, становится меньше молодых людей, которые думают, создают и изобретают. Этим занимается именно молодежь[331]. Инновации, похоже, идут на спад, когда в обществе на одного пенсионера приходится менее четырех человек трудоспособного возраста, а большинство развитых стран уже давно пересекли эту границу[332]. Во-вторых, капитал, который в основном обслуживает немолодых людей, предпочитает низкорисковые активы, такие как государственные облигации, а не высокорисковые каналы, которые финансируют новые идеи. Рискованные инвестиции, потенциально обеспечивающие более высокую долгосрочную доходность, имеют смысл для тех людей, кто стремится к максимальным пенсионным накоплениям в отдаленном будущем. Они могут позволить себе возможные взлеты и падения. Тем же, кто приближается к переходу на пенсионный капитал, или тем, кто уже вышел на пенсию, потери перенести труднее, поэтому им разумнее избрать подход с меньшим риском.
Мы уже можем наблюдать эту ситуацию в Японии, население которой – самое старое в мире. В первые послевоенные десятилетия страна славилась своей изобретательностью, она часто развивала чужие идеи и коммерциализировала их. В основе экономического возвышения Японии наряду с трудолюбием и организованностью лежала японская изобретательность – глубоко оригинальная или преимущественно адаптивная (последнее в любом случае часто недооценивается); эту страну даже считали соперником США в мировом экономическом господстве[333]. В 1990-е годы – в первое десятилетие демографического спада в стране – расходы на исследования и разработки в японском частном секторе снизились с почти 2/3 от американских до едва ли 2/5. Одновременно за то же десятилетие в Японии резко упало количество патентных заявок – от удвоенного американского показателя до всего лишь трети от него[334]. За два десятилетия, предшествующие 2018 году, число японских студентов, изучающих предметы, связанные с естественными науками и математикой, сократилось на 17 %[335]. Поскольку абсолютное число японских студентов продолжает снижаться, можно ожидать, что это падение не остановится.
Да, Япония по-прежнему активно внедряет инновации в области ухода за пожилыми людьми, что неудивительно, учитывая возраст ее населения и его насущные потребности: от «роботов для ухода», которые должны помогать в уходе за пожилыми людьми, до датчиков и сигнализации в домах престарелых: их включают в ночные смены, когда дежурного персонала мало[336]. Но даже в этой сфере можно ожидать уменьшения японского преимущества, поскольку количество молодых новаторов в их обществе становится все меньше и меньше. И эта потеря инноваций, сопутствующая старению, повторится в других странах, которые не смогут провести демографическую модернизацию. Это означает, что в условиях сокращения населения, включающего стремительное уменьшение численности молодежи, все глобальные усилия по снижению углеродных выбросов могут потерпеть неудачу из-за отсутствия инноваций.
Мы не можем с уверенностью сказать, какой именно прорыв станет судьбоносным – улавливание углеродных соединений, новые виды топлива или то, о чем мы еще даже не начали думать. Но мы можем быть уверены, что если решения и появятся, то они появятся благодаря уму и кооперированию молодых людей. Возможно, эти молодые люди рождаются уже сейчас. Или не рождаются, если учесть падение рождаемости на планете. Джулиан Саймон подчеркнул, что мы должны думать о людях не как о будущих потребителях, которые будут бороться друг с другом за долю в постоянно уменьшающемся фонде фиксированных ресурсов, а как о будущих производителях и мыслителях, которые займутся поисками новых способов удовлетворения человеческих потребностей, будут способствовать процветанию людей и увеличивать общий пирог. Новые люди – это не просто дополнительные рты. Это дополнительные руки. И дополнительные мозги.
Смена мест
Те, кто воздерживается от обзаведения детьми по экологическим соображениям, продолжают оставаться потребителями в экономике. Они ездят на поездах (и им нужен машинист), выбрасывают мусор (и им нужен уборщик), посещают больницу (и им нужна медсестра), читают книги (и им нужен автор). Если ради сохранения планеты они отказываются от самолета, они, возможно, едут отдыхать на поезде, и поэтому им все равно требуются услуги людей, которые строят вагоны и работают на железной дороге. Если они откажутся от употребления мяса, то все равно будут есть растительную пищу, а ведь некоторые растительные продукты в любом случае приходится перерабатывать, и для их производства и продажи тоже требуется труд. Если использовать аналогию, то такие люди похожи на человека, который осуждает сельское хозяйство и принципиально отказывается им заниматься, но при этом продолжает есть. Кто-то должен заниматься сельским хозяйством за него. Я сейчас не осуждаю людей, меняющих свои модели потребления по экологическим соображениям, а указываю, что эти изменения все равно требуют затрат человеческого труда – вне зависимости от того, как эти изменения отражаются на материальных ресурсах.
Таким образом, когда жители богатых стран хотят потреблять рабочую силу, но не готовы ее производить, они неизменно обращаются к иммигрантам. Товары можно импортировать, но для многих услуг исполнители должны находиться рядом. А поскольку потребители труда в богатых странах, как правило, привлекают иммигрантов из более бедных стран, то они несут ответственность за перемещение людей из стран с низким уровнем выбросов в страны с высоким уровнем выбросов – туда, где индивидуальные выбросы приехавших вырастут одновременно с общим уровнем жизни. К тому времени, когда средний сириец, переехавший в Германию, достигнет уровня жизни типичного немца, его выбросы увеличатся в 6 раз. Для типичного иммигранта из Ганы, оказавшегося в Великобритании, это увеличение составит свыше 7,5.
Для гватемальца, приехавшего в США – более чем в 13 раз[337].
Поэтому, если вы не желаете иметь ребенка ради сокращения выбросов и пытаетесь возместить нехватку рабочей силы за счет иммиграции – это не решение проблемы снижения выбросов, а замещение одной проблемы другой. Существуют и другие ограничения для иммиграции как решения наших демографических проблем. О них пойдет речь в следующей главе.