В затылке у меня что-то кольнуло, и я поняла, что маг теперь будет за мной следить, так что мне не удастся покинуть дом без его ведома.
Виро явно был рад услышанному не больше моего, однако без возражений перетащил свою постель к окну, проверил, плотно ли закрыты ставни, и улегся. Его спина выражала ненависть куда лучше, чем актеры знаменитого изгардского театра. Это можно было понять — сквозняки здесь гуляли еще те, да и после визита волкодлака в комнате стоял запах, вызывающий в памяти задворки мыловарни. Оставалось только радоваться, что формула Вассера, ни разу не напомнившая о себе на протяжении этой ночи, осталась столь же равнодушной и сейчас.
«Утро вечера мудренее», — попыталась убедить себя я и совершенно неожиданно провалилась в тяжелый, но крепкий сон.
Давно уже не просыпалась я, когда солнце уже порядочно поднялось над горизонтом. Ставни окна снова были распахнуты в залитый солнцем сад, в ветвях которого чирикали воробьи. На подоконнике отчетливо виднелись глубокие борозды от когтей волкодлака, и надеяться на то, что все происшедшее за последние несколько дней мне привиделось в ночном кошмаре, вызванном перееданием на ночь, стало невозможно.
Мне очень хотелось накрыться одеялом и лежать так, пока не окажется, что все устроилось само по себе, а моему здоровью не грозит ничего серьезнее насморка. «Нет уж, Каррен, — обратилась я к себе, как к единственному человеку, на которого могла положиться. — Начинай думать, как спасти свою шкуру, потому что уж очень многие положили на нее глаз!»
Тут мой нос уловил запах гречневого супа, способный взбудоражить душу даже того человека, что находится на пороге гибели, а желудок громко заявил о своем существовании. Наличие супа в доме было в некотором роде удивительно и озадачило меня, однако я воспрянула духом и вылезла из-под одеяла.
В коридоре я на всякий случай приложила ухо к той щели, откуда доносились звуки с кухни, однако ничего, кроме звяканья кухонной утвари и чьих-то довольных угуканий не услышала. Про себя я решила, что готова простить моим гостям даже замысел захвата мира взамен на их согласие стряпать, пока им вздумается пребывать в моем доме, потому что за тарелку супа вообще могла простить сейчас что угодно и кого угодно.
Было затруднительно вспомнить, когда же я в последний раз обедала, как положено. Судя по всему, у героев, о приключениях которых поют менестрели, должна была наличествовать в обязательном порядке язва желудка, ибо из событий последнего времени я вынесла твердое убеждение: у человека, жизнь которого непредсказуема и полна героических поступков, нет времени ни помыться, ни поесть, ни поспать. Следовательно, герой баллад в жизни является дерганым, заросшим и завшивевшим невротиком, который оповещает врагов о своем появлении не столько трубя в рог, сколько урча желудком.
Чувствуя себя словно в логове дракона, я на цыпочках подошла к лестнице. В гостиной какие-то женщины громко и с душой причитали. Я вздохнула, поняв, что меня ждет очередная неприятная новость, и принялась спускаться, уже не таясь.
На диванчике в гостиной чинно восседал господин Теннонт, пьющий чай с булочкой. Напротив него стояли пять или шесть горожанок разного возраста, и я была готова поклясться — в лучшей одежде, которую они надевали разве что на свадьбы кузин и открытие городской ярмарки. Должно быть, слухи о княжеском чиновнике, живущем в доме чародея, уже распространились по всей округе. Женщины наперебой тараторили, чем-то возмущаясь, не забывая кокетливо поглядывать на лжечиновника. Теннонт же слушал их с вежливым выражением лица, хотя я не решилась бы утверждать, что он понимал, о чем они ведут речь.
В тот момент, когда в общем гаме я смогла разобрать слова «чудовище», «сегодня ночью», «зубищи», «семь лучших дойных коз» и, к своему искреннему сожалению, смогла предположить, по какой причине эти дамы посетили дом поместного чародея, Теннонт заметил меня и с редким радушием произнес:
— О, вот и многоуважаемая госпожа Глимминс!
Женщины дружно повернулись в мою сторону с заметным разочарованием. Беседа со столичным чиновником, вполне вероятно — холостым, была куда более полезна, с их точки зрения, нежели общение со мной, даже учитывая то, что я с большей вероятностью могла бы разобраться с описываемыми ими зубищами и дойными козами, ныне, как я поняла, покойными.
— Добрый день, — вежливо сказала я им и услышала в ответ то, что и предполагала, а именно: сегодня ночью Болотцы пострадали от набега некоего громадного зубастого чудовища, нанесшего значительный урон поголовью мелкого домашнего скота. Я даже не стала спрашивать, видел ли кто это чудовище, потому что и без того было ясно — речь идет о волкодлаке. А если уж предполагать самое худшее, но весьма вероятное…
— …и ватрушек с творогом было бы не худо к ужину! — перебил излияния жительниц Болотцев Виро, выходя из кухни и обращаясь к кому-то, оставшемуся там.
Я произвела пару нехитрых умозаключений и, игнорируя дальнейший рассказ пострадавших, обратилась к Теннонту, чувствуя, как в глубинах души зарождается черное подозрение:
— А позвольте поинтересоваться, господин Теннонт, кто взял на себя труд приготовить завтрак?
Тот приподнял брови, демонстрируя удивление столь глупым вопросом, и ответил:
— Ну как же? Ваш слуга. Климент… или Констан.
Я запоздало обнаружила, что выбитая вчера дверь снова лежит на полу, поверх опрокинутого комода, сейчас годного разве что на растопку камина, и сдержала отчаянное завывание, восстановив в уме картину происшедшего.
Дверь кухни распахнулась, и оттуда показался мой слуга и ученик в одном лице, обряженный в мой передник. Его румяная физиономия выражала довольство жизнью во всех ее проявлениях, а в руках он держал поднос с горкой свежеиспеченной сдобы. С чувством собственного достоинства и медлительностью, которые свойственны людям, нашедшим свое место в жизни, он водрузил поднос на стол перед Теннонтом. Тот в ответ милостиво кивнул. Женщины почтительно молчали, понимая, что во время столь важного действа жалобы на чудовищ неуместны.
— Ах, госпожа Каррен! — воскликнул Констан, заметив меня, и в гостиной стало светлее от улыбки, которой он меня одарил. — Доброго вам дня! Я, как мы и договорились намедни, перешел к вам в услужение.
— Мне-э-э-э, — выразила я свое отношение к данному факту.
— Все очень славно устроилось, — продолжал с воодушевлением Констан. — Я договорился с кузнецом, что по частям выплачу ему деньги за расторжение договора из платы, которую буду получать от вас. Там и долга-то сущие пустяки — две кроны с небольшим…
Второе мое мычание не получилось столь неопределенным, ведь даже сознавая, что жизнь твоя висит на волоске, узнавать о своем долге какому-то кузнецу за совершенно ненужного тебе остолопа было крайне обидно.
Болотницкие женщины, сообразив, что интерес к ним значительно спал, затараторили громче прежнего:
— …Два десятка годов такого не было, чтоб тварюги нечистые эдак вот бесчинствовали! Мало нам упыря того зловредного, так еще и волкодлаки полезли отовсюду, как клопы! Вот клянусь здоровьем всей своей семьи — осьмнадцать душ! — волкодлак это был!
— Оборотень!
— Волкодлак, истинно вам говорю!.. Да здоровущий какой!
Констан с сочувствием на лице кивал в такт возмущенным восклицаниям женщин, а потом обернулся ко мне и с озабоченным видом громко и отчетливо произнес:
— Сдается мне, госпожа Каррен, что это тот волкодлак, которого мы вчерась из лесу приволокли. Не сдох он, как вам показалось. Очухался, поди, да и подался разбойничать. Не было раньше тут этой пакости, зуб даю, что этот тот самый!
Приблизительно так я и представляла роль ученика в моей жизни, поэтому даже не стала тратить силы на обреченный вой обессилевшего в капкане зверя, вполне уместный в данной ситуации, а просто прикрыла глаза рукой, не желая видеть выражения лиц женщин. В гостиной стало как-то особенно тихо, только звякал ложечкой о чашку Теннонт, размешивая сахар. Судя по всему, отвлечь этого типа от чаепития было очень сложно.
— Ага, — глубокомысленно и зловеще произнесла одна из дам, после чего шуршание юбок и угрожающий топот каблуков подсказал мне, что жалобщицы удалились.
«Если сегодня ночью дом не сожгут, предварительно забаррикадировав все двери снаружи, то только из-за присутствия в нем Теннонта», — поняла без труда я смысл, вложенный в это «ага». Виктредиса ненавидели за то, что он не боролся с чудовищами. Но он хотя бы не таскал в город новых!
— Констан, милейший, поди-ка ты на кухню, — сказала я, не отнимая руки от глаз. — Я бы хотела позавтракать и пообедать заодно. И быть может, даже поужинать.
— Сейчас-сейчас, — заторопился мой верный помощник.
Я присела на диван рядом с Теннонтом и взяла булочку с подноса. Некоторое время мы помолчали, затем Теннонт, видимо, будучи человеком светским до мозга костей, из тех, кто не выносит, когда под боком кто-то сосредоточенно жует, любезно спросил:
— Стало быть, давешний волкодлак был притащен сюда вами из лесу по доброй воле?
— В общем-то да, — согласилась я. — Он хранился в погребе.
— Позвольте поинтересоваться: с какой целью?
Я не стала делиться с Теннонтом сокровенными мечтами, в которых шкуре волкодлака уже нашлось подходящее место на стене, а жители Эсворда сложили песни и легенды о храброй победительнице чудовищ. Даже себе я не любила признаваться в том, что честолюбива. И кроме всего прочего, я надеялась, что за предъявленную тушу оборотня мне положена какая-то награда от бургомистра, что теперь представлялось маловероятным.
Так что я почла за лучшее промолчать, неопределенно взмахнув недоеденной булочкой.
Теннонт проследил за моим жестом, затем произнес, вложив в вопрос бездну равнодушия к теме обсуждения:
— И что же вы собираетесь делать?
«Подлый чародей! Ты собираешься меня угробить в ближайшее же время, и у тебя хватает совести спрашивать, какие у меня планы! — возмутилась я. — Ясно, что самым целесообразным в данной ситуации было бы выкопать себе могилу в саду под какой-нибудь яблоней. Но нет — мне сейчас надо придумывать, что бы тебе соврать, дабы нормально пообедать напоследок, а не бродить по болотницким сараям, собирая дойных коз по частям! Добро б тебе легко было лапши навешать, но ты ведь о волкодлаках знаешь больше, чем я — о своих родственниках…»