— Да, спокойная, долгая жизнь, которая несвойственна знаменитым персонам. Из народных песен я помню, что самыми прославленными героями становятся те бедняги, смерть которых была самой продолжительной и многоэтапной. А судя по историческим примерам, наследниками самых богатых и влиятельных персон обычно становятся их отравители.
— Вы… вы… — Виро вскочил на ноги, набрал в грудь воздуха, но от возмущения смог только фыркнуть. Констан просто нахохлился и обиженно зыркал исподлобья.
— Пойдемте-ка домой, — сказала я этим неисправимым романтикам, вставая. — Господин Теннонт разволнуется. И вообще, хотела бы вам предложить вот что. Давайте сделаем вид, что ни о чем таком мы с вами не беседовали, потому что, ей-богу, я в вас разочаровалась, почтенные, должно быть, из-за своей черствой души. Ты, Констан, оказался куда мечтательнее, а вы, господин секретарь, куда сентиментальнее, чем я предполагала.
— Зато вы, госпожа Глимминс, вся как на ладони, — буркнул Виро.
Констан пробурчал что-то невразумительное, поднимаясь с примятой травы.
— А до того, как мы окончательно забудем обо всем сказанном. — Я сурово окинула их взглядом. — Я не могу не удержаться и не сказать вам, олухам, что ваши дамы — гордячки и зазнайки. И только олухи могут видеть в их капризах и высокомерии что-то удивительно хорошее, а не удивительно плохое. Если вы уж решили, что ваша жизнь никчемна и нужно ее изменить любой ценой, чтобы стать счастливыми, то это ваше право. Но если вы посчитали так из-за того, что какая-то дурында вам на это намекнула, задрав нос, то вы и вовсе дуралеи…
И я, сама себя удивив донельзя, обняла своих почти друзей, которые от неожиданности дружно вздрогнули, но спустя мгновение тоже облапили меня изо всех сил.
ГЛАВА 30,
в которой рассказывается, как помидоры и коровы могут стать причиной необычайных бедствий, способных удивить даже отпетых злодеев.
— Ждет? — безо всякой надежды на лучший исход спросила я.
Констан отлепился от забора, развел руками в унынии и подтвердил:
— Маячит в окошке. И лицо у него мрачное… А все та табуреточка. Думал я, что надобно софу к окну подтащить, чтоб господин Теннонт седалищный нерв почем зря не истязал, но позабыл, пустая моя голова…
По мученическим глазам Виро я поняла, что тот уверен: седалищный нерв господина Теннонта отродясь не знавал таких мучений, которые сейчас выпадут на долю вновь напортачившего секретаря.
Лжечиновник, как и вчера, встретил нас в гостиной, переместившись на софу, но выглядел куда злее. Я хорошо знала, что подобные люди не переносят неожиданностей. Это напоминает им о том, что даже самые важные персоны иногда сталкиваются с непредвиденными ситуациями, после чего не могут выглядеть настолько уж важными. А один только внешний вид Виро (как и любое другое, столь же кошмарное явление) стал бы неожиданностью для кого угодно.
— И где вас носило этой ночью? — пропустив пожелание доброго утра, процедил лжечиновник, уже не пытающийся выглядеть хоть немного любезным и учтивым.
— Это моя вина, господин Теннонт! — Я загородила собой Виро, который начал тянуть неуверенное «э-э-э», предвещающее, что его оправдания будут крайне жалкими и малоубедительными. — Я, никого не предупредив, отправилась избавлять мельника от привидения, и ваш секретарь вынужден был последовать за мной, не успев вам о том сообщить.
Теннонт смерил меня презрительным взглядом и поинтересовался, сощурив глаза:
— И что же? Избавили?
— В некотором смысле да. — Я уставилась в потолок, придумывая, как бы внушить Теннонту, что мы не зря провели эту ночь не в своих постелях. — И к тому же мы спасли девицу, попавшую в беду. А это, безусловно, самое достойное деяние из всех возможных, судя по эпическим сказаниям, так что ваш секретарь заслуживает хотя бы маленькой, но похвалы…
Теннонт драматически прикрыл глаза ладонью и вздохнул, как старая лошадь. Я не настолько хорошо его знала, чтобы уверенно истолковать это действие, но Виро тут же ухватил меня за локоть и прошептал на ухо:
— Уходим, уходим…
Действительно, было самое время немного поспать.
Я ухватила за локоть Констана, и мы, подобно девицам, водящим хоровод, дружно устремились в сторону лестницы на второй этаж. Секретарь, невзирая на все беды, обрушившиеся на его голову за последнее время, не преминул свободной рукой на ходу сунуть под мышку блюдо со вчерашними пирожками, так что я вздохнула с облегчением. Чувствовал себя он явно лучше, чем выглядел.
…Мне снилось, что я превращаюсь в пепел, рассыпаясь сероватыми хлопьями на холодном ветру. Постепенно исчезали кончики пальцев, затем руки, и вот я уже не могу пошевелиться, чувствуя, как вот-вот рассыплется в прах мое отчаянно бьющееся сердце…
Подобные видения были вполне ожидаемы для человека со столь прискорбными жизненными обстоятельствами, поэтому я, проснувшись, утерла холодный пот со лба, пару раз глубоко вздохнула, пытаясь унять сердцебиение, и снова благополучно заснула.
Следующим гостем моих сновидений стал давешний волкодлак. Он рьяно грыз мою ногу, прерываясь только затем, чтобы злорадно похохотать. Уж не знаю, способны ли на самом деле волкодлаки смеяться, но я вновь проснулась в холодном поту. Рядом с моей кроватью на полу переливчато храпели Виро с Констаном, трогательно укутавшись в одно одеяло. Стало ясно, чем частично был навеян сон про смеющуюся нежить. Дуэт моих соседей по комнате звучал весьма разнообразно, так что в следующем сне мне могли послышаться и джерская музыка, и стоны призраков, и рев мельника. Я накрыла голову подушкой и вновь попыталась заснуть.
В этот раз мне привиделось, что веревка виселицы впивается мне в шею, а жители Эсворда одобрительно хлопают в ладоши, наблюдая, как я задыхаюсь и бьюсь в петле. Впрочем, спать, засунув голову под подушку, изначально было не лучшим решением. Пришлось вновь просыпаться. Отдышавшись, я с ненавистью посмотрела на подушку, потом на храпящих мерзавцев. Спустя мгновение подушка приземлилась на физиономию Констана, который, по моим наблюдениям, храпел громче. Я же попыталась завернуться в одеяло так, чтобы оно одновременно и берегло мой слух, и не мешало дышать. Получилось на диво уютно и тепло. Я с блаженной улыбкой вновь погрузилась в сон.
…Випероморф обвил мою ногу и тащил в глубины омута. Я пыталась стряхнуть его, но он не отпускал и затягивал меня все глубже и глубже. От ужаса у меня отнялся язык, и я могла лишь беззвучно открывать рот, в который вливалась холодная черная вода, пахнущая тиной…
— Госпожа Глимминс! — сурово сказал випероморф, повернувшись ко мне мордой. — Прекратите брыкаться и просыпайтесь!
Тут-то и оказалось, что за ногу, которая торчала из-под одеяла, меня дергает господин Теннонт, и на лице у него застыло еще более неприятное выражение, нежели у випероморфа из моего сна. Я пожалела, что проснулась.
— Что случилось? — сипло спросила я, едва не прибавив: «Я что, проспала время испепеления?»
— К вам очередной жалобщик! — сердито ответил Теннонт. — Избавьте меня от его общества поскорее. Я как раз декламировал стихи дамам, и этот вынужденный перерыв весьма огорчил моих слушательниц. Кто бы мог подумать, что в этой глуши столько людей ценят и понимают искусство декламации!..
— Гм, — сказала я, не решаясь что-либо говорить далее, ведь меня так и подзуживало выложить все, что я думаю и про декламаторов, и про их ценителей, и про визитеров.
Теннонт в ответ хмыкнул еще более саркастически, намекая на то, что не мне с ним соревноваться в искусстве многозначительного хмыканья, после чего удалился.
Виро и Констан продолжали дрыхнуть, я же, шатаясь и зевая, побрела к комоду, на дверце которого висела порядком замызганная тога. Чистые рубахи у меня закончились, равно как и целые штаны, а приличия все же следовало соблюдать, так что без хламиды было не обойтись. В зеркале, которое до этого скрывалось за складками тоги, отразилось ужасное нечто, заставившее меня отшатнуться, издав богохульное восклицание. Синяки под глазами от недосыпа удачно сочетались с настоящими синяками и ссадинами, покрасневший от насморка нос пересекала опухшая царапина, и все это было обрамлено сбившимися в колтуны лохмами. При взгляде на гребень мне внезапно подумалось, что близкая смерть — не худшая участь.
К счастью, у тоги был капюшон, поэтому я натянула его почти до подбородка, нашарила домашние шлепанцы и побрела в гостиную узнавать, какое же еще бедствие свалилось на мою нечесаную голову. Виро бдительно приподнял голову, проводил меня остекленевшим взглядом и захрапел еще до того, как улегся обратно.
…Проситель расположился на скамейке, чуть поодаль от дам, прилежно внимающих Теннонту, который увлеченно рокотал что-то о несчастной судьбе изгнанника в Северных Пустошах. Получалось у него и в самом деле неплохо, по крайней мере, дядька — усатый тощий крестьянин неопределенного возраста — сидел ровно, как отличник в приходской школе, и даже дышал вполсилы, явно впечатленный историей. А заподозрить его в неискренности, в отличие от остальных, повода не было.
Я, стараясь не нарушать торжественности обстановки, прошаркала к нему, дотронулась до плеча и сделала пригласительный жест, указывая в сторону кабинета. Дядька вздрогнул от неожиданности, поднял на меня глаза и внезапно побелел, издав булькающий звук. Я сообразила, как выглядело мое появление в глазах этого тонко чувствующего человека после того, как он несколько минут слушал выразительное описание пристанища демонов, но не придумала ничего лучшего, как похлопать его по плечу еще раз, стараясь, чтобы это выглядело ободряюще. Затем я решительно повлекла его за собой. Должно быть, бедный крестьянин решил, что ему сейчас предстоит увидеть воочию все то, о чем он только что слушал, потому что покорно последовал за мной на нетвердых ногах. Теннонт, не прерывая чтения, из-за которого его брови непрестанно шевелились, проводил нас осуждающим взглядом, который повторила вся группа поддержки в лице присутствующих дам. У меня даже в спине закололо, а крестьянин всхлипнул, не сдержавшись.