тлеровцев прогонят… Что же будет тогда? Пастухи вернутся к своим стадам, каменщики к своим кайлам, виноградари к виноградникам, рабочие снова согнутся над станками. А эти мыши повылезают из норок и примутся подтачивать тело народа, открывать новые магазины и заводы, покупать шикарные, последнего выпуска, автомобили? У них в городке снова появятся откормленные, привередливые курортники. И в ее прекрасной Франции снова будет все, как было. Прекрасной… А ты уверена в этом?
Как тяжко тебе, Моника, просыпаться от безоблачного сна юности, в каких мучениях рождается на свет твоя новая душа, ведь тебе даже не с кем посоветоваться! Разве с Франсуа? Но есть ли у него время наводить порядок в твоей глупенькой девичьей головке? Пошутит, как обычно, и все…
Однако Моника все же обратилась к Франсуа. И он, к ее удивлению, на этот раз не пытался отделаться шутками.
А события, между тем, развивались, и Монике казалось, словно на далеком горизонте разгорается розовая полоска зари, предвещающая приход солнечного дня после длинной тревожной ночи.
А может, Людвина как раз и привезет важные известия? Ведь ее прислали те, кто руководит всеми маки. Франсуа, конечно, ей об этом не говорил, но Моника не ребенок, сама догадывается: достаточно было сказать «кузине» номер поезда, час его отхода из Бонвиля — и эшелон пошел под откос. Людвина немедленно сообщила об этом кому следует. А сейчас она везет им важные указания. Франсуа, вероятно, знает в чем дело, но он все еще считает Монику девочкой. Сколько раз она просила взять ее на какую-либо важную операцию, а он только улыбался и говорил, что она и так сделала больше, чем он ожидал. И к Генриху Франсуа теперь относится совсем по-другому. Он уже не призывает ее к осторожности, а однажды недвусмысленно намекнул, что и среди немцев есть много антифашистов. Нет, сейчас нельзя думать ни о Генрихе, ни о том, с каким поручением едет Людвина. Надо стараться, чтобы все прошло гладко. Вот уже гудит паровоз, надо идти быстрее, чтобы попасть на вокзал к моменту прихода поезда.
Моника выходит на перрон и, не обращая внимания на гестаповцев, которые тут слоняются, подходит к газетному киоску, расположенному слева от главного входа. Купив газету, она берет с прилавка номер иллюстрированного журнала и внимательно рассматривает моды весеннего сезона, напечатанные на последних страничках.
Поезд подошел, остановился. Монике надо сделать вид, что она с чисто женским любопытством рассматривает туалеты дам, каждую измеряя глазами с ног до головы. Но в каком же вагоне Людвина? Ага, вот в окне мелькнуло ее лицо. Вот Людвина выходит. На ней светлое пушистое пальто модного покроя и маленькая черная шапочка, красиво оттеняющая золотистые волосы, элегантная дама, никому и в голову не придет… Боже, что это?!
Моника даже закрывает лицо развернутым журналом и поверх него глядит на Людвину.
Да… Один гестаповец справа, один слева, третий позади. Людвина арестована! Видел ли это Франсуа? А если видел, то почему не бросился на помощь?
Моника делает шаг вперед и встречается с суровым предостерегающим взглядом. Людвина в сопровождении гестаповцев исчезает в одном из служебных выходов.
У Моники хватило сил не вскрикнуть, не пошевельнуться, когда мимо нее проводили арестованную, но перед глазами все закружилось. Девушка прижалась к стенке газетного киоска, чтобы не упасть.
— Иди домой и не делай глупостей! — словно издали, донесся до нее сердитый шепот Франсуа.
Моника повернулась и медленно пошла.
У гостиницы ее нагнал Франсуа.
— Я войду с черного хода, — бросил он на ходу и скрылся в воротах.
Все происшедшее казалось Монике страшные сном. Сейчас она войдет в свою комнату, в свою маленькую крепость, и кошмарное видение исчезнет. Нет, это правда — на стуле сидит Франсуа, лицо у него бледное, осунувшееся.
— Франсуа, — вырвалось у девушки, — неужели мы не можем спасти Людвину? Ведь нас много. Совершить налет на гестапо и отбить ее!
Франсуа горько улыбнулся.
— Я для того и зашел к тебе, чтобы предупредить: ни одного неосторожного жеста, шага, взгляда! Арест Людвины может быть случайным, но не исключено, что они напали на след. Надо быть готовым ко всему, Просмотри все свои бумаги, вещи. Помни — каждая мелочь может привести к очень серьезным последствиям. Ты уничтожила билет, с которым ездила в Бонвиль? Вынь все из сумочки и еще раз проверь. Как меня найти — ты знаешь, связь в дальнейшем будем поддерживать через приказчика галантерейной лавки. Если возьмут и меня, он будет знать, как действовать дальше — я оставлю ему инструкции. Против тебя у них могут быть только два обвинения, твоя поездка в Бонвиль и встречи со мной. Встречи со мной естественны — я твой жених. Что касается Бонвиля… Ага, можешь тоже сослаться на меня: я-де, мол, ревновал, и ты поехала в Бонвиль, чтобы провести время наедине с Гольдрингом. Он это подтвердит, ведь внешне оно так и выглядело. Мне кажется, что человек он порядочный. Но прежде всего спокойствие! Ложись, Отдохни, забудь о случившемся.
— Но они замучат Людвину!
— Они могут замучить Людвину, меня, тебя, кого угодно. Но всех они не убьют. А мы знали, на что шли, правда, девочка? Но это я так, на всякий случай. Я уверен, что все будет хорошо. И я потанцую на твоей свадьбе.
Моника обняла Франсуа и крепко поцеловала его.
— Это тоже на всякий случай. За все, что ты для меня сделал. И… и я хочу, чтобы ты знал — на меня ты можешь положиться!
— Я знаю… — голос Франсуа дрогнул.
Но как только Моника осталась одна, мужество покинуло ее. Перед глазами возникало лицо Людвины, ее стройная фигурка в модном светлом пальто, а рядом зловещие фигуры гестаповцев. Неужели нельзя спасти Людвину, неужели она погибнет от рук палачей?
Моника почувствовала, как холодная волна прокатилась по ее телу. Нет, нельзя так сидеть, надо действовать. Прежде всего уничтожить все письма, еще раз проглядеть фотографии, перебрать все в сумочке. Ну вот, она купила в Бонвиле роговые шпильки, а они завернуты в рекламу магазина. Франсуа был прав, когда твердил, что каждая мелочь может привести к серьезным неприятностям. Проездной билет в Бонвиль она уничтожила. А, впрочем, зачем ей это скрывать? Вероятно, ее видели в поезде. А как отвечать, если спросят, где она останавливалась? У Генриха в номере. Ведь портье в гостинице пристально посмотрел на нее и, верно, запомнил. Можно будет сослаться на него. Надо предупредить Генриха, чтобы он молчал о том, что видел ее с «кузиной». Она не будет объяснять ему, что и как, а просто скажет, что кузину арестовали, когда она приехала к Монике, и что это какое-то недоразумение… А что, если попросить Генриха спросить у Миллера о Людвине? Совершенно естественно, что ее волнует судьба родственницы…
Моника вихрем влетела в вестибюль, снова поднялась на второй этаж в то крыло дома, где была расположена комната Генриха, и, не колеблясь, постучала в дверь.
— Что с нами, Моника? На вас лица нет, а руки, как две ледышки.
Генрих тоже побледнел, увидав девушку в таком состоянии. Моника, не отвечая, упала на стул. Горячие ладони Генриха сжимали ее холодные пальцы. Они казались такими надежными, эти крепкие руки. Довериться ему, сказать всю правду, он должен помочь ей спасти Людвину!
— Генрих, то, что вы сейчас услышите, я, возможно, не имею права вам говорить. Но я в безвыходном положении. Арестовали кузину, которую вы видели в Бонвиле. Тут, на вокзале. Она ехала к нам… ко мне. Каждую минуту могут арестовать и меня. Не спрашивайте почему и как! Если б это была моя тайна, я бы ее вам доверила. Но я не могу ничего сказать. Что мне делать? Может быть, вы мне поможете?
Генрих так сжал пальцы девушки, что она чуть не вскрикнула.
— Я сделаю все возможное, Моника. И не буду вас ни о чем спрашивать. Кроме того, что поможет мне сориентироваться в этом деле. Но… в чем может заподозрить гестапо вас?
— Бонвиль, встреча с кузиной, если они узнали о моей поездке.
— О поездке они знают. Но я убедил Миллера, что вы ездили на свидание со мной, и он, кажется, поверил. Простите мне это признание. Но Миллер связывал вашу поездку и нападение маки на эшелон с оружием, и я должен…
Моника густо покраснела.
— Я вас понимаю. Спасибо, Генрих! В случае чего я могу сказать, что остановилась у вас?
— Безусловно. Но в тот момент, когда Курт передавал мне разговор с Фельднером, вас в номере не было. Запомните?… А теперь, что касается кузины… Она может вас скомпрометировать?
— Уже одно то, что она ехала ко мне…
— Так, понимаю… Имя вашей кузины?
— Я не знаю, под каким она сюда приехала, но зовут ее… — Моника с минуту колебалась, — я вам доверяю, Генрих, ее настоящее имя Людвина Декок. Но если она назвалась иначе, вы должны забыть это имя.
— Можно сослаться на то, что из симпатии к хозяйке гостиницы я заинтересовался судьбой ее родственницы?
— Нет, Людвина нам не родственница.
— Это осложняет дело. Но я все-таки постараюсь разузнать. Хотя не уверен, что мне это удастся.
— Боже, неужели она погибнет и нет ни малейшей надежды на спасение? простонала Моника. — Если бы дело касалось только меня, я сама пошла бы в гестапо и настаивала, требовала…
— Вы этого не сделаете, Моника! Условимся так: идите к себе и ждите. Абсолютно никуда не выходите, даже и ресторан. Я попробую разузнать, насколько серьезные обвинения против Людвины Декок, и немедленно оповещу вас. Но запаситесь терпением, с Миллером мне надо встретиться в более или менее интимной обстановке, а сделать это можно будет лишь вечером. Договорились?
Моника в знак согласия кивнула головой и молча протянула маленькую, чуть шершавую руку. Генрих наклонился и прижался к ней щекой.
— Я сделаю все возможное и даже невозможное, только чтобы эти пальчики не дрожали от волнения! — прошептал он.
Когда Моника ушла, Генрих позвал Курта и приказал ему заказать мадам Тарваль шесть бутылок коньяку, лимонов, сахару и все это отнести в машину.