«… во всей Германии объявляется траур по вашим воинам, погибшим под Сталинградом».
Генрих сидел, боясь шелохнуться. Ему казалось: сделай он малейшее движение, и буйный поток радости прорвётся и затопит все вокруг. Бертгольд слушал молча, опустив голову. Передача закончилась. Полились звуки траурного марша. Генрих поднялся и склонил голову, как это сделал Бертгольд.
Траурная пауза длилась долго, и Генрих успел взять себя в руки. Армии Паулюса больше не существует! Перед этой радостью меркнут все его трудности, все личное кажется мелким. Когда звуки траурного марша смолкли, генерал-майор взял Генриха под руку.
— Пойдём ко мне, нам надо поговорить…
Не ожидая ответа своего будущего зятя, Бертгольд направился в кабинет, большую угловую комнату, окнами выходившую в сад и на улицу.
Закурив, оба присели к столу и долго молча курили. Молчание прервал Бертгольд.
— Что ты думаешь обо всём этом, Генрих?
— Я понимаю, отец, вам интересно проверить, как быстро я ориентируюсь в событиях? Но я так взволнован этой неожиданностью, что просто не могу собраться с мыслями. Бертгольд поднялся и заходил до кабинету из угла в угол.
— Неожиданность! В том-то и дело, что ничего неожиданного нет. Когда я четыре дня назад выезжал сюда, в штаб-квартире уже знали, что это произойдёт…
— И не приняли мер, чтобы…
— Из сводок ты должен знать, что меры были приняты. Не одна дивизия наших отборных войск полегла у Волги, стараясь пробиться к окружённым. В том-то и дело, мой мальчик, что война вступила в ту фазу, когда не мы, а противник навязывает нам бой, и тогда, когда это ему выгодно… Но беда не только в этом. В моих руках вся армейская агентура, и я, вероятно, больше, чем кто-либо другой, знаю настроение солдат, офицеров и высшего командования. Хуже всего то, что с каждым днём слабеет вера в нашу победу.
— Неужели есть такие?..
— И много! Очень много. Особенно среди солдат и старых генералов! О, эти старые генералы! Они ещё получат своё от нас… Кое-кто из них высказывает недовольство, находит ошибки в стратегии фюрера.
— Даже говорят об этом?
— Конечно, не открыто! Но такие разговоры есть…
Генерал остановился у окна и задумчиво смотрел, как медленно кружатся в воздухе лёгкие снежинки.
— А что ты будешь делать, Генрих, если, скажем, война кончится поражением Германии? — неожиданно спросил он.
— В моём пистолете найдётся последняя пуля для меня самого!
— Дурак! Прости за грубость, но отец иногда может не выбирать выражения. Пистолет… пуля… Даже думать не смей обо всех этих романтических бреднях. Я не представлял, что этот разговор так пессимистически повлияет на тебя… вызовет, я бы сказал, нездоровую реакцию. «Хватил через край!» — подумал Генрих
— О, как я рад, что именно в эту тяжёлую минуту рядом со мной вы, с вашим умом, опытом, умением предвидеть будущее… Обещаю слушаться ваших советов всегда и во всём! Бертгольд самодовольно улыбнулся.
— Рассудительная старость, Генрих, всегда видит значительно дальше горячей молодости! Я счастлив, что ты прислушиваешься к голосу разума, доверяешь моему опыту. И, поверь мне, этот разговор я начал вовсе не для того, чтобы омрачить твои перспективы на будущее. Как раз наоборот — я хочу расширить перед тобой горизонт. Да, под Сталинградом нас побили, авторитет нашей армии, нашего командования пошатнулся. Но уверяю тебя, что это ещё не конец и даже не начало конца. Наш генштаб сейчас лихорадочно разрабатывает, операцию, которая вернёт вермахту славу непобедимой армии. Ещё рано говорить, в чём заключатся эта операция, но я уверен — большевики почувствуют силу наших ударов, и их временный успех померкнет перед славой наших новых побед!
— Но наши армии каждый день отступают…
— Возможно, будут отступать и впредь. Для осуществления грандиозных планов нужно время. И русские дорого заплатят за наше отступление. Ты знаешь, какое поручение выполняет сейчас твой отец?
— С большим интересом послушаю.
— Мне не просто дан отпуск по семейным делам. Через неделю я должен представить план мероприятий, к которым мы прибегнем на русской территории, перед тем как наши войска отступят. Вечером я тебя познакомлю с этим планом. Я готовлю русским отличные сюрпризы! Не города и села найдут они после нас, а сплошные руины, пустыню! О, это не будут обычные пепелища, остающиеся после войны. Нет, я запланировал нечто более грандиозное! Специальные команды подрывников, поджигателей будут действовать по детально разработанным инструкциям, уничтожая во время отступления буквально все: заводы, дома, водокачки, электростанции, мосты, посевы, сады. Населению негде будет прятаться, наиболее работоспособную часть его мы вывезем для работы на наших заводах, фабриках и полях, а остальных просто уничтожим. Пусть вражеская армия попробует двигаться вперёд при этих условиях. Пусть попробует возродить жизнь на голом, безлюдном месте!
Бертгольд сжал кулаки, захлёбываясь от злобы и ненависти. Гнев и ненависть кипели и в сердце Генриха.
— В самом деле — грандиозно! Я рад буду ознакомиться с вашим планом, и если моё знание России…
— Доннер-веттер! Я совсем позабыл, что в этом вопросе ты можешь быть неплохим советчиком. Они заплатят и за смерть твоего отца, мой мальчик! Послышались шаги, и в дверь просунулась голова фрау Эльзы.
— Вилли, ты забываешь, что Генрих ничего не ел с дороги.
— Ах, оставь нас, Эльза, сейчас не до завтрака!
Фрау Эльза вошла в кабинет и села на стул, но, увидав нетерпеливый взгляд мужа, тотчас тихонько вышла.
Бертгольд некоторое время молча следил за завитками синеватого дыма, поднимавшимися от сигары, положенной на пепельницу.
— Но я считаю своей обязанностью предупредить тебя, Генрих, что все наши надежды могут развеяться как этот дым, — Бертгольд кивнул на сигару. — Не исключена и такая возможность. Мы, как люди предусмотрительные, должны быть готовы ко всему. Собственно говоря, именно с этой целью я и затеял разговор. Слушай меня внимательно! Мы с тобой, Генрих, разведчики, кадровые разведчики! Если, ты сейчас и на другой работе, то всё равно, рано или поздно, а ты будешь опять разведчиком. Пусть штабисты хвастаются своими заслугами. Мы с тобой больше, нежели кто другой, знаем — современную войну выиграть без нас нельзя. Когда я говорю «без нас», то имею в виду разведчиков. Мы гораздо нужнее обществу, чем всякие там политические болтуны, писатели, художники, даже учёные. А после войны разведчики будут нужны ещё больше, чем сейчас. Кто бы ни победил! Я уже сказал тебе, что верю в нашу победу. Но вера — одно, а суровая действительность — совсем иное. Поэтому никогда не мешает быть готовым к худшему. Великий Фридрих так учил своих полководцев и государственных деятелей, хотя сам был человеком оптимистического склада… Давай и мы будем предполагать худшее, Генрих! На всякий случай… У тебя сколько денег и в каком банке? — неожиданно закончил он свои философские размышления чисто практическим вопросом.
— Миллион девятьсот тысяч марок в Швейцарском Национальном, и триста тысяч в немецком.
— Все наследство?
— Я живу на проценты.
— Похвально, очень похвально! Надо все деньги из немецкого банка перевести в Швейцарский. Это первое. И вклад перевести в доллары. Так безопаснее.
— Это надо сделать сейчас?
— Нет, немного погодя. Надо подождать, пока кончится траур, и вообще сделать так, чтобы это не бросалось в глаза. Дальше. Свои сбережения я перешлю тебе, а ты положишь их на свой счёт. Мне сейчас неудобно переводить деньги на иностранный банк.
— Понятно!
— В приданое Лоре я даю хлебный завод. Второй, к сожалению, разбомбили. Даю также ферму. Все это поручи кому-либо ликвидировать, а деньги тоже положи в Швейцарский банк.
— Будет сделано!
— Но и в, этом случае нам надо себя застраховать от всяческих неожиданностей, например, инфляции… Война может обесценить доллары, и мы тогда много потеряем. Недвижимое имущество в таких случаях лучшая гарантия для помещения капитала. Итак, нужно, чтобы ты купил в Швейцарии солидное предприятие, в крайнем случае гостиницу или хороший прибыльный дом. Я найду удобный случай, чтобы поехать и присмотреть. Но сам ничего не решай, не посоветовавшись со мной. У тебя нет никакого опыта в этих делах, и тебя могут надуть.
— Слушаю, отец!
— Нужно, чтобы наша семья могла спокойно жить после войны. О дальнейшем не думай, со мной не пропадёшь. Такой разведчик, как Бертгольд, не останется без работы. Не он будет искать новых хозяев, а они его. Не ему будут ставить условия, а он будет диктовать свои. Да, я люблю фатерланд! Но если дела для нас, немцев, обернутся плохо и мне вместо марок придётся получать доллары, я буду брать их и работать так же преданно, как теперь. Деньги не пахнут! Кто это сказал, Генрих?
— Не помню! — Генрих думал совсем о другом. Он хорошо знал, что представляет собой Бертгольд и ему подобные, но всё же он не допускал, что можно дойти до такого цинизма.
— Ты согласен с моим планом, Генрих?
— Вполне.
А тем временем на втором этаже, отведённом для Лорхен и Генриха, невеста билась в истерике.
Прошлую ночь Лора не спала. Поднялась температура, страшно болели обожжённые места, сердце разрывалось от горя, что она не может видеть жениха. Когда утреннюю тишину вспугнул громкий звонок, сообщивший о приезде Генриха, девушка расплакалась и с тех пор рыдала не переставая. Пока Генрих умывался и переодевался с дороги, отец и мать утешали дочь. Но все их старания были тщетны. К счастью, горничная догадалась услужливо подать фрейлейн зеркало. Лора взглянула на своё отражение и ужаснулась; лицо покраснело, глаза опухли, нос, сизый от слёз и постоянного употребления носового платка, казалось, стал ещё шире. Девушка швырнула зеркало на пол и разрыдалась ещё сильнее: ведь все знают, что разбитое зеркало предвещает несчастье!
Пока Бертгольд разговаривал с Генрихом, фрау Эльза вызвала на виллу лучшего в городе косметолога. Он клал на лицо Лоры какие-то примочки, натирал его кремом, делал массаж, пудрил. И Лора терпела, покорно терпела все, только бы увидеться со своим женихом.