кий генерал Эйзенхауэр. Для осуществления операции решено использовать дивизии, бывшие в Африке. Теперь они начали войну на территории Италии. Для нас это удобно тем, что, начав войну в Италии, англо-американцы не смогут в скором времени открыть фронт во Франции. Без африканских армий, связанных операциями здесь, у союзников не хватит сил для осуществления операции «Оверлорд».
— Англо-американцы используют благоприятную для них обстановку: ведь наши основные силы прикованы к Восточному фронту, там сейчас идут ожесточённые бои. Как известно, наше наступление в районе так называемой Орловско-Курской дуги, к сожалению, не имело успеха. Наше верховное командование решило пойти на дальнейшее сокращение Восточного фронта, чтобы накопить резервы для будущего сокрушительного удара, рассчитанного на окончательный разгром врага. Согласно приказу командования наши войска отошли на правый берег Днепра, создали там мощный оборонительный рубеж и готовятся к большому наступлению весной будущего года. Преодолеть такую естественную водную преграду, как Днепр, и выбить наши войска, из надднепровских укреплений большевики не смогут.
— Воспользовавшись тем, что наша авиация прикована к Восточному фронту, англо-американские варвары начали жесточайшую бомбардировку территории фатерланда с воздуха. Противник надеется ошеломить нас, но он не учёл, что его злодеяния ожесточат наших солдат, укрепят их волю к борьбе и победе. А победа придёт — фюрер заявил, что Германия сейчас куёт новое грозное оружие, с помощью которого мы в пух и прах разобьём всех наших врагов.
В связи с этим на нас с вами тоже возложено ответственное задание: мы должны немедленно осуществить одну операцию, осуществить быстро, решительно. Командующий нашими войсками генерал-фельдмаршал Кессельринг приказал нам в трехдневный срок обезоружить всю итальянскую армию. Позже мы создадим отряды добровольцев из желающих служить нам, а остальные, неустойчивые элементы, будут в качестве пленных отправлены в лагеря и на наши заводы. Каждая дивизия проводит операцию в вверенном ей районе. Нам отведён этот, — Эверс показал на карте. — Все итальянские гарнизоны, расположенные в нём, должны быть обезоружены и взяты под стражу. Эверс опустился в кресло и, уже сидя, закончил:
— Вот и все. Теперь, гершафтен, расходитесь и спокойно выполняйте ваши обязанности. Прошу остаться командиров полков и начальников штабов, оберста Кунста и вас Лютц.
Генрих ушёл с совещания в радостном возбуждении было похоже, что корабль пылает со всех сторон. Интересно, как воспримет известие о капитуляции Матини? Ведь события, разворачивающиеся в Италии, касаются и его. Надо зайти в госпиталь…
Но в госпитале Гольдрингу сказали, что главврач с полчаса назад куда-то выехал.
Надеясь застать Матини у себя дома, Генрих поспешил в замок. На такой визит доктора он мог рассчитывать; между ним и Матини за последний месяц установились по-настоящему дружеские отношения. Его новый приятель часто приходил без предупреждения, иногда просто для того, чтобы выспаться: главврач жил при госпитале, и его часто будили по ночам.
Простота и искренность поведения Матини очень нравились Генриху. С доктором не надо было соблюдать правил этикета, если хотелось отдохнуть и помолчать. Иногда, они целые вечера просиживали молча — один на диване, с книгой в руках, другой — возле письменного стола — просматривая газеты или тоже читая книгу. А бывало, что, увлечённые разговором или спором, они вспоминали о сне, когда за окнами начинало сереть.
В те вечера, когда к ним присоединялся Лютц, споры становились особенно острыми — все трое одинаково ненавидели войну, но совершенно по-разному представляли причины, её породившие, и будущее человечества.
Честный, но инертный Лютц болезненно переживал события, но воспринимал их с покорностью обречённого. Он не верил в возможность какой-либо борьбы со злом, порождённым, как он считал, самой природой людей. Более склонный к философским обобщениям, Матини учитывал влияние социальных сил на историческое развитие общества, но не надеялся на какие-либо существенные изменения в ближайшем будущем, ибо прогресс он понимал как очень медленное поступательное движение, медленную эволюцию. Генрих, не решаясь откровенно высказывать свои мысли, всё же старался доказать обоим ошибочность их взглядов.
Матини, как и думал Генрих, был у него — он лежал на диване и сладко спал.
— Мартин, слышишь, Мартин! — тихонько позвал Генрих. Ему и жаль было будить гостя и нетерпелось сообщить важную новость. — Поднимайся немедленно, а то оболью водой. Матини вскочил на ноги и рассмеялся.
— Я слышал, как ты вошёл, но лень было даже глаза открыть, очень уж трудна была прошлая ночь.
— Я не стал бы будить тебя, но, понимаешь, такое исключительное событие, как капитуляция Италии…
— Что?
Генрих подробно изложил то, что рассказал Эверс на совещании. По мере того как он рассказывал, лицо Матини светлело, по нему расплывалась радостная улыбка.
— А теперь приготовься выслушать неприятное: на протяжении трех дней приказано обезоружить всю итальянскую армию, — закончил Генрих. Матини побледнел.
— Ты думаешь, эти события могут коснуться тебя?
— Могут демобилизовать, правда, меня это не волнует, но приготовиться надо. Придётся идти.
— Возьми мою машину. Курт, отвези синьора Матини в госпиталь, — крикнул Генрих, приоткрыв дверь кабинета.
— Я буду очень признателен тебе, если ты разрешишь мне проехать ещё в одно место километров за пять от Кастель ла Фонте.
— Хоть за десять. Мне машина сегодня не нужна. Если скоро освободишься — приезжай сюда, только не буди, если я буду спать. Завтра, вероятно, предстоит хлопотливый денёк.
— Не думаю, чтобы я сегодня освободился рано!
Телефонный звонок разбудил Генриха на рассвете.
— Немедленно к «королю»! — послышался голос Лютца.
Вчера, по приказу штаба корпуса, были изменены все позывные офицеров штаба, и отныне генерал назывался «королём».
— В чём дело? — спросил Генрих Лютца, прибыв через четверть часа в штаб.
— Погоди! — почему-то шёпотом ответил тот и быстро пошёл в кабинет генерала.
Пробыл он там довольно долго. Из кабинета доносились телефонные звонки, громкие, сердитые восклицания генерала.
— Герр Гольдринг, — выглянув из-за двери, наконец, позвал Лютц.
В кабинете, кроме генерала и его адъютанта, был также начальник штаба оберст Кунст.
— Фон Гольдринг, берите двух автоматчиков и как можно быстрее поезжайте в Пармо, узнайте, как там у них дела. Оттуда заедете в Шатель-Дельфино. Прикажите немедленно наладить связь с дивизией.
— Простите, генерал, что именно я должен узнать?
— Как что! Разве вы ничего не знаете? — воскликнул Кунст.
— Я не успел проинформировать фон Гольдринга, бросил Лютц. Начальник штаба, как всегда отрубая одну фразу от другой, пояснил:
— Я буду краток: дело обстоит так — о разоружении стало известно итальянским войскам; некоторые из них восстали, часть бежала в горы, связь с полками прервана, есть сведения, что в некоторых местах между нашими частями и итальянцами идут бои. Понятно?
— Яволь! Разрешите выполнять?
— Не теряя ни минуты! Немедленно!
Прямо из штаба Генрих в сопровождении двух автоматчиков и Курта, сидевшего за рулём, помчался в Пармо. Через полчаса он уже прибыл в штаб полка.
— Передайте генералу, что все итальянские гарнизоны почти полностью обезоружены, за исключением двух рот, успевших уйти в горы. Боя не было — только небольшая перестрелка. Потерь с нашей стороны нет. Связь сегодня будет налажена, — сообщил командир полка оберст Функ.
Подъезжая к Шатель-Дельфино, Гольдринг услышал стрельбу и приказал остановить машину. Ясно доносились автоматные и пулемётные очереди.
— Ехать медленно! Автоматчикам приготовиться! Когда подъехала к самому Шатель-Дельфино, из города выскочил мотоциклист. Генрих приказал ему остановиться.
— Что за стрельба?
— Окружённые в казармах итальянские солдаты открыли огонь по нашим.
Машина набрала скорость и въехала в городок. Стрельба не стихала. Немецкие солдаты ходили по улицам в полном вооружении, гражданского населения не было видно.
В штабе полка Генриху сообщили, что вчера вечером часть итальянских солдат — приблизительно два взвода бежала. Не поверив слухам о разоружении, большинство солдат осталось в казармах. Но когда сегодня утром немцы окружили казармы, итальянцы открыли огонь. Сейчас к ним послан парламентёр для переговоров. Если переговоры не дадут желаемых результатов, придётся прибегнуть к более решительным мерам, чтобы к вечеру обезоружить всех.
Вернувшись в Кастель ла фонте и доложив обо всём генералу, Генрих спросил Лютца, как проходит разоружение по другим районам.
— Более менее нормально. Но в горы к партизанам бежало больше батальона. А это уже сила, с которой нельзя не считаться.
— Особенно если учесть, что партизан и без этого немало, — прибавил Генрих.
Было воскресенье, но, учитывая напряжённую обстановку, Эверс приказал всем офицерам оставаться на местах. Это нарушало планы Гольдринга. Накануне он сговорился со своим новым знакомым, бароном Штенгелем, поехать к водопаду, где, как говорили, форели сами прыгают в руки, теперь поездку придётся отложить и порыбачить часик-другой на старом месте — вблизи графского парка.
Когда Генрих спустился к водовороту возле расселины, Штенгель уже был там.
— А-а, наконец, а я думал, что вы сегодня уже не придёте! — поздоровался он, не подавая руки и продолжая наматывать удочку. — Ну как, поедем?
— К сожалению, нет! Сегодня мы, по милости генерала, работаем, — шёпотом, как и полагается опытному рыбаку, который боится спугнуть рыбу, ответил Генрих.
— Из-за этих проклятых макаронников? До сих пор не разоружили?
— Они немного присмирели, но обстановка ещё тревожная. Ровно в десять я должен быть в штабе.
— Тогда не тратьте времени, я и так вас опередил. Посмотрите-ка, какие красавицы!