На месте, где раньше была картина, так взволновавшая Генриха, теперь висела большая карта Европы, разукрашенная флажками, обозначавшими линии фронтов. Генрих и Матини подошли к карте с курвиметром, начали измерять расстояние от Сталинграда до Сарн — верховное командование не так давно сообщило, что этот город пришлось оставить.
— Что вы там измеряете? — поинтересовался Лютц.
— Погоди! — Генрих подошёл к столику и начал что-то высчитывать. — Чтобы пройти расстояние от Сарн до Волги, нашей армии понадобилось полтора года… Чтобы отступить от Сталинграда до Сарн — меньше года… Итак, мы сокращаем линию фронта куда быстрее, чем в начале войны расширяли её…
— Ты хочешь сказать, Генрих, что мы удираем быстрее, чем…
— Фу, какая терминология! Не удираем, а сокращаем линию фронта, — иронически поправил Генрих, — сокращаем для будущего наступления.
— И ты, Генрих, веришь, что оно когда-нибудь будет?
— Знаешь, Карл, есть вещи, о которых я просто стараюсь не думать. Слишком уж опасно в них углубляться.
— А я не хочу прятать голову в песок, как делают страусы. Я не верю ни в возможность нового наступления, ни в чудодейственную силу нового оружия. Войну мы проиграли! Это факт, с которым рано или поздно придётся примириться.
— Что бы сказал о таких разговорчиках покойный Миллер? — улыбнувшись заметил Матини.
— Ой, как же я об этом забыл? Ты знаешь, Мартин, кого я встретил позавчера в кабинете Миллера? Бывшего гарибальдийского парламентёра, того, у которого шрам на лице. На допросе…
— Антонио Ментарочи?
— Ты даже знаешь его имя и фамилию?
— Он служил в том госпитале, где я раньше работал. Исключительно умный и сердечный человек. Я не говорил об этом никому, чтобы не произносить вслух его имя. Ведь бедняга вне закона…
— И хорошо сделал, что не сказал. Это только ещё больше увеличило бы подозрения.
— Подозрения? Есть что-нибудь конкретное? Генрих рассказал суть разговора с Миллером.
— Я так и знал, что подозрение падёт на меня! — Матини вскочил и забегал по комнате. На его нервном лице по очереди отразились все чувства: беспокойство, колебания, потом решимость.
— Вот что, друзья, — сказал он, остановившись против кровати Лютца. — Я не хочу таиться перед вами: если б я мог, я предупредил бы партизан! И тем не менее в данном случае это сделал не я! Перед вами мне нечего оправдываться и, надеюсь, вы поверите мне на слово… Но сейчас меня интересует не столько моя особа, сколько этот Ментарочи… Как вы думаете…
В дверь кто-то постучал, и Матини не закончил фразы. На пороге появилась горничная графини.
— Синьор обер-лейтенант, графиня просила зайти к ней, как бы поздно вы ни освободились!
— Передайте вашей госпоже, Лидия, что я обязательно зайду, — ответил Генрих, внимательно вглядываясь в лицо девушки.
Может быть, потому, что Генрих впервые назвал её по имени, а возможно, по каким-либо другим причинам, но горничная смутилась.
— Хорошо, — ответила она тихо и вышла.
— Так вот, я хотел бы знать…— начал было Матини, но его снова прервали.
На этот раз дверь распахнулась настежь без стука и на пороге выросла фигура Кубиса.
— «Где двое или трое собрались во имя моё, там и я среди них…», — цитатой из евангелия поздоровался Кубис.
— Садитесь, Кубис, — пригласил Генрих, — мы, правда, уже поужинали, но немного вина оставили, помня о вас.
— Этой кислятины?
— Другого не было и не будет. Пауль, не забывайте, мы у постели раненого.
— «И бог, видя тайное, воздаст нам явное!»— молитвенно сложа руки, снова процитировал Кубис.
— Сегодня Кубис настроен на молитвенный лад, улыбнулся Лютц.
— Я сегодня подумал: а не придётся ли мне снова менять одежду? Когда-то я сменил сутану на мундир, а теперь, возможно, придётся сделать наоборот. Ну, это все в будущем, а я человек сегодняшнего дня. И он не предвещает мне ничего хорошего!
— Снова какие-нибудь неприятности? — поинтересовался Генрих.
— Самые большие — у меня отняли перспективы! Оповестил начальство о смерти раба божьего Иоганна, а мне приказывают: выполняйте его обязанности, пока не пришлём нового начальника. Итак, моё продвижение по службе, а следовательно, и увеличение бумажек, которые так приятно шуршат в руках, отодвигается на неопределённый срок. И я снова на иждивении доброго и щедрого барона фон Гольдринга, который коллекционирует мои расписки. А вы после этого предлагаете мне кислое вино! Вам ещё не хватает завести разговор о медицине и вообще о тленности всего живого! Кстати, и синьор Матини здесь.
— Перед вашим приходом мы как раз беседовали о медицине. Матини нам рассказал об одном очень интересном опыте. Как хирург он просто в восторге и мечтал бы повторить эксперимент.
Матини удивлённо смотрел на Генриха, лидо его медленно покраснело, брови угрожающе сошлись на переносице.
— Умоляю вас, заклинаю, покорно прошу! Не рассказывайте мне этой мерзости! Она мне испортит аппетит перед ужином!
— А я думал, что вы интересуетесь наукой! Вы сами когда-то настаивали, чтобы Матини…
— Барон фон Гольдринг, это для меня настолько неожиданно… Я просто не нахожу слов — У Матини перехватило дыхание.
Лютц, верно, начал о чём-то догадываться и бросил на доктора предостерегающий взгляд. Тот тотчас обмяк.
— Я знаю, вы не отважитесь просить Кубиса, поэтому делаю это за вас: Матини нужен человек, над которым он мог бы провести свой эксперимент. Поскольку он опасен, нужен…
— Догадываюсь, догадываюсь… да, пожалуйста! У нас таких кроликов хоть отбавляй. Я охотно дам первого попавшегося и даже буду благодарен за услугу. Наш комендант СС допился до белой горячки и не может выполнять своих функций. Берите хоть сейчас!
— Видите, Матини, как все хорошо уладилось! — повернулся Генрих к доктору. — С вас комиссионные! Согласен помириться на том, что вы разрешите мне присутствовать при…
— Простите, Генрих, что я вас прерву. Но вечером, да ещё в выходной день, я не привык так попусту растрачивать время! Душа моего покойного шефа протестует против таких сухих поминок, и я вынужден, барон…
— Сколько? — лаконично спросил Генрих.
— За упокой Миллера, думаю, не меньше пятидесяти марок…
Получив нужную сумму, Кубис вышел. Генрих проводил его до входных дверей, чего никогда не делал и чем ещё больше удивил своих гостей.
— Ну, обо всём договорились, — доложил он, вернувшись в спальню.
— Я ничего не понимаю…— начал взволнованно Матини.
— А понять так просто! Если трое порядочных людей узнают, что четвёртому грозит смертельная опасность…
— Вы имеете в виду Антонио Ментарочи?
— Наконец вы догадались! А я думал, вы меня испепелите грозным взглядом. Или, может…— Генрих вопросительно взглянул на Матини.
— Я думал, вы лучшего мнения обо мне! — обиделся доктор.
— Но как организовать технику этого дела? — спросил Лютц.
— У нас впереди целая ночь, чтобы все обсудить. А сейчас, простите, я должен зайти к Марии-Луизе. Графиня давно ждала Гольдринга и встретила его упрёками:
— Это просто невежливо, барон, заставлять меня так долго ждать. Я умираю от любопытства! Неужели правда, что убит Миллер и герр Лютц ранен? Генрих коротко рассказал, как их обстреляли партизаны.
— О, теперь я особенно ценю то, что вы сделали для дяди и барона Штенгеля. Эти звери могли убить и их!
— Я всегда к вашим услугам, графиня. Ведь я обещал быть вашим рыцарем.
— И очень плохо выполняете свои обязанности! Я вижу вас раз в неделю, да и то лишь в тех случаях, когда сама приглашаю. Слушайте, вы вообще мужчина?
— Кажется…
— А мне нет! Жить под одной крышей с молодой женщиной и оставаться совсем равнодушным к ней! Хоть бы на людях поухаживали за мной… В наказание завтра утром или после обеда вы будете сопровождать меня на прогулку. Я давно не ездила верхом.
— У меня нет лошади.
— Возьмите из моей конюшни. И вообще я решила сделать из вас настоящего кавалера. Когда-нибудь дама вашего сердца поблагодарит меня за это!
— А что скажет по этому поводу барон Штенгель?
— Он поймёт, что до сих пор ловил ворон!
— Итак, я должен играть при вас роль…
— Роль зависит от актёра…— Графиня бросила многозначительный взгляд на Генриха, — от того, насколько он сумеет воодушевить своего партнёра…
— Такая игра может нас обоих завести слишком далеко…
— Вы этого боитесь?
— Я понимаю, что нам грозит… Для себя… и своей невесты.
Генрих пробыл у графини долго. Когда он вернулся, Лютц и Матини сладко спали.
— Постели мне в кабинете, — приказал Генрих Курту. Тот приготовил постель, но не уходил, переминаясь с ноги на ногу у порога.
— Я хотел вас спросить, герр обер-лейтенант… — начал он робко и замолчал.
— Догадываюсь о чём… Дело касается Лидии? Угадал? Курт густо покраснел.
— Я хотел спросить, может ли немецкий солдат жениться на итальянской девушке…
— Если оба они запасутся терпением, чтобы дождаться конца войны. А как же твоя невеста, Курт?
— Марта, герр обер-лейтенант, она какая-то… О, нет, не подумайте чего-нибудь плохого! Она хорошая девушка, честная. Но… Я увидел совсем других девушек, которые мечтают о большем, чем собственное гнёздышко… Мы с Мартой не будем счастливы, герр обер-лейтенант! Лидия она совсем другая, она…— Курт окончательно смутился и замолчал. — Простите, герр обер-лейтенант, вам пора спать. Я пойду. Когда Курт открыл дверь, Генрих его остановил.
— Кстати, Курт, я все забываю спросить: ты передал графине записку, помнишь, ту, что я дал, когда мы ехали Пармо для переговоров с партизанами?
— Графиня ещё спала, я передал горничной. Я говорил вам об этом, герр обер-лейтенант.
— Ах, да, теперь припоминаю… ты действительно что-то говорил. Ну, спокойной ночи, Курт. Пусть тебе приснится твоя Лидия, она, кажется, очень славная девушка.
Оставшись один, Генрих ещё долго не спал, обдумывая новую обстановку, которая сложилась здесь, в замке, и в Кастель ла Фонте после сегодняшних событий.