– Послушайте, Генрих, я боюсь, что не выдержу. Кто это сказал, что итальянки полны огня, грации и пьянящего, как вино, веселья? Ведь она пресна, как…
– Зато у неё неплохое приданое…
– Это – качество, способное любую женщину сделать очаровательной… Но каково оно, это приданое?
– Точно не знаю. Но синьор Лерро намекнул, что очень хорошо обеспечен.
– Ну, черт с ней! Ради обеспеченного тестя придётся поухаживать. Надеюсь, он не обидит свою доченьку. Но скучно, до чего же скучно, если б вы только знали, Генрих! Как вы думаете, долго это должно длиться?
– Всё зависит от впечатления, которое вы произвели, и от вашего поведения. Надеюсь, мне не придётся вас обучать, как себя держать и что делать? Думаю, с женщинами вы обращаться умеете. Уверен, что опыт у вас немалый!
– Но не с такого сорта женщинами! Я, знаете, всегда старался устроиться так, чтобы было как можно меньше хлопот. Все эти прелюдии. Я даже не представляю, с чего теперь начинать!
– С цветов. Это, можно сказать, классический приём. С завтрашнего дня каждое утро посылайте цветы…
– Каждое утро? Так я милостыню пойду просить из-за этих букетов! Да где я возьму на них денег?
– На цветы дам я, только не вам, а вашему денщику, вы всё равно пропьёте. А мне, честно признаться, становится всё труднее вас субсидировать. Семь тысяч марок – не малая сумма. И если я не настаиваю на немедленном их возвращении, а даже одалживаю ещё, то делаю это лишь потому…
– Понятно! Вы трогательно терпеливы. А я буду трогательно честен. Как только получу приданое, первое, что я сделаю, – это вытащу семь тысяч марок и с низким поклоном верну вам. Добродетель торжествует, раскаявшийся грешник падает к ногам своего благодетеля, публика вытаскивает платки и вытирает глаза… А чтобы триумф был ещё более разителен, не увеличить ли вышеозначенную сумму ещё на пятьдесят марок? Согласитесь, мне как никогда нужны теперь лекарства, повышающие жизненный тонус!
Получив пятьдесят марок, Кубис ушёл, проклиная свою будущую невесту и обстоятельства, которые обернулись против него.
А тем временем Софья Лерро была очень довольна своим новым знакомством и в душе благословляла Марию-Луизу, обещавшую устроить её будущее. На протяжении всего дня она присматривалась к красивому офицеру, которого графиня прочила ей в женихи. Он ей понравился и внешностью, и весёлым характером. Кое-какие его остроты заставляли девушку краснеть, но, подумав, она пришла к выводу, что в этом повинна она сама: провинциальное окружение ограничило её взгляды, и обычная светская беседа кажется ей рискованной и даже неприличной.
Софья Лерро была довольна сегодняшним воскресеньем, так же как и Мария-Луиза, которой удалось в обществе Штенгеля провести весь день и кое-чего достичь.
День двадцатого апреля ежегодно широко отмечался офицерами немецкой армии. Двадцатого апреля родился фюрер, и к этой знаменательной дате приурочивалось массовое присвоение новых званий офицерскому составу. Повышение в чине, естественно, влекло за собой и повышение оклада. Этого дня ждали почти все офицеры и заранее готовились к такому важному событию.
Но в нынешнем, 1944, году надежды многих не оправдались. Повышение получили почти все офицеры Восточного фронта и эсэсовских частей, которые сдерживали наступление англо-американских армий в Италии. Тыловые части, такие, как дивизия Эверса, в этом году почти совсем не получили наград. Из всего штаба дивизии в день рождения фюрера отметили только нескольких офицеров, в том числе и барона фон Гольдринга. Теперь Генрих из обер-лейтенанта стал гауптманом. Эверс и Лютц повышения в чине не получили.
Кубис неожиданно для себя получил майора, но теперь это мало его интересовало: охотясь за приданым Софьи, он мечтал о тысячах и десятках тысяч марок, а не о мизерном увеличении оклада.
Дела его в этом направлении значительно продвинулись вперёд, а именно: на двадцатое июня было назначено обручение с Софьей Лерро. Вскоре должна была состояться и свадьба. Кубис ждал этого с нетерпением. Разрешение от генерала на брак с этой «дворняжечкой», как называл Кубис Софью в разговорах с Генрихом, он получил.
Но если сама Софья так быстро дала согласие, то её отец, Альфредо Лерро, долго колебался: принимать или не принимать этого малознакомого офицера в свою семью? За последний месяц Лерро так подружился с Генрихом, что не скрывал от него своих колебаний.
– Понимаете, что меня волнует? – говорил Лерро за несколько дней до обручения. – Этот Кубис производит какое-то неопределённое впечатление. Мне кажется, что он ни к чему серьёзно не относится; даже ни над чем серьёзно не задумывается, к тому же нет у него никакой профессии. Ну что он будет делать, когда окончится война?
Генрих, как мог, старался защитить своего протеже, выискивая в нём всё новые и новые положительные качества, но избавить Лерро от сомнений не смог.
– Очень хорошо, что вы так отстаиваете интересы своего друга, это достойно офицера. Но, согласитесь, что он чересчур легкомыслен для семейной жизни. Я даже не знаю, есть ли у него на счёту хоть несколько тысяч лир, чтобы купить Софье свадебный подарок?
– Мне кажется, что есть. До сих пор Пауль жил да широкую ногу, тратил значительно больше, чем получал, как офицер. Познакомившись с вашей дочерью, он стал значительно бережливее, это хороший признак. Погодите, мне кажется, я видел у него и книжку с личным счётом, было неудобно поинтересоваться, сколько у него есть, но ведь человек не будет открывать счёт ради какой-то мелочи.
Не мог же Генрих сознаться, что сам открыл счёт, положив на него три тысячи марок и взяв с Кубиса очередную расписку.
Как ни колебался Лерро, а пришлось уступить Софье и дать согласие на брак. Правда, он поставил условие – свадьба состоится не ранее чем через три месяца после обручения.
– Я надеюсь, что за это время дочь лучше узнает Кубиса и сама разочаруется, – признался Лерро Генриху. Ведь он ни рыба ни мясо. Ни одного пристрастия, ни одного самого обычного увлечения. Болтается между небом и землей – и всё! Вот мы с вами – нас интересуют тайны подводного царства, увлекает такой интересный спорт, как рыболовство. У других бывает страсть к коллекционированию. Третьи интересуются садоводством или ещё чем-нибудь. Это свидетельствует о натуре целеустремлённой. А чем увлекается ваш Кубис, что его волнует?
– Он завзятый филателист, – наугад бросил Генрих первое, что пришло ему в голову.
– Правда? Это для меня новость. И, надо сказать, приятная. Пусть хоть марки собирает, если ни на что больше не способен!
В тот же день Генрих съездил в Пармо и купил Кубису несколько альбомов с марками.
– О боже! Этого ещё недоставало! – простонал Кубис.
– Вам придётся просмотреть альбомы. Надо, чтобы вы могли отличить французскую марку от немецкой.
Кубис зло взглянул на Генриха, но возражать не решился. Слишком уж много стоили каждодневные букеты, чересчур много усилий потратил он на ухаживание за Софьей, чтобы теперь отступить.
Как же обозлился Кубис, когда перед обручением Альфредо Лерро подарил ему ещё один огромный альбом со старыми марками.
– Когда-нибудь я швырну ему в голову этот альбом! – в сердцах ругался Кубис, показывая Генриху подарок будущего тестя. – Вы хоть бы намекнули Лерро, что из всех марок и люблю лишь те, которые можно приравнять к звонкой монете.
Но самое большое разочарование ожидало Кубиса приблизительно через неделю после обручения, когда приступили к обсуждению брачного контракта.
– Оставили в дураках! – трагически воскликнул он, вбегая к Генриху в кабинет и падая в кресло.
– Да объясните, что произошло?
– Оставили в дураках! – повторил Кубис и вдруг накинулся на Генриха. – Это вы во всём виноваты! Морочили мне голову с приданым. А знаете, что он даёт в придачу к своей дочери? Ферму да шестьсот овец где-то на швейцарской границе, дом в Кастель ла Фонте – тот, в котором он живёт, и фруктовый магазин в Пармо.
– Я считаю, что приданое не такое уж плохое!
– Да на кой чёрт мне нужны, эти овечки! Я перережу их в первый же день, как только они станут моими.
– И сделаете глупость! Перестаньте кричать, давайте спокойно подсчитаем. Говорите – шестьсот овец? Так вот… Курт, узнай у Лидии, сколько стоит одна овца? Да, да, обычная овца. Думаю, марок сто, сто двадцать.
– Да я за неё и марки не дам!
– Зато дадут вам. Думаю, что около семидесяти тысяч марок вы сможете за них получить…
– Лидия говорит, что хорошая овца стоит две тысячи пятьсот лир, – сообщил Курт.
Генрих свистнул и изумлённо посмотрел на Кубиса.
– Вот тебе и овечки! В переводе на марки они стоят сто пятьдесят тысяч.
– Откуда вы взяли? – Кубис начал проявлять явный интерес, схватил карандаш и взялся сам за подсчёты.
– А верно! О мои милые овечки, как горячо начинаю я вас любить!
– Прибавьте сто тысяч за дом и магазин. Уже выходит двести пятьдесят тысяч марок!
– Но мне нужны наличные деньги! Деньги! Понимаете! Только вам одному я должен больше десяти тысяч марок! А Лерро не сказал о деньгах ни единого слова!
– Я попробую в деликатной форме расспросить, что и как.
В ближайшие дни Генрих не смог выбраться к Лерро, и разговор о приданом Софьи так и не состоялся. А вскоре выяснилось, что он уже и не нужен.
Как-то вечером жених и невеста нанесли Генриху официальный визит, и Кубис, отойдя с Генрихом в сторонку, шепнул ему на ухо, что у Софьи на книжке хранится около двадцати тысяч марок – наследство от матери.
– Значит, двадцатого июля свадьба? – спросил Генрих Софью.
– Пауль настаивает, чтобы раньше, но отец не соглашается. Вы бы повлияли на него. Он вас так уважает!
Софья говорила правду – Альфредо Лерро был просто влюблён в молодого барона. Если у него выдавался свободный вечер, он обязательно приглашал Генриха посидеть, поболтать. Лерро не раз повторял, что подобные беседы освежают его мозг, забитый формулами. Он горячо говорил обо всём, что отвлекало его мысли от войны. Ибо война в его представлении была лишь борьбой формул и технических идей, в которой, конечно, как щепки, летят люди, но исход этой борьбы решает наиболее гибкая и передовая техническая мысль, а не человеческие массы, способные лишь покоряться силь