Много обид претерпел Дмитрий Михайлович после избрания Михайлы Романова на престол. Известно, не Козьму Минина и не стольника Пожарского на радостях венчания на царство пожаловал царь, а двоюродного брата – Ивана Борисовича Черкасского, службы которого не было и в помине. Пожаловали Шереметева, женатого на Ирине Борисовне Черкасской, двоюродной сестре царя. Да ведь и при других Государях не слаще было. И дед его был оклеветан и сослан не по делу в Нижний Новгород при Грозном. Отец Михайло ходил с войсками Грозного под Астрахань, ходил в Казань. С татарами рубился. Сам он служил Борису Годунову да с матушкой своей Марьей, из-за царевны Ксении да матушки боярина Лыкова Марьи Лыковой, из-за места при царском дворе, попали в опалу. При Шуйском Дмитрия Михайловича не приметили и не приветили. А при царе Михайле впал он от бояр в опалу. Митькой–холопом величали.
И что ж, теперь? А вот теперь, как писал в четвёртом письме средний сын Фёдор, он как «кум королю, весь в шоколаде». Понабрался у Петруши с немцами. Фёдор воевать не поехал. И правильно, там Петруши одного за глаза хватит. Средний сын занимался на Москве и вокруг оной налаживанием, как он сам писал, «быта холопов по образцу Вершилова». Первый раз, побывав в Вершилово, Дмитрий Михайлович не мог понять сына, думал, тот с ума сверзился, понастроил холопам дворцов, животины напокупал. Разве же так рачительные хозяева себя ведут. А только и тут оказался Петруша рачительнее рачительных. Крестьяне и сами теперь с голоду не мрут и огромные прибыли приносят. Может и правильно Пётр-то с немцами связался, вон, как всё повернулось лепо.
Фёдор наводил порядок в вотчинах тестя Владимира Тимофеевича Долгорукого, да в нескольких деревеньках и сёлах самого Дмитрия Михайловича, да ещё и в опекаемых Петром вотчинах малолетнего князя Фёдора Фёдоровича Мстиславского, что живёт теперь с матерью в Вершилово. И не всё ведь. Каким-то боком стал теперь Пётр и опекуном вдовы княгини Анны Петровны Хованской, сама она в тягости и заниматься делами не может, тоже в Вершилово живёт у Петра. Так же и с вдовой князя Жирово-Засекина княгиней Верой Петровной. Как и зачем Пётр влез в эти опекунства, Дмитрий Михайлович не спрашивал у старшего. Уверен был, раз Пётр в это дело встрял, значит, так будет всем лучше. Так и Господь наставлял помогать слабым. Как вдовам, да ещё в тягости неустроенными вотчинами управлять? И Фёдору на пользу. Гордился Великий герцог сыновьями. Правильных они с Прасковьей детей вырастили.
Событие двадцать девятое
Князь Иван Никитич Одоевский Меньшой - глава Судно-Владимирского приказа, сейчас был поставлен воеводой над тем войском, что должно былозащитить от ляхов Полоцк, коли те полезут. Полезли вестимо. Полоцк стоял на противоположном правом берегу Западной Двины и брод, где бы войско неприятеля могло перейти реку, был в полуверсте выше по течению, в сторону Витебска. Два стрелецких полка, пару сотен дворянского ополчения, куцый полк нового строя и чуть больше сотни служилых татар под предводительством татарского князька Баюша Разгильдеева, вот и всё, чем мог заслонить город воевода. У Одоевского выбор был, либо запереться в городе, за очень приличными стенами, либо выйти в чисто поле и оседлать брод. Князь, скорее всего, выбрал бы стены, но с ним был тот самый Разгильдеев, что в прошлый раз очень удачно насоветовал Ивану Никитичу с осадой Смоленска. Спросил совета воевода и на этот раз, не побрезговал худородным выскочкой.
Басурманин поведал о том бое, что Петруша Пожарский дал монголам на реке Белой. Там они тоже брод обороняли. О побоище на Белой и о горе трупов до небес слышал князь и от самого Петра. Заманчиво было устроить эдакое и с ляхами, ну, скорее, с литвинами, ляхи сейчас все в Кракове, ждут как раз в гости младшего Пожарского. Рассказал Баюш и о бое при Иван-городе, где сто стрельцов легко с тысячей шведов разделалась. Тем не менее, опасался Иван Никитич и не выперся бы в чисто поле, но был с князьком его сын Богдан, а тот три года в Вершилово учился воевать у воевод Петрушиных. Уговорили-таки, вдвоём.
Строить редут на берегу, как раз княжёнку, воевода и поручил, сам раз вызвался. Полковники стрелецкие ворчать начали поначалу, что инородец и отрок ими командует, пришлось даже сотнику одному по зубам заехать. Притихли, но позиции обустраивали вяло, и один чёрт бурча под нос про Богдана разный срам. Горячий татарчонок даже раз тоже приложился к стрелецкой роже. Сотник за саблю схватился, но Богдан как-то крутанулся на одной ноге и каблуком сапога в лоб стрельцу заехал. Иван Никитич недалече был, приказал водой сотника отлить, в чувство привести и выпороть. С этого момента редут гораздо быстрее возводиться начал.
Пушек было немного. Даже мало. Со стен Полоцка снимать не стали, а ну как собьют с редута. Единственное, чем помог новику князь, так дал команду во всех кузнях Полоцка картечин железных нарубить. Под Смоленском убедился в действенности таких зарядов. В результате для семи пушчонок, что сняли с лафетов и закрепили прямо на земляном редуте, получилось на пять залпов из нарубленных гвоздей и подков.
Закончили приготовления, а ворога нет. Седмицу простояли в поле, благо лето и жара стоит, нет никого. Князь разведку послал в сторону Вильно и Минска, на запад, да на юг. Первыми вернулись те, что были к Вильно посланы. Идут, тысяч пять. Всё больше пешцы, один полк, а может и меньше рейтар конных всего. Немцы. Стоит через день ждать. Потом и с юга вернулась разведка. И от туда идут, немного, ополчение и гусар пару сотен. Всего не более двух тысяч. Эти подойдут дня через три, пушки количеством пять штук волокут, от того и неспешно двигаются. Пушки не малые, видно хотят по городу палить. Ну, до города теперь им ещё добраться надо. Однако силы получались, совсем не равны. Чуть больше двух тысяч у Одоевского и более семи тысяч у супротивников. Опять стал Иван Никитич себя корить, что послушал Разгильдеевых. И опять решил дождаться-таки литвинов на броде.
Осматривая неказистое сооружение из веток и земли, князь ставил себя на место ляхов и соображал, как бы он преодолел переправу. Если ломануться всей массой, то выстрел семи пушчонок, хоть и заряжённых железом, всех ведь не убьёт. Пусть потом ещё из-за редута сделают залп стрельцы. Ещё двести круглых свинцовых смертей вылетит навстречу медленно бредущим по броду противникам. И всё, а ведь прёт семь тысяч. Разве потеря пусть трёх сотен человек сможет остановить остальных. Он поделился этой считалкой с товарищем воеводы князем Боборыкиным. Тот криво усмехнулся, сам, мол, с татарчонком и его глупым отцом связался. Не преминул задать сей вопрос и старшему Разгильдееву Иван Никитич.
- Мы «конвейер» устроим. Все мушкеты и пищали зарядим, а стрелять будут только те, что за редутом, получится не двести выстрелов, а больше тысячи. В побоище на Белой, река поднялась на метр почти, её мёртвые торгуты запрудили. Не переживай воевода, много дураков под пули лезть не будет. Не о том думаешь.
- Вот как, о чём же мне думать? – грозно свёл очи князь.
- Мы первый натиск отобьём. Только ведь пушки у них. Подкатят и стрельнут по редуту. А потом и снова на приступ пойдут. Вот о чём думать надо. Эх, Петра Дмитриевича нет. Он бы подсказал, что делать.
Князь Одоевский ещё сильнее брови насупил. По-разному он к Петруше относился. С одной стороны сын худородного выскочки Дмитрия Хромого, коего в Думе иначе как Митькой-холопом и не называли. Раньше не называли. Выскочкой старший Пожарский быть не перестал, и худородным быть не перестал. А вот холопом точно перестал. Великий герцог. Товарищ главы Думы Боярской. Любимец царёв. А Петруша? Кто такой князь Пётр Дмитриевич Пожарский Меньшой? Разве по силам отроку всего того наделать, что всё же наделал старший сын Митьки-холопа? Он ведь не лезет никогда первым, не задирает ни кого. Он сдачи даёт. Только «добреньким» его язык назвать не повернётся. Вон, что на подворье Колтовских в одиночку наворотил. Сам князь не был там, а только слухами Москва полнится. Рассказывали Ивану Никитичу, что сын Колтовского висел в метре от земли, приколотый саблей к стене терема. Страшная картина для отца с матерью. Не хотел бы князь Одоевский иметь «Петрушу» во врагах. Не сладко, поди, сейчас Жигамонту польскому.
- Конвейер, говоришь? Пойдём, покажешь, да расскажешь.
Событие тридцатое
Князь Баюш Разгильдеев встал, выпрямился во весь рост и отряхнул прилипшие травинки и землю с кафтана. И чего в новом и парадном полез? Вон на локте левом чёрно-зелёное пятно. Да и весь жёлто-голубой кафтан, что перешит из шведской формы, как-то поблёк и замарался. Баюш отряхнул и грудь. Звякнули медали. Правильно, ещё и медали нацепил, ругнул себя князь. Он бережно поправил серебряные бляхи на разноцветных ленточках. Мало кто даже в Вершилово смог бы с ним потягаться в их количестве. За поход на Урал, за две шведские компании, «за победу над Речью Посполитою», «за укрепление православия», и ещё орден «Святого Георгия Победоносца» серебряный, вручённый лично императором за победу над Швецией. Шесть наград. А сейчас вон опять с Речью Посполитой связались. Побьём, должны побить. Может и золотой крест Георгия вручит Михаил Фёдорович.
Вторую атаку литвинов отбили так же легко, как и первую, ни чему их воеводы не научились. Или они, что, надеялись, что те десять ядер, которые они по редуту выпустили, всех русских разгонят. Наивные. Первую атаку и атакой-то называть совестно. Коней жалко, и людей. Не меньше двух сотен ведь осталось на броде и на левом берегу. Западная Двина хоть и широка в этом месте, больше тридцати саженей, а всю трупами завалило. Нет у литвинов нормальных командиров, гетманы да полковники есть, а командиров нет.
Началось всё с того, что рейтары, которые подошли с тем войском, кое из Вильно выступило, стали переправляться, постреливая из пистолей по видимым за редутом русским. Вот в ответ и получили, сперва семь пушек окутались дымом, а затем и залп из мушкетов прогремел. Стреляли по такой плотной массе, что промахнуться мог разве слепой. Немцы попытались коней развернуть и убраться от брода подальше, но в панике и суматохе не сразу это у них получилось. Ещё два раза конвейер из-за редута сработал. Вот и завалили весь брод погибшими лошадьми и рейтарами.