Честно говоря, Гамову и самому в реку лезть не хотелось, там ведь трупы умерших от чумы плавают. На счастье чуть ниже острова к небольшому причалу было привязано несколько лодок. Вот на них и переправимся.
Вышли после обеда. Дождь, было прекратившийся, снова затянул свою нудную барабанную дробь по лужам, в которые улицы превратились. Набережная Конти была безлюдной, только один раз встретили пару человек, что короткими перебежками куда-то вдоль домов пробирались. Все нижние этажи были заколочены, ну да не беда, готовились ведь, у ближайшего к мосту дома оторвали с одного из окон пару досок и проникли внутрь. Это бы магазинчик, где торговали лентами, париками, перчатками и прочей роскошью для небедных парижан. Сейчас всё это было свалено в углу, а в немаленьком помещении валялись три трупа уже обглоданные крысами и следы от костра, видно хозяева, до того как заразились, пытались пищу себе готовить.
Трупы оттащили крючьями в дальний угол и завалили ненужным теперь хозяевам товаром. Изредка один из десятка Гамова выбирался наружу и наблюдал за гвардейцами. Швейцарцы смотрелись дико в своих красно-оранжевых кафтанах, все увешанные оружием и браво вышагивающие посреди безлюдного почти моста.
Словно и нет чумы. Ходили они несколькими тройками до середины моста и обратно. Что ж, на обратном пути придётся этих здоровущих петухов перебить. Их громыхающие кирасы от ножа, посланного в глаз, не уберегут. Гамову их немного даже жалко было – храбрецы. Тут чума свирепствует, а они вышагивают как на смотре в Вершилово. Нужно будет потом предложить Петру Дмитриевичу и швейцарцев пригласить к себе.
Дождались ночи. Дождь прекратился, но небо всё едино облаками затянуто, к тому же новолуние, темень, хоть глаз коли. Переплыли на лодках на остров, дальше проще, Анри уверенно вёл вершиловцев к часовне с реликвиями. Вот именно, что не с реликвией, а с реликвиями.
Ох, и доберётся Шустрик до того гада, что Петру Дмитриевичу неверную информацию дал. Оказывается, король Людовик Святой не только Терновый венец из крестового похода привёз, но ещё и большой кусок креста, гвоздь и копьё римского воина Гая Кассия Лонгина, которым тот пронзил тело Иисуса. И ещё ведь не всё. Кроме того хранились в Сент-Шапеле и губка, та самая, которую пропитали уксусом и желчью и подали Сыну Божьему для утоления жажды. Ещё были: ампула с кровью Христа, власы Богородицы, её мафорий, череп Иоанна Крестителя – всего 22 реликвии, которые были помещены в большой раке в алтаре Сент-Шапель. Помимо этих предметов в часовне хранился и золотой реликварий в виде головы с мощами самого Людовика Святого. Венец же хранился в специальном реликварии, тот представлял собой большую готическую корону с драгоценностями. Не менее ценным считал Анри Бенни, что рассказал обо всех этих сокровищах, и реликварий с изображением святого Франциска и его стигматов.
Хорошо, что к его десятку добавились трое вершиловцев, что прибыли в Париж с бывшим мушкетёром и пять охранников монетного двора и банка, всего получилось девятнадцать человек. Но ведь и реликвий не мало. И все в золотых сундучках. Не просто придётся на обратном пути.
Событие сорок шестое
Кузьма Погожев попрощался с Чепкуном Разгильдеевым, обнявшись и поцеловавшись троекратно, по-русски, и запрыгнул на лодью. Вчерась, обсуждая дальнейшие действия, решили экспедицию разделить. Кузьма с португальским картографом Вашкой Риберу, прозванным Ивашкой Рябым, на одной лодье, с собранной отборной командой, поднимается вверх по Яику до второго Яицкого городка, по дороге всё на карту занося, ведёт там переговоры с казаками и возвращается не мешкая. Времени ведь до зимы не много осталось, середина августа скоро, трава уже пожелтела вся, и, по словам давно живущих здесь казаков, чуть погодя и дожди холодные зарядят.
Оставшиеся вершиловцы за это время должны построить в нижнем Яицком городке две казармы. По началу-то все пять лодей пошли под парусами по Яику, но уже на второй день ветер круто переменился и прямо навстречу задул. Паруса свернули и пошли на вёслах, а на третий день Кузьма спросил картографа, сколько прошли, мол. Оказалось за три дня чуть больше двадцати километров.
- Не пойдёт так, - высказался на совете Погожев, - Эдак мы к весне только прибудем.
- Дак без коней пешими ещё медленней получится, если вдоль реки идти.
Подумали, погадали и решили тогда отряд разделить, выбрали двадцать самых выносливых и опытных на вёсла, да пять человек, что лучше всех с новыми косыми парусами управляться обучены, ну и десяток самых опытных и метких из стрельцов. Плюсом сам Погожев и Ивашка Рябой, зарисовывать пройденный путь. Остальные же четыре лодьи должны вернуться в устье Яика и там построить две казармы турлучным методом и тростника заготовить, и на крыши и на стены, прикрыть от дождей, и на топливо насушить. Решили, что зимовать одна лодья останется, эта вот, на которой сейчас и плыли, преодолевая жаркий и сильный встречный ветер. На одну-то лодью и сорок человек должно и припасов на зиму хватить и нормальные казармы можно успеть построить. А вот по весне, сразу и выступить в поход. Кто его знает, далече ли та гора, может, если снова из Астрахани начинать экспедицию, то и не успеть опять до осени вернуться. Остальные же четыре лодьи, как Кузьма вернётся, отправятся зимовать в Астрахань. Весною поплывут догонять Погожева с картографом, может, они и найдут магнитную гору уже к тому времени, всё там разведают и назад возвращаться будут, где-то на Яике встретятся. Разминуться-то тяжело, река ведь.
Чем дальше пробирались по реке вершиловцы тем всё меньше и меньше эта река нравилась Кузьме. Она петляла. Иногда проплывёшь вверх чуть не полдня, а глядь, оказываешься всего в сотне метров от места, где проходили утром. Если бы вынесли лодью, да перетащили посуху, то кучу времени и сил бы сэкономили. Кроме того угнетало полное отсутствие деревьев. Так, вдоль берегов попадались заросли таволги с белыми кипенными цветами, да совсем уж редко кусты ракитника и мелкий березняк. Почему не вырастают нормальные деревья, воды вон сколько, тепло? Ещё Яик изобиловал перекатами. Иногда за день приходилось по три четыре раза выбираться из лодьи и перетаскивать её через мель.
Берега были пустынны. Ни башкир, ни ногаев, ни каких либо других степняков не было видно. Если бы не твёрдая уверенность, что в пяти сотнях вёрст на север есть этот самый Яицкий городок, то Погожев давно бы дал команду назад повернуть, понятно было уже, что в эту экспедицию нужно идти весной, пока и река более полноводная и времени впереди запас.
С продвижением на север ещё и мошка неугомонная стала одолевать, совсем от неё житья не стало. Стрельцы расчёсывали лица в кровь и начинали тихо роптать. К счастью, приплыли. Этот Яицкий городок был гораздо больше нижнего. Он находился как бы на полуострове образованным рекой Яик и её довольно полноводным притоком, огорожен вполне себе высоким валом из земли вперемешку с каменюками большими и даже ров неглубокий вырыт. Крепость! От местных узнали, что приток называется Чаган. Прибыли, можно сказать, вовремя. У казаков праздник был, отмечали удачный поход в степь. Пограбили большое стойбище диких башкир. На пригорке стояла бочка с брагой хлебной и на траве засохшей были расстелены рушники, скатёрки, даже ковры лежали. Пока старшие «закусывали», молодёжь устроила соревнование, похвалялись умением на полном скаку попасть сулицей (копьём малым) в небольшое колечко. Смотрелось неплохо. Вершиловцев приняли как родных, пригласили принять участие и в празднике и в состязаниях. А что, Кузьма и сам даже попробовал. Не попал. И если честно, то вообще лишь один вершиловец сумел сорвать кольцо. Не просто это.
Бросалось в глаза, что русских женщин практически нет. Кто они по национальности было не ясно, такое осушения, что все степные народы присутствуют, да и не только степные, вон явно турчанка или черкешенка напротив с ребятёнком возится. Да и понятно, где в эдакой пустыни себе бабу найдёшь, только вот из набега и можно привезти. По этой самой причине детвора была в основном чернявая и с татарскими узкими глазами. Чудно.
На следующий день при переговорах с казацкой старшиной выяснили про жён интересные подробности. Оказалось, что в 1591 году яицкие казаки приняли участие в походе царских войск против Шамхала Тарковского. Оттуда и привезли черкешенок.
Основание городка же казаки относят событиям сорокалетней давности. В 1584 году несколько сотен донских и волжских казаков захватила земли Ногайской Орды вдоль реки Яик. В числе их предводителей были Матвей Мещеряк и атаман Барабоша. Мещеряк сгинул давно, казнили в Самаре за своевольство, а вот Барабоша жив ещё, старец уже глубокий с седой долгой бородой, а глаза хоть и блёклые, но цепкие, недобрые. Зашёл Погожев в курень Богдана. Курень простой: овчина на земле, четыре турецкие сабли висят, пустые две кади, накрытые турецкими коврами, – на них садились вместо лавок. Два рога с порохом, пистоль турецкий, постель в углу, попоны белые, подушка шёлковая. Не сильно разбогател казак за сорок лет. Барабоша на вопрос Кузьмы про планы казаков и вообще про житьё их, усмехнулся и посетовал, что вот хлебушка давненько хорошего не ел, да и огненного зелья мало, да и мушкеты с пистолями в негодность пришли. Надо бы в следующем годе в Хвалынское море за зипунами сходить. А то и с одеждой не очень.
Погожев вспомнил поговорку, что князь Пожарский частенько повторяет. «Дай девица напиться, а то так есть хочется, что и спать негде, да и не с кем».
Завёл Кузьма и про жён разговор, оказалось, что и не венчаны никто. Неподалёку кочуют пару родов татар дружественных, от них стали получать жён казаки, из этих татарских улусов. Сохранилось в городке Яицком предание: казаки, страстные к холостой жизни, положили между собой убивать приживаемых детей, а жён бросать при выступлении в новый поход. Один из их атаманов, по имени Гугня, первый преступил жестокий закон, пощадив молодую жену, и казаки, по примеру атамана, покорились игу семейственной жизни. Ещё и сейчас бабы вспоминают о бабушке Гугнихе.