Пантелей повоевал и со шведами и с литвинами, стрельцов разных полков повидал. Эти были другие. Кафтан был покороче привычного, и пошит из толстого очень качественного сукна. Пуговицы были не обычными шариками, а круглыми пластинками из меди с небольшими отверстиями. Удобно, конечно, но глаз резало. А вместо кошеля, вообще были сделаны прорези в штанах, куда за монетами и засовывали руки стрельцы. Тоже удобно, но и тоже непривычно. Пянда больше всего поразился картам, что его новые знакомцы показали. Карт было много. На одной из них река Обь была очень чётко нанесена, а вот дальше шла полная чехарда. Карта была явно иноземная, ни одного словца по-русски. Грамоте Пантелей был не шибко обучен, но писать и медленно читать умел. Вторая карта была скорее наброском. На ней и Енисей был и все три Тунгуски и Верхняя и Каменная и Нижняя. А ещё если верить этой карте, то Нижняя Тунгуска вытекала, совсем недалече от того места, где он до неё добрался из огромного узкого озера, которое было названо Байкалом. Была там и Лена с несколькими притоками, но внимательно присмотревшись, Пантелей нашёл некоторые ошибки. Не так и Верхняя Тунгуска изгибалась и Лена. Зато была ведь и ещё дальше землица за Леной, что на карте изображена и реки ещё. Одна из них с названием Амур текла не как все с полудня на север, а с заката на восход и впадала в огромное море-океян. Прикинул Пянда, что с Лены можно выйти на эту реку. Не про неё ли «браты» (буряты) и якуты баяли, что по большой полноводной реке на восходе плавают корабли большие и из пушек те корабли палят. А если на полдень от той реки страна Китай обозначена, то выходит это китайцы плавают и есть у них и пушки и корабли большие.
Были реки на карте этой и дольше на восход от Лена, две большие даже названы были Индигирка и Колыма. А ещё был большущий полуостров, что на сотни вёрст спускался с севера на юг от конца земли. Если верна карта-то, то получается, что на том полуострове несколько Швеций разместить можно.
- Ты, Пантелей Демидович, обскажи, как в Мангазею-то попал? – спросил, подвигая большую глиняную кружку с пивом, старший из стрельцов Иван Озеров.
- Так, просто попал. Я в ополчении был, в Новом городе наша рать долго стояла и со свеями не раз ратились, а потом, как в Столбово мир заключили, нас по домам распустили, а деньги почти не дали. Так пару ефимок да чешуек ещё. Вот я домой и подался. Мы Сафроновы давненько обосновались в селе Пянда, что на речке, что тако же прозывается. Вытекает река из Челмозера и впадает в Двину. Пришёл домой, а там мужики как раз в Архангельск сбираются, на промысел наняться к поморам. Я с ними и пошёл. А только запоздали мы. Ушли промысловики. Два коча купеческих только осталось. Но эти рожь и пшеницу в Мангазею везли. Тогда казалось, что далече та Мангазея, за краем света. Втроём с Бугром и Бузой нанялись мы к купцу. Тяжёлая дорога, а осилили. Шли по особому Мангазейскому морскому ходу – от устья Северной Двины через пролив Югорский Шар к полуострову Ямал, по Ямалу по рекам Мутной и Зелёной в Обскую губу, а оттуда по реке Таз. Купец честно рассчитался и позвал с ним назад же идти, но встретили мы родича мово, он уже второй год в Мангазее обитал. Ушлый. Всё про всё выведал. Он и предложил сходить до Енисея, там вниз на шитиках спуститься и дальше на оленях с самоедами добраться до двух гор приметных. Там вызнал Демид Киря, ручей есть и можно серебро из него прямо горстями брать.
- И что нашли серебро? – с хрустом разгрызая куриную кость, поинтересовался второй стрелец – Семён.
- Нашли. Там самоеды показали нам реку Норилку, что среди болот петляет, норило по ихнему и будет болото. Только это неправильное серебро оказалось. Не плавилось оно.
- Платина што ли? – напрягся Озеров.
- Не рудознатец я. Неведомо мне. Продали мы за бесценок самородки купцу одному. Денег хватило только чтобы запасов прикупить и лодьи построить. Решили мы вверх по Тунгуске реке сходить. Дорогу к неизвестной реке Елюенэ («большая река» по местному) разведать, да с тунгусами поторговать. Ну и самим соболей и других зверьков пострелять. Денег-то не хватало, так кабатчик Ефим по закладной кабальей выдал и огненного зелья и свинца. Сорок человек набралось «гулящих людей» (свободных россиян, занимающихся отхожими промыслами). Весною 7129 (1621) года и пошли на четырёх небольших долблёных, по бокам обшитых досками лодках-шитиках. Проводником вызвался крещеный ненец из Пустозерска Игнатий Ханептек, хорошо знавший реку, так как с 116 (7116 или 1608) собирал ясак с «народцев», живущих на Нижней Тунгуске.
- А что за народ пошёл с тобою? – полюбопытствовал Иван Озеров, подвигая к промышленнику новую кружку пива.
- Да, разные людишки набрались. Двое земляков было: Василий Ермолаевич Бугор, да Трифон Карпов по прозвищу Буза. Литвинов полоняников с десяток, старшими у них были Пантелей Новацкий, сын боярский Самсона Новацкого по «литовскому списку», да Добрынский Иван. Казак был Иван Терентьев Ванюков со своими людьми, да много ещё кто.
- А ты как старшим стал? – поинтересовался второй стрелец.
- Так, получается, я всех сгоношил, и кабальная запись на меня, - пожал плечами Пянда и продолжил, - Тунгуска река полноводная. Берега высокие, лесом покрыты. Речек и ручьёв много впадает. Часто у воды появлялись эвенки-охотники. Завидя нас, они прятались за деревья и прибрежные камни и оттуда долго следили. Изредка над головами стрелы свистели. Свободные от гребли хватались за свои пищали, но эвенки поспешно скрывались в лесу.
Чем дальше мы плыли, тем чаще появлялись на берегу самоеды. Некоторые из них были настроены вполне миролюбиво, с теми торговлишку налаживали, на бусы да топоры соболей да куниц выменивая. Однако мирных мало было, в основном пытались напасть дикари, когда мы высаживались на берег и устраивались на ночлег у костра. Так почитай до осени и плыли. Приходилось, правда, преодолевать пороги, но, в общем, подъем по реке проходил удачно. Вёрст с тысчу, небось, прошли. Уже снежинки стали пролетать, когда наткнулись мы на завал в месте, где река сужается и на полдень поворачивает. То ли тунгусы навалили, чтоб нас, значится, остановить, то ли из-за того, что перекат там и стремнина, водой с весенним паводком принесло. Посовещались мы и решили, что дальше не пойдём. Зимовье начали строить. Получалось, что в Тунгуску там как раз река впадает и с трёх сторон берег крутой, подходящее место для острожка. Реку местные, как потом узнали, называют Нижней Кочёмой.
Зимовье большое построили. Кругом лиственницы в два обхвата, инструмент и время есть, в будущем хотели там место для сбора ясыка организовать. Центральный дом возвели в длину пять сажен и в ширину три сажени, и делился он на две половины. Кругом него глаголем расположили несколько мелких клетушек, с маленьким окном и одной дверью в каждой клетушке. Частью для припасов, коих не мало с собой взяли, частью для пленных тунгусов. Вместо ворот пристроили с обеих сторон по одной клетушке. Таким Макаром получается узенький дворик. Ещё недалече от ворот, ближе к реке, баню выстроили. Саженях в пятидесяти.
- И что эвенки не нападали больше? – отхлебнул глоток пива и Озеров.
- Как же, несколько раз пытались стрелами забросать. Отгоняли огненным боем. Приходило, правда, несколько человек и мягкую рухлядь менять и сами мы и силки на соболя ставили и из мушкетов били.
- А питались-то чем? – обмакивая корку хлеба в юшку, поинтересовался Иван.
- Да полно дичи и кабаны есть и олени, на зайцев силки ставили. Ещё лёд на реке кололи и рыбу ловили. Не голодали. Весною, когда полая вода снесла сделанную тунгусами преграду, снова двинулись в путь на лодьях, но встретили такое сильное сопротивление самояди, что это лето и всю зиму нам пришлось провести в тамошних местах. Больше в обороне сидели, чем двигались. Несколько десятков тунгусов убили и ранили, да и они стрелами у нас четверых серьёзно продырявили. Хорошо крещеный ненец Игнатий в травах разбирался, выходил раненых. Лето короткое вышло. Рано морозы ударили. С морозами и тунгусы ушли. Всего за лето и ста вёрст от предыдущего зимовья не прошли. Недалеко от устья речки Средней Кочомы пришлось снова зимовье ставить.
Вначале эвенки пытались нападать и на это зимовье, но их мы отгоняли «огненным боем». Однако вскоре нам через Игнатия Ханептека удалось помириться с ними. Торговлишку соболем и прочими зверьками наладили, даже несколько совсем дорогих горностаевых шкурок принесли, и совсем уж редкую шкуру большущего соболя – росомахи, которую местные называют - йекен. Как Тунгуска вскрылась, дальше тронулись. Теперь уже эвенки не препятствовали нам продолжать плавание.
До самого конца лета шли. Река всё мельче и уже становилась. Много перекатов пошло. Сотен семь, а то и поболе вёрст прошли. Остановились ввиду небольшой горы, когда и плыть уже нельзя было, да и о зимовье подумать следовало. Гору Юрьевой назвали. Там местные охотники и поведали, что совсем недалече верстах в двадцати начинается речка Чечуйка, что вскоре впадает в большую реку, которая течет встреч солнцу. Зимовье всё ж на Тунгуске поставили. Попроще, чем два предыдущих, тунгусы не шалили, так, что избой да баней обошлись. Всю зиму и с местными торговали и сами промышляли, богаты те места зверем. Тунгусам-то вся эта пушная мелочь без надобности, не тронутые места. По снегу по волоку за зиму и шитики перетащили.
Только лёд сошёл, двинулись дальше. Как тунгусы и баяли, вскоре Чечуй влился в широкую реку. Половодье, да и река сама быстрая, лодьи летели прямо. По берегам стояли поросшие густым лесом горы, ещё бывали красивые утёсы из красного камня, у подножья которых тянулись узкие бичевники (Бичевники — слегка наклонённые к реке низкие заливаемые берега, тянущиеся узкой полоской у подножья обрывистых высоких берегов).
Всё дальше шли на восход. Много чудес на Лене реке! Вот, к примеру, горы «Гусельные», как сразу назвал их Буза. Их было две рядом. Они обрывались у реки высоким крутояром из вертикальных пластов разноцветного камня — красного, серого, жёлтого, оранжевого. Тонкие, длинные и прямые пласты напоминали гусельные струны. Красота невиданная. Люди даже грести бросили.