Она хотела положить руку ему на плечо и прижать к себе.
Она сказала:
– Думаю, в детстве это многое для тебя значило. Тебя хвалили за то, что все вокруг считали чудовищным.
– Конечно, так и было. Не родился еще в этом мире ребенок, который не любил бы похвалу за то, что ему нравится делать.
Нита вспомнила о своем столе для препарирования, о своем желании анатомировать людей. Одно из ее самых ранних воспоминаний было о том, как мать и отец стоят в комнате для вскрытия, а Нита сидит на стуле, чтобы видеть тело. Они разбирали его на части, ласковый голос отца наставлял и учил, мать улыбалась с одобрением, когда Ните удавалось выполнить что-то хорошо.
Если бы у нее была другая жизнь, стала бы она такой же одержимой вскрытиями?
Она не знала.
– Без него тебе лучше, – голос Ниты звучал мягко.
Глаза Ковита внезапно распахнулись, он тут же сел и схватил ее за запястья.
– Нита. Прекрати.
Она смотрела на него, распахнув глаза.
– Прекратить что?
– Оправдывать меня. Не Генри сделал меня тем, кто я есть. Не моя мать сделала меня таким. Я сам стал тем, кто я есть. – Его глаза, полные ярости, встретились с ее глазами. – Я вижу, как разные оправдания мысленно проносятся в твоей голове. Если бы Генри не хвалил меня, то я бы не делал ужасных вещей. Если бы Генри не приводил мне людей и не позволял мне их истязать, если бы Генри не гарантировал отстутствие ответственности за преступления… если, если, если. Если бы все было иначе, то кем бы я стал?
Нита не стала этого отрицать. Маленькая предательская часть ее хотела видеть Ковита трагической фигурой, выросшей под дурным влиянием.
– Но истина такова. Вне зависимости от того, какое количество «если» изменилось бы, очевидно, я все равно стал бы собой. Может быть, не совсем таким, каков я сейчас здесь, с тобой. Но я всегда был занни, Нита. Мне нравится, что я такой. Мне нравится охотиться на людей.
Она отдернула руку и прищурилась.
– Поверь мне, Ковит, я знаю. Я была там, когда ты пытал Миреллу.
Иногда в тишине ей казалось, что она все еще слышит крики Миреллы и смех Ковита.
Он моргнул и отвернулся.
– Прости. Я просто хочу, чтобы ты не перестала видеть меня. Знаю, многие рассматривают меня как орудие пыток. Но другая сторона медали – это когда кто-то ищет оправдание моим поступкам. Когда видят в них трагическое прошлое. В том, кто я. Как будто то, кто ты, определяет то, кто ты по своей сути.
Уголки его губ изогнулись в мягкой и вместе с тем жестокой улыбке.
– Однажды ты сказала мне, что я мог бы получать боль в отделениях скорой помощи больниц. Или, может быть, в палатах паллиативной помощи. Ты права, мог бы. Но это мой выбор так не делать.
Ковит снова лег.
– Каждый раз, когда кто-то, думая обо мне, представляет меня в другой жизни, он забирает мой выбор. Создается впечатление, что меня втиснули в ту жизнь, которой я для себя не хотел. – Он закрыл глаза. – Меня лишают власти над моей жизнью. В сознании мыслящих таким образом я превращаюсь в того, кем не являюсь. В чем тогда их отличие от людей, считающих меня орудием пыток и монстром?
Нита медленно моргнула.
– Полагаю, что ни в чем. Те же яйца, только в профиль.
– Именно. – Он снова одарил ее улыбкой, мягкой и искренней, с грустным и в то же время радостным выражением лица. – Я не хорошая личность. Но я личность. Я сделал свой собственный выбор.
Нита смотрела на него. Она думала о том, как долго хотела уйти от матери, как долго копила и мечтала о колледже. Какой прекрасной была возможность сбежать с Фабрисио и не оказаться проданной на черный рынок.
И как она ею не воспользовалась. Мысль о побеге даже не пришла ей в голову.
Только теперь, когда ее насильно вырвали из-под влияния матери, она, наконец, смогла сказать «нет». Отказать матери и пойти своим путем.
Нита гадала, действительно ли Ковит делал выбор самостоятельно, когда жил с Генри, или же он цеплялся за иллюзию контроля над своей жизнью, поскольку на самом деле у него было слишком мало власти над ней. Она решила, что единственный способ узнать это – понаблюдать, как он станет справляться, вырвавшись из-под опеки. Будет ли он придерживаться того пути, по которому его пустили, или же выберет другой.
То же самое можно было сказать и о самой Ните.
– Выбор, – пробормотала она себе под нос, – почти всегда вызывает сожаление.
Ковит закрыл глаза.
– Ты спрашиваешь меня, жалею ли я о чем-нибудь?
– Полагаю, что да.
Он мягко улыбнулся.
– О многом. Существует ли кто-то, не испытывающий сожалений?
Ее лицо тоже расплылось в улыбке.
– Сомневаюсь.
Некоторое время Ковит молчал, а потом прошептал:
– Я жалею, что доверял Генри.
Нита ждала, пока он пояснит, ковыряя нитки на джинсах.
– Жалею, что позволил ослепить себя. Я действительно любил его. Он видел меня в мои худшие времена и все равно принял меня. Я решил, это по-своему означало, что он тоже любит меня.
Ковит вздохнул.
– Но он не любил меня. Он любил силу, которую я собой представляю. Я был занни, оказавшимся полностью под его контролем. Я был инструментом в его руках, очень редким и опасным. Он использовал меня, чтобы показать всем, кто он такой.
Ковит закрыл глаза.
– Но, в отличие от инструмента, у меня имелись внутренние ограничения, которые я не мог преступить. В самом начале я их озвучил. Я не причинил бы вреда детям. Я не стал бы есть боль сексуального характера. Я не причинил бы боль своим друзьям.
– Но он не прислушался к этому, – мягко сказала Нита.
– Я считал, что прислушался. Он никогда переступал черту, никогда не просил меня об этом. Пока не привел ко мне Мэтта. И когда я напомнил ему о границах, он… – Тут из груди Ковита вырвался резкий смешок. – Знаешь, что он сказал?
Нита не была уверена, что хочет узнать.
– Что?
– У монстров не бывает друзей. – Ковит отвел взгляд. – Он никогда раньше не называл меня монстром. Другие называли – и это совершенно правильно. Я один из них, я первый признаю это. Но оказалось, он считал меня просто…
Нита все поняла.
– Он никогда не считал тебя личностью.
– Никогда. Просто инструментом, который нужно хвалить, когда он хорошо справляется со своей работой, и выбросить, когда сломается.
Нита подумала о своей матери, которая не вырвала ее из лап дельцов с рынка. Которая только попросила Ниту вернуться домой, чтобы проводить вскрытия. Которая рушила все ее мечты.
– Такое предательство трудно простить, – прошептала она.
– Меня не интересует прощение или месть. Я просто хочу, чтобы он думал, будто я мертв, и оставил меня в покое.
– Он ничего о тебе не узнает, – голос Ниты звучал нежно, но твердо, она не отрывала взгляда от Ковита, когда произносила это обещание. – А если узнает, то я не позволю ему забрать тебя.
Брови Ковита грустно опустились, а рот выглядел безвольным и грустным. Нита переместилась вперед, так что ее лицо оказалось в нескольких дюймах от его лица, и сказала, не сводя с него глаз:
– Мы никогда больше не станем пленниками. И уничтожим любого, кто попытается запереть нас.
Наконец он кивнул. Его черные глаза впились в ее лицо, когда он прошептал:
– Никогда больше.
Глава 21
Некоторое время они лежали в уютной тишине. Нита воспользовалась появившимся временем, чтобы разобраться с болью в самых разных местах, постепенно сводя ее на нет.
Плечи Ковита, лежавшего рядом, заметно расслабились, когда она избавилась от последнего неприятного ощущения. Она не могла понять, напугало ли ее то, что он все это время поглощал ее боль и старался скрыть свою дрожь, или ей было его жаль, поскольку он не мог находиться ни с кем рядом без чрезвычайно жесткого контроля над своей реакцией.
Затем Нита принялась укреплять сухожилия и связки. Ее новообретенные мускулы и кости сослужили хорошую службу во время погони. Но она чувствовала напряжение в других местах. Она уплотнила, укрепила и сделала все свои внутренние связки настолько близкими к нерушимым, насколько это было возможно.
Ковит поднялся и потянулся.
– Пойду смою кровь.
– Кровь?
Нита повернулась, чтобы осмотреть его, и с удивлением обнаружила – он весь в спекшейся крови. Она совершенно забыла, что их пленника вырвало кровью прямо на Ковита.
Нита моргнула.
– Ого. Да уж. Иди мойся.
Ковит скользнул в ванную, и вскоре по квартире раздался барабанный стук воды в душе.
Звук воды успокаивал нечто внутри Ниты, хотя она и не замечала раньше там какого-то напряжения. Нита представила, как вода становится серой от пыли и розовой от засохшей крови, и, как ни странно, это заставило ее вспомнить Миреллу, ее длинные розовые волосы и серую кожу.
Нита не очень понимала, кем ей считать Миреллу.
Они вместе находились в плену. Они вместе бежали. Когда Нита взорвала рынок, Мирелла убила всех, кто попытался бежать. Они были союзницами.
Но Нита не знала, стали ли они чем-то большим. Она подружилась с Ковитом, хотя тот пытал Миреллу. И когда Нита по-настоящему задумалась об этом, о возможной реакции Миреллы, если бы та узнала об их дружбе с занни, боль и чувство вины пронзили ее.
Ниту интересовала судьба Миреллы. Что с ней произошло после расставания на реке.
В нерешительности Нита достала телефон. Она знала, что с большой долей вероятности ничего не обнаружит, и все равно загуглила Миреллу. И чуть не выронила телефон, когда увидела результаты. Она щелкнула по первой же ссылке.
«Река Амазонка – заложница дельфинов.
Стаи розовых дельфинов мешают торговле вдоль реки Амазонки, что приводит к полному закрытию торговых путей и отмене пассажирских рейсов».
Нита прокрутила страницу к видео, поставила телефон на беззвучный режим и включила субтитры.
Там была Мирелла. С черной повязкой на глазу, как у пирата, и волосами такого яркого розового цвета, какими Нита никогда их не видела. Собранные в тугой хвост, они подчеркивали ее выступающие скулы.