— О да, ты не Рамина. Та прекрасна, потому что безмолвна.
Альгидрас рядом нервно рассмеялся, и я смерила его взглядом, а потом повернулась к Алвару.
— Это была шутка, краса, — поднял руки он. — Ты получила аэтер от своей матери. И от нее же аэтер получила Всемила.
— Ты веришь в то, что мы со Всемилой действительно сестры, что мою мать забрали из моего мира? — спросила я, чувствуя отголоски глухой тоски.
— Это правда, краса. Как бы странно для тебя это ни звучало.
Алвар замолчал, и в наступившей тишине стало слышно, как вдалеке волны разбиваются о прибрежные камни. Всемила родилась только потому, что так захотел Гаттар, умерла потому, что так решил Миролюб. И жизнь моей матери была предопределена заранее.
— Что ты знаешь о моей матери, Алвар? — негромко спросила я.
— Я знаю, что она была с изнанки.
— Ты давно об этом знаешь?
— Если ты спрашиваешь, знал ли я о том, впервые увидев тебя здесь, то мой ответ «нет». Брат Сумиран рассказал мне уже после того, как Альгар отправился за тобой.
— Она была аспиранткой твоего отца, — подал голос Альгидрас. — Альтар показывал мне документы о твоем рождении. Сразу после твоего рождения тебя забрали в семью твоего отца, а она отказалась от прав на тебя.
— Откуда у него документы?
— Он умеет убеждать, — глухо произнес Альгидрас.
Я горько усмехнулась.
— А дальше? Подожди. Дай угадаю: «потом она померла, а когда и как, никто не знает»? — с сарказмом повторила я слова Миролюба, которые он услышал в ответ на вопрос о судьбе его настоящей матери.
— Нет. По документам она погибла под завалами при землетрясении, — ответил Альгидрас, и я замерла. В этой чертовой истории все сходилось. — Так в Ждани оказалась Найдена.
— Я не верю, — прошептала я.
— Она родила сестру воеводы, — произнес Алвар, — а та, в свою очередь, должна была родить дитя княжичу. Но тут снова вмешался случай. Миролюб, подобно Альгару, испортил весь план.
Я прижала ладонь к губам, глядя прямо перед собой. Информация о том, что моей настоящей матерью была Найдена, не являлась новостью, но от этого она не становилась менее чудовищной. Мысль о том, что она от меня отказалась, меркла перед знанием о том, как сложилась ее дальнейшая жизнь. Из того, что я успела узнать об основателях, можно было сделать вывод, что церемониться с ней никто не стал. Сколько всего пришлось ей пережить, оказавшись здесь? Удалось ли ей сохранить разум? Почему она не говорила? Моя собственная жизнь, проходившая в борьбе за любовь, как выяснилось, приемной матери, борьбе неравной, заведомо обреченной на провал, не шла ни в какое сравнение с тем, в каком аду оказалась моя настоящая мать.
— Мне жаль, — произнес Альгидрас.
— Она не говорила, — прошептала я.
— Либо слишком испугалась, попав сюда, такое бывает, либо Гаттар запечатал ее речь. Так тоже можно, — произнес Алвар с сочувствием в голосе.
— Как ее звали? — спросила я, глядя на то, как тени от раскачивающегося фонаря скользят по бревенчатой стене.
— Елена, — негромко ответил Альгидрас.
— Елена, — эхом повторила я и перевела взгляд сперва на Альгидраса, а потом на Алвара.
Они смотрели на меня с участием, но я чувствовала, что это просто дань моменту. Они давали мне время привыкнуть к этой мысли, чтобы мы могли двигаться дальше, чтобы снова строить грандиозные планы по спасению их чертова мира. Ни один из них не понимал, что именно чувствовала сейчас я.
Альгидрас отогнал комара, кружившего у его щеки, и потер ладонями плечи, будто пытаясь согреться. Это отвлекло меня от невеселых мыслей. Я только сейчас поняла, что он, как и Алвар, в легкой рубашке без рукавов. Мужчины ходили здесь в таких днем. Вечером я никого из мужчин не видела, но подозревала, что они одевались потеплее.
— Вам не холодно? — спросила я, чтобы отвлечься от страшных мыслей.
— Здесь место чужой силы, — медленно сказал Алвар. — Так что да, мне немного холодно.
Альгидрас не ответил, лишь вновь потер плечи.
— Расскажи мне о планах основателей, — попросила я Алвара, надеясь на то, что в его версии появится что-то новое, что-то, что сможет вселить в меня надежду.
Алвар некоторое время смотрел на Альгидраса, точно решая, что именно сказать, а потом, вздохнув, обхватил себя за плечи и заговорил:
— Все было бы много проще, если бы основатели жили в мире и согласии и имели общие цели. Но так бывает только в славных песнях, — вздохнул он. — Разделение святынь вызвало сильное землетрясение, и Гаттар оказался в твоем мире.
— Это она знает, — перебил его Альгидрас.
— Помолчи, — огрызнулась я. — Хочу сверить ваши версии, раз уж вы не успели договориться.
Альгидрас закатил глаза и, что-то пробормотав, устроился на корточках у перил. Я прислонилась к перилам в паре шагов от него и поплотнее закуталась в плащ.
— Гаттар оказался во власти аэтер, заключенной в твоем мире. Дарим, так его звали, жаждал попасть сюда, где он смог бы войти в свою силу и слиться со стихиями. Но в нем самом аэтер было слишком мало, и он хотел получить ее от Рамины. Сыновние чувства — ничто по сравнению с жаждой, — негромко произнес Алвар, и я зябко поежилась. — Любые чувства ничто, если ждать слишком долго.
Альгидрас вскинул голову и пытливо посмотрел на Алвара. Тот светло улыбнулся.
— Это будет страшная сказка, и, видят Боги, я не хотел рассказывать ее к ночи.
— Продолжай, — попросила я.
— Гаттар и Дарим договорились о том, что на изнанке, с твоей стороны, родится девочка, которая будет нести в себе следы аэтер. В назначенный час сам Гаттар или кто-то из истинных пройдет по тому самому пути, который привел Гаттара к Дариму в первый раз, и проведет Дарима с девочкой в наш мир. К тому моменту Гаттар должен был убедить оставшихся истинных, что это их единственный шанс сохранить мир. Так это и было. Ткань рвалась и нужен был кто-то, способный слить все стихии воедино и усмирить их мощь. Дарим смог бы. Он многое знал от истинной аэтер, он был умен. Истинные согласились не сразу, но у них не было выбора. Был назначен день великого единения. О нем сказано в свитках. В день прихода Дарима и девочки с изнанки в наш мир Рамину должны были вернуть к жизни, чтобы тотчас убить, — голос Алвара звучал глухо.
— Убить, — эхом повторила я, признавая, что пока их версии сходятся.
— Рамина — не есть аэтер. Рамина — это женщина, которая в свой смертный час приняла в себя силу аэтер. Я не знаю, сохранилась ли в этом теле она сама или же аэтер вытеснила ее до последней капли. Если убить тело, аэтер вырвется в мир: дикая, жаждущая, способная разрушить все вокруг, — негромко произнес Алвар.
— Но она же сама жизнь, — нашла я логическую несостыковку. — Как она может разрушать?
— О, сама не сможет, нет. Но к ней жадно потянутся силы стихий. И ничто не сможет ее удержать. Это будет поистине страшный миг. Я много раз думал о том, как это будет, и всякий раз смирялся с тем, что не смогу сдержать огонь. И это я, которого учили сдержанности с младых ногтей. Что уж говорить об Альгаре или же княжиче?
— При чем здесь Миролюб? — прищурившись, уточнила я.
— В нем дремлет сила земли. Он — потомок Гаттара.
— Красота, — выдохнула я в повисшей тишине.
Тишина была вязкой и неуютной. Я пыталась думать о том, что они все сумасшедшие, но у меня ничего не выходило. Наконец я сдалась.
— Что должно случиться дальше?
— А дальше… Дарим не хотел рисковать напрасно. О том, как истинные однажды уже проходили этот путь, он узнал от Гаттара. Аэтер, вырвавшись в мир, начнет рассеиваться, ведя за собой силы стихий, если рядом не будет того, кто готов принять ее в себя. Любая сила всегда ищет знакомый путь. Когда-то аэтер вошла в умиравшую женщину, но только потому, что другого пути у нее не было. Если рядом с Девой в миг ее гибели будет находиться кто-то, кто несет в себе следы аэтер, истинная аэтер устремится туда. Это будет не вся сила — лишь та, что не успеет рассеяться. Но и этого будет слишком много. Дарим не был уверен, что, приняв ее, сможет сразу ее обуздать. Именно для этого ему нужен был другой — временный — сосуд, в который хлынет аэтер. Если затем лишить сосуд жизни, часть аэтер вновь рассеется, а с той, что перейдет из разрушенного сосуда в Дарима, он думал, что справится. Роль сосуда выпала тебе. Прости, краса.
Я невольно рассмеялась его церемонности.
— Если это знание утешит тебя, то скажу, что гибель постигла бы не только тебя, но и меня, и Альгара, и княжича. Истинные создали нас для того, чтобы мы стали жертвами в этом обряде. Это нашу силу должна была рвать аэтер, в наши тела и разум должна была она стучаться в стремлении выжить. А они наблюдали бы со стороны. Вступить в такой обряд — означает согласиться на мучительную смерть. Они не глупцы. Давно живя на свете, они как никто усвоили простую истину: как бы хорошо ни был продуман любой план, никогда нельзя знать наперед, как все пойдет на самом деле. Отдав на смерть нас, они смогли бы спастись сами. Даже если бы это погубило мир, они всегда могли бы создать себе новый, вновь сбежав туда, где пока нет ничего. Но они надеялись выиграть, соединив стихии с аэтер, не разрушительной на этот раз, но хранящей все живое.
— Почему не оставить в живых Рамину?
— Я склонен думать, что самой Рамины уже нет, краса, — в голосе Алвара послышалась грусть, и я вспомнила, что Рамина была его мечтой, его неутоленной страстью долгие годы. — Аэтер не обладает разумом. Насмешкой судьбы она, способная усилить любое чувство, сама испытывает лишь одно стремление: жить. Она не знает жалости, не знает любви, потому что чувствовать могут лишь живые существа. Потому никто не может предвидеть, как поведет себя безграничная мощь, обуреваемая только одним желанием — выжить. Для этого им и нужен был человек, способный взять аэтер под крыло своего разума. Этим человеком должен был стать Дарим.
— Ты думаешь, что, пойди все не так, они могли бы снова бежать? Ты правда веришь, что миров множество и они все укрыты друг от друга тканью? — усмехнулась я, стараясь не обращать внимания на то, как дрожит мой голос.