Беседы с Иваном Петровичем были весьма ценны для всех его сотрудников. Для меня лично многие из его утверждений были 426 И. С. ЦИТОВИЧ откровением, так как круг моих знаний не выходил за пределы учебников. Многократно на разные лады подчеркивал он при всяком удобном случае великое значение научного факта, пре достерегал от предвзятых мыслей, от насилования фактов, от поспешных заключений, ведущих к легковесным гипотезам. Насколько уважительно Павлов относился к фактам, настолько недоверчиво выслушивал он разные умозрительные заключения. «Слова так и остаются словами, пустые звуки!» — часто говари вал он в ответ на высказывания, не подкрепленные эксперимен тальным доказательством.
Темы его лабораторных бесед никогда не были узко связаны только с текущей исследовательской работой или физиологией вообще. Развивая мысль о научном искании, о настойчивом изу чении научного явления, Иван Петрович подчеркивал значение страстности в этом деле. Он вспоминал свои переживания в пе риод увлечения коллекционированием жучков и бабочек. Он говорил, как целые версты преследовал какую-нибудь бабочку, как он подкрадывался к ней, какое отчаяние охватывало его при неудаче и какой бурной была радость, когда пленница попадала в его руки.
Помню, однажды к вечеру, уставшие, медленно шли мы из лаборатории домой по Лопухинской улице (теперь ул. Павлова), вдруг сзади догоняет нас Иван Петрович и с места начинает рас пекать: «Эх вы, молодежь, где же ваш энтузиазм? Разве так надо стремиться к еде? Аппетит — это выражение страсти в акте еды, а вы еле плететесь!» — махнул рукой и быстро пошел вперед.
Необычайная эмоциональность натуры Ивана Петровича за ставляла его, приходя в лабораторию, сначала, как мы говори ли, «отреагировать» на то или иное событие, волновавшее или интересовавшее его в данный момент: было ли это событие в Академии, какая-нибудь политическая новость или научное от крытие, иногда даже уличное происшествие. Все это сразу вы кладывалось и делалось предметом обмена мыслями. Я вправе утверждать, что такие беседы безусловно имели и воспитатель ное значение.
Поступив в Академию после окончания гимназии, я, конеч но, был увлечен открытиями естествознания: с захватывающим интересом слушал в изложении проф. Н. А. Холодковского учение и теорию Дарвина, но наряду с этим не умел сопоставить его учение с привитым мне раньше мировоззрением.
Както раз Павлов в одной из своих утренних бесед резко по ставил вопрос о религии. В этот день, торопясь, как всегда, в лабораторию, занятый своими мыслями, он дважды чуть не Как я учился и работал у Павлова 427 наткнулся на нашего студентамедика, который, идя впереди него, останавливался то перед часовенкой, то перед церковью и набожно осенял себя крестным знамением. С возмущением пе редавал нам это Иван Петрович: «Подумайте! Естественник, ме дик, а молится, как богаделка!». Атеизм Павлова произвел на меня сильнейшее впечатление и заставил иначе посмотреть на многое.
Большое значение придавал Иван Петрович тренировке орга низма и физическим упражнениям. Он горячо призывал нас вступить в гимнастическое общество, большим энтузиастом ко торого он был сам. Как физиолог не раз обосновывал он необхо димость гармонии развития и деятельности центров умственно го и физического труда. «Я неоднократно убеждался в том, что когда я, будучи сильно раздражен и взволнован во время опыта, сажусь за мышечную работу и начинаю вращать мех для искус ственного дыхания животного, я быстро успокаиваюсь… Очевид но, равновесие восстанавливается», — часто говаривал Иван Петрович. «После любой физической работы я испытываю на стоящую мышечную радость», — повторял он. И летние кани кулы из года в год Иван Петрович стремился использовать для физического труда: он любил садовые и огородные работы, про гулки, езду на велосипеде, игры и т. п. «Даже простой механизм часов, — говорил Павлов, — требует отдыха, после чего часы идут гораздо правильнее. Что говорить о потребности такого сложного организма, как человеческий?»
Павлов умел както незаметно ставить на коллективное об суждение ряд занимавших его вопросов. Особенно наглядно это было, когда во время моей работы в Институте (1900—1902) он проделал крутой поворот от пищеварения к области высшей нервной деятельности. Новые понятия, новые термины… Он и его ближайшие сотрудники собрали уже достаточно фактов, указывавших на то, что установленные ими явления проходят по типу рефлексов. Но какие это рефлексы? Чем они отличаются от общеизвестных рефлексов? Как их следует назвать? Помню, как, бывало, выйдя к ним или усевшись в кресло около работав шего в лаборатории своего старого приятеля проф. Г. А. Смир нова, Иван Петрович горячо и подробно обсуждал характерис тику таких рефлексов, указывая, почему эти рефлексы как временные связи должны называться условными. Мало кто ре шался оспаривать это положение, но мне казалось, что Иван Петрович бывал особенно доволен, если слышал какоелибо воз ражение или замечание: оно давало ему возможность привести все новые и новые доказательства в защиту своего взгляда и, 428 И. С. ЦИТОВИЧ может быть, еще полнее осветить изучаемый вопрос и устранить остающиеся у него сомнения.
Горячо волновали всю нашу лабораторию, особенно самого Ивана Петровича, новые открытия в науке, например, о двоя ком действии ферментов, первые наблюдения о влиянии гормо нов в пищеварении, а позднее — учение о функции мозга и т. п. Эти новинки вносили тогда некоторый диссонанс в стройное учение Павлова о целесообразности реакций в «духе нервизма» и нервной корреляции, доказанной им. Но он понимал, что од ними словами тут ничего не сделаешь, надо понять причины расхождения опытов у разных авторов или доказать ошибк оппонента. Коллективные обсуждения этих вопросов были не обходимы ему для того, чтобы яснее наметить план проверки новых исследований. С особенной живостью, с большой настой чивостью он повторял опыты, критиковал получаемые резуль таты, волновался. Но в конце концов перед лицом полученных неопровержимых фактов он сдавался. Видно было, что сразу ем нелегко было отказаться от выкристаллизовавшейся стройной схемы, но истину он ставил всегда выше всего.
Отчетливо вспоминаю борьбу за выяснение секреторного ап парата поджелудочной железы. Замечательные опыты Павлова о секреторно задерживающих нервах англичане опровергали выдвинутым учением о секретине. Иван Петрович горячо при нял к сердцу мнение англичан и поручил Савичу проверить опы ты. Когда все было налажено, мы с интересом наблюдали, что получается. Иван Петрович был внимателен, весь ход опыта он наблюдал почти молча. Простой и наглядный эксперимент под твердил факты англичан Бейлиса и Старлинга. Мы растерялись. Иван Петрович ничего не сказал; нахмуренный и сосредоточен ный, он поднялся в свой кабинет. Сотрудники тихо высказыва ли Савичу разные предположения. К концу опыта вернулся и Иван Петрович. «Конечно, они правы, — задумчиво сказал он, — дело сложное, не нам одним открывать новые факты». Видно было, что он сумел преодолеть этот удар по его стройному уче нию о нервной корреляции в пищеварении. Но он понял, что загадка поджелудочной железы еще не расшифрована, надо идти дальше. Убежденный опытами, он признал новое учение о гор монах, и позднее в его же лаборатории были показаны отличия тех морфологических изменений, которые дает железа под вли янием нервных и гуморальных раздражений (опыты Бабкина и Савича).
Личное обаяние Ивана Петровича было огромно. Проводя многие часы за интересными опытами в его лаборатории, ник Как я учился и работал у Павлова 429 то, разумеется, не скучал, тем не менее приход Ивана Петрови ча всегда создавал какоето приподнятое настроение. Его всегда занимали новые мысли, настроения, наблюдения. Всем этим он охотно делился с собеседниками. Иван Петрович обладал, как ктото из нас тонко подметил, особенной способностью «вслух думать». Вот почему мы всегда любили его беседы, и его мысли глубоко западали в память и учили нас. Насколько велико было влияние его на всех нас, можно заключить хотя бы из того, что не только мысли, но даже обороты его речи, его интонации и горячность в спорах, его жестикуляция так импонировали нам, что мы незаметно, невольно подражали ему.
Иван Петрович не выносил расхлябанности и небрежности, особенно в научной работе. При его пылком характере это иног да вызывало настоящие бури. Он жестоко негодовал, если из-за небрежного отношения к приборам, от нерадивого отношения к подопытным собакам не удавались опыты, получались неудачи при операциях, т.е. наносился, по убеждению Павлова, вред истине и науке. Но строго относясь к своим ученикам, Иван Петрович бывал так же строг и к самому себе. Мы были неодно кратно свидетелями того, как во время операции, перерезав, на пример, нечаянно сосуд, порвав какой-нибудь отпрепарирован ный пучок, он вслух ругал на этот раз уже самого себя: «Эх, черт меня подери! Такую вещь испортил!» Окружающие при этом моментально подтягивались, так как в такую минуту легко было попасть под «горячую руку».
Величайший мыслитель, Павлов был и замечательным хирур гом. Еще Тигерштедт, вспоминая об его операциях, говорил: «Небольшие операции Павлов так быстро кончал, что окружа ющие думали, что операция только еще начинается». Меня лично операции Павлова поражали своим изяществом, гармо ничностью плана, из которого видно было, что анатомические отношения и весь ход операции продуман от начала до конца. И это при таких заданиях, как экковский свищ, изолированный желудочек, мозговые операции и т. п. Мне впоследствии прихо дилось видеть работу многих выдающихся хирургов, но изяще ство хирургической работы Павлова всегда оставалось непрев зойденным.
С удивлением наблюдали мы и его искусство в вивисекцион ной технике. Павлов часто не только сам начинал и показывал методику препаровки, но при сложных лекционных демонстра циях, особенно в опытах по иннервации поджелудочной желе зы и по центральным нервам сердца, Иван Петрович постоянно приходил на помощь своим опытным ассистентам. В такие дни 430 И. С. ЦИТОВИЧ обыкновенно он всегда приходил на лекцию раньше, и то, что не давалось другим, в руках Павлова увенчивалось полным ус пехом. Совершенно нетерпимо было для него, когда опыт сма зывали, когда опыт шел неясно; тогда он, недовольный, требо вал, чтобы в следующий лекционный день опыт был повторен для студентов более ярко. Иван Петрович не любил очень слож ной постановки опытов с громоздкой аппаратурой, в которой студент легче запутается, чем схватит основную идею опыта, поэтому выбранные им лекционные опыты всегда были гениаль но просты.