Вы зовете себя жертвой, мучеником, а его – мучителем?
Но не следует ли переменить надписи к портретам?!
Когда-то Энкелес опутал эту душу страстями, раздувая их в мальчике. Потом он связал его кучей обязательств, втянув его в сделки. Теперь месть его родных кует оковы для всей жизни несчастного!
Но вы посмотрите – быть может, они ему не по мерке!
Речь в защиту Дмитриевой,
обвиняемой в покушении на отравление мужа
Во время предварительного и даже судебного следствия заметно было как у подсудимой, так и у благоприятных ей свидетелей стремление сбросить обвинение в покушении на отравление ее мужа с нее на врача Москалева.
В свою очередь, свидетель Москалев, защищаясь от этого обвинения, и там и здесь утверждал, что покушение на жизнь Дмитриева сделано его тещею совместно с дочерью ее, женой потерпевшего, нынешней подсудимой, Дмитриевой.
Обвинительная власть, видимо, и от меня ожидала той же системы действий, а свои силы по преимуществу тратила на защиту Москалева от возводимого на него оговора, стараясь предупредить все мои нападки на этот пункт дела.
Обвинительная власть в образе своих действий и вы, если вы ожидали, подобно ей, от меня такого, а не иного слова, – жестоко ошиблись: 20 лет постоянной работы на этой трибуне научили меня и правам и обязанностям защиты.
Да, в интересах истины мы вправе на суде оглашать всяческую правду о ком бы то ни было, если эта правда с необходимостью логического вывода следует из законно оглашенных на суде доказательств и установленных фактов; но мы обязаны не оскорблять чести свидетелей, призванных дать суду материал для дела, призванных свидетельствовать, а не защищаться от неожиданных обвинений. Мы обязаны воздерживаться от всяких выводов, легкомысленно извлекаемых из непроверенных фактов, обвиняющих кого-либо, кроме подсудимого. Короче: мы призваны оспаривать слабые доводы напрасного или недоказанного обвинения против наших клиентов, а не произносить или создавать обвинения против лиц, не заподозренных и потому не преданных суду.
Так я и поступлю – поступлю с тем большей охотой, что я лично убежден в совершенной неповинности врача Москалева в деле, в которое его замешали городские сплетни и скороспелое, неосторожное обвинение, высказанное как Дмитриевым, так и его женою. Скажу более: за исключением некоторых шероховатостей в поведении Москалева, о чем я скажу тоже в свое время, факты дела свидетельствуют, что Москалев по отношению к Дмитриеву выполнил все, чего требовала от него обязанность врача, понятая надлежащим образом.
Защита, вдумавшись в обстановку дела, нашла ключ к решению задачи не там, где его искали.
Проста и несложна та нить мыслей, которую вы должны выслушать и обсудить, проста и несложна потому, что она выхвачена не из хитросплетений кабинетного изучения дела по бумагам, а создана под натиском вопросов, обращенных к жизни и к действительности.
Я не выжимал из протоколов и из слов свидетелей квинтэссенции судебного материала, я старался при посредстве этих данных догадаться и представить себе, как шло дело там, тогда, до первого следственного действия, или в стороне от следственного производства. Я помнил истину – что знание истории состоит не в знакомстве с источниками науки, а в умении по источникам представить себе живо и образно эпоху, описываемую историей.
Вся загадка настоящего процесса вертится на двух вопросах: доказано ли участие Дмитриевой в преступлении ее матери и как объяснить поведение врача Москалева, оговаривающего Дмитриеву в преступном деянии, если Дмитриева не изобличена во взводимом на нее поступке.
Настаивая на доказанности обвинения, прокуратура обратила ваше внимание на количественную силу доказательств и на качественное достоинство показания Москалева. Масса свидетелей, по-видимому, подкрепляют первое положение обвинителя, а согласие показания Москалева в его значительной части с бесспорными фактами дела, кажется, дает крепкий устой и второму его утверждению.
Но я докажу вам сию минуту, что заключение от количества показаний к их достоверности и от достоверности одной части данного показания к достоверности всего свидетельства часто ведет к ошибкам. Я докажу вам, что в данном случае и качество, и количество показаний – мнимо; это так показалось только по первому впечатлению, а проверьте ваши впечатления контролирующей силой разума, и вы сами поразитесь бедности остатка данных, полученных по освобождении вашего ума и вашей памяти от всего, что действовало на ваше представление, а не на ваш разум.
Конечно, чем больше свидетелей спорного факта, удостоверяющих, что факт совершился, тем тверже убеждение в действительности факта. Но если по исследовании источника познания факта – свидетелей, окажется, что очевидцем факта был один человек, а прочие свидетели или слышали о факте от этого единственного, выдающего себя за очевидца, свидетеля, или даже слышали из вторых рук, от первоначально слышавших о факте от очевидца, – тогда не прав ли буду я, утверждая, что в таком случае мы, при кажущемся богатстве свидетельств, имеем лишь одного свидетеля и что все остальные показатели, в случае недостоверности или недостаточности данных, заключающихся в показании очевидца, ничего делу не дают и не укрепляют веры в существование спорного факта?
В нашем деле мы имеем именно такое сочетание свидетельств. Только один Москалев утверждает, что подсудимая Дмитриева созналась ему в соучастии в преступлении своей матери. Никто другой не удостоверил ее прикосновенности к делу как факта, им лично наблюдаемого, или факта, ему Дмитриевой удостоверенного.
Обвинение располагало и располагает несколькими намеками на то, что Дмитриев, оправившись от болезни, везде славил своего врача и жаловался на свою тещу и на жену как на отравительниц его.
Если, несмотря на отрицание этого обстоятельства мужем Дмитриевой, его допустить, то и тогда мы имеем такую схему: Москалев, по его собственным словам, заподозрил мать и дочь в отравлении Дмитриева и, получив их сознание, открыл об этом больному. Больной поверил его рассказу и, поверив, передавал его на базаре своим знакомым. Знакомые Дмитриева показывали, что они слышали от Дмитриева что-то в этом роде. Здесь они, впрочем, ссылки на них не подтвердили, говоря, что Дмитриев обвинял свою тещу, а не жену.
Допустим достоверность показания на предварительном следствии, и тогда все-таки выходит, что единственный свидетель будто бы сделанного подсудимою сознания, Москалев, передает это сознание ее мужу, этот сперва верит словам Москалева и говорит о том со слов Москалева на базаре, а базар говорит следователю со слов Дмитриева.
В результате всех этих показаний мы получаем положение, что факт сознания Дмитриевой утверждается одним Москалевым. Никто более никакого, даже частичного, обстоятельства, относящегося к признанию, не дал. Наоборот, муж потерпевшей отрицал факт признания его жены перед ним, а свидетели, даже по показаниям, записанным в протокол предварительного следствия, удостоверили лишь то, что Дмитриев говорил, что ему Москалев сказал, что его отравили теща и жена.
Итак, мы доказали, что один Москалев утверждает, и никто более, что жена Дмитриева участвовала с матерью в отравлении мужа.
Но и одно показание имело бы силу, с которой пришлось бы считаться, если бы мы не располагали противообвинительными показаниями и доказательствами.
Прежде всего вы должны обратить внимание, что сознавшаяся в преступлении и сама окончившая, вне всякого сомнения, насильственною смертью, теща не оговорила своей дочери. Даже в ту минуту, когда она готовилась расстаться с этим миром и когда ее мучила ложь против Москалева, оговоренного ею из мести, когда тайна смерти подсказывала ей, что нет ничего выше правды и что правда должна быть обнаружена без всяких сделок с выгодами и привязанностями, она ни одним словом не выдала своей дочери, видимо, не имея к этому никаких фактических данных.
Сам Дмитриев во все время следствия твердо и решительно отрицал виновность своей жены. Он, правда, – муж, но ведь он и потерпевший, если его в самом деле покушалась отравить жена. Жизнь, которой угрожала опасность от жены, – такое благо, защита которого не остановится и перед женою; а жена, покусившаяся на отравление мужа, уже не то дорогое существо, за которое муж готов отдать себя на жертву.
Если же муж так твердо отстаивает невинность жены в преступлении, направленном против него, то, вероятно, этого преступления с ее стороны и не было.
Отравить могла только нелюбящая, ненавидящая жена, а кому, кроме мужа, ведомо, кем была с ним его подруга: злодейкой и убийцей, или полной ласки и любви, преданной спутницей жизни?
Этот вопрос, от решения которого все зависит, не поддается минутному наблюдению чужого глаза, вторгнувшегося нежданно и негаданно в домашнее гнездо супругов. Любовь и ласка бегут света и свидетелей, и их знает и испытывает любимый человек в той таинственной, покровами ночи покрытой, сени, куда, кроме самих супругов, проникает только око Господне. Если вы хотите знать о взаимной любви супругов, спросите их самих, а бумаги и случайные свидетели в этом деле – самые негодные проводники сведений.
Свидетели, здесь спрошенные, показали, что во время болезни Дмитриева жене приходилось быть за него в лавке, и они видели ее плачущею о нем. Свидетель нотариус Гаговец показал, что во время болезни Дмитриева, или перед нею, властолюбивая теща взяла с Дмитриева документ на его состояние, что же касается до жены Дмитриева, то эта ничего не брала, а, напротив, почти в это же время, по требованию мужа, перевела ему свое недвижимое имущество по купчей, и только формальные причины помешали окончательному отчуждению: настоящее дело или изменение в мыслях Дмитриева повело к тому, что он передумал представить выпись к утверждению старшего нотариуса.
А раз обвинительному показанию Москалева противополагается ряд иных показаний, опровергающих его слова или несовпадающих, несовместимых с ними, то как объяснить эту часть показаний его?