– Пойдем лучше в дом. Мать на занятиях хора. Почему ты не известил нас о приезде?
– Я отправил телеграмму. Должно быть, затерялась. Я и сам до последнего дня не знал, что получу отпуск.
– Ну ладно. Во всяком случае письма твои до нас доходили. Ты не хочешь помыться с дороги?
Пока они пересекали лужайку, Уир искоса поглядывал на отца, на его дородную фигуру. Отец был в кардигане, надетом поверх рубашки с жестким воротничком, – той, которую он носил в конторе, – и в темном галстуке в полоску. Интересно, гадал Уир, поздороваться со мной он собирается? Но ко времени, когда они дошли до французских окон гостиной, стало ясно, что пригодный для этого момент упущен.
Отец сказал:
– Если собираешься остаться, я велю горничной тебе постелить.
– Если ты не против, – ответил Уир, – я проведу здесь одну-две ночи.
– Конечно, не против.
Прихватив ранец, Уир поднялся наверх и направился в ванную комнату. Вода взревела в трубах, застряла, столкнувшись с воздушной пробкой, булькая, пробила ее, отчего вся комната дрогнула, и шумно ударила из широкого крана. Он сбросил одежду, опустился в воду. И все ждал, что вот-вот почувствует себя дома. После ванны он прошел в свою комнату, тщательно выбрал костюм – фланелевые брюки и клетчатую рубашку, – продолжая ожидать, когда его окатит волной привычное чувство нормальности происходящего, когда он снова станет самим собой, прежним, а испытания последних двух лет выстроятся, уменьшаясь в размерах, в некую отчетливую перспективу. Он заметил, что одежда стала ему великовата. Брюки сползали и держались только на тазовых костях. Он отыскал в гардеробе подтяжки, нацепил их. Нет, ничего не произошло. Комод полированного красного дерева выглядел чужим; трудно было даже вообразить, что он видел его раньше.
Уир подошел к окну, окинул взглядом знакомую картину: огромный кедр в конце парка, угол соседнего особняка с террасой и узкой водопроводной трубой. И вспомнил часы детской послеполуденной скуки, когда он вглядывался в этот вид, однако это привычное воспоминание не принесло с собой ощущения общности с отчим домом.
Спустившись вниз, он увидел вернувшуюся мать.
Она поцеловала его в щеку и сказала:
– Ты похудел, Майкл. Чем тебя кормят там, во Франции?
– Чесноком, – ответил он.
– Ну тогда удивляться нечему! – усмехнулась она. – Мы получали твои письма. Очень милые. Утешительные. Когда пришло последнее?
– Недели две назад. Ты написал, что твою часть перебросили, – отец Уира стоял у камина, заново набивая трубку.
– Да, верно, – сказал Уир. – Из Бокура. И скоро опять перебросят, поближе к Ипру Куда-то под Месен, мы стояли там в самом начале. Вообще-то мне не следует рассказывать вам такие подробности.
– Как жалко, что мы не знали о твоем приезде, – сказала мать. – Чай мы сегодня пили рано, чтобы я успела попасть на репетицию хора. Если ты голоден, есть немного холодной свинины и язык.
– Не откажусь.
– Ладно. Сейчас попрошу горничную накрыть для тебя в столовой.
– А вот к помидорам моим ты, боюсь, опоздал, – сказал отец. – Урожай у нас в этом году был чемпионский.
– И попрошу девушку поискать для тебя латук.
Уир поел, одиноко сидя в столовой. Горничная поставила на стол стакан воды, положила салфетку. Ломоть хлеба, масло на отдельной тарелочке. Ел Уир быстро, звуки, которые он издавал, жуя, словно усиливались отсутствием застольного разговора.
Потом он играл с родителями в карты – в гостиной, до десяти вечера, когда мать сказала, что ей пора ложиться.
– Так приятно видеть тебя целым и невредимым, Майкл, – сказала она, запахивая свой кардиган и направляясь к двери. – Вы только не просидите здесь всю ночь за разговорами.
Уир и его отец сели лицом друг к другу у камина.
– Как идут дела в конторе?
– Прилично. Бизнес изменился не так сильно, как можно было ожидать.
Наступило молчание. Уир не мог придумать, что бы еще сказать.
– Хочешь, мы пригласим кого-нибудь в гости? – спросил отец. – Если, конечно, ты останешься до уикенда.
– Ладно. Да.
– Думаю, небольшая компания придется тебе по душе после всего, что… после… ну, ты понимаешь.
– После Франции?
– Точно. Все-таки смена обстановки.
– Там было ужасно, – сказал Уир. – Я тебе еще расскажу, это…
– Мы читали в газетах. Всем нам хочется, чтобы дело пошло быстрее и поскорее закончилось.
– Нет, было намного хуже. Ты и представить себе не можешь.
– Хуже чего? Того, что об этом писали? Больше убитых и раненых, так, что ли?
– Нет, я не про то. Я про… Не знаю.
– Относись к этому легче. Не расстраивайся. Ты же знаешь, каждый вносит свой вклад. Мы все хотим, чтобы война закончилась, но пока она продолжается, каждому следует заниматься своим делом.
– Нет, не то, – сказал Уир. – Там… Послушай, у тебя не найдется чего-нибудь выпить?
– Выпить? Чего?
– Ну… Скажем, пива, стакан.
– Пива в доме нет. По-моему, в буфете стоит херес, но ты ведь не станешь пить херес в такой поздний час?
– Нет. Пожалуй, не стану.
Отец Уира встал.
– Тебе нужно как следует выспаться. Это самое лучшее. Завтра попрошу горничную разжиться пивом. В конце концов, мы должны укрепить твое здоровье.
Он протянул руку похлопал сына по левой руке, сзади.
– Ладно, спокойной ночи, – сказал он. – Двери я сам запру.
– Спокойной ночи, – отозвался Уир.
Когда сверху перестали доноситься шаги отца, он подошел к угловому буфету и достал из него полную на две трети бутылку хереса. Вышел с ней в парк, сел на скамейку, закурил сигарету и дрожащей рукой поднес бутылку ко рту.
2
– Поворожите мне, – попросил Уир. – Предскажите будущее.
Стивен улыбнулся и сказал Эллису наблюдавшему за ними с лежанки:
– Вот же черт безнадежный, а? Хочет услышать от меня, что не погибнет.
– Ну давайте, – настаивал Уир. – И не притворяйтесь, будто вы ни во что не верите. Сами же пристрастили меня к гаданию.
Стивен встал, подошел к перекрывавшей вход в землянку противогазовой занавеске и крикнул:
– Райли! Добудьте мне крысу.
Пока они ждали, Стивен снял с деревянной полки у входа колоду карт, несколько свечных огарков, жестянку с песком. Затем разложил по столу пять карт лицом вниз и соединил их линиями из песка, получив пентаграмму. Зажег свечи, расставил их по пяти равноотстоящим точкам. Занимаясь этим, он чувствовал, как взгляд Эллиса сверлит ему спину.
– Я придумал это шаманство, чтобы было чем время коротать. Уиру оно понравилось. Внушает ему чувство, что о нем заботятся какие-то высшие силы. Что же, и злое провидение лучше равнодушного.
Эллис промолчал. Отношения Рейсфорда и Уира оставались для него загадкой. Офицер из туннеля, похоже, постоянно пребывал в состоянии, близком к полному упадку духа, между тем как его, Эллиса, старший офицер, Рейсфорд, сохранял такое спокойствие, что позволял себе быть с Уиром жестоким и порой говорил ему вещи совершенно чудовищные, однако Уир не протестовал. Уир приходил в землянку дрожащим, в надежде на виски и утешение, а в холодности Рейсфорда явно обретал опору. И все же в поздние ночные часы у Эллиса иногда возникало впечатление, что в крепкой дружбе этих двоих есть и еще какая-то сторона. Он видел запавшие глаза Рейсфорда, черные в свете свечей, не отрываясь глядевшие на взвинченного Уира, прикованные к нему так, точно их обладатель искал в душе Уира что-то такое, чего сам был лишен. Почти походило на то, думал Эллис, что Уир и вправду ему небезразличен.
Вошел Райли, неся за хвост крысу.
– Это вам от Кокера, сэр. Проделал фокус с сыром на штыке.
К Райли Эллис относился неприязненно. Райли был расторопным человечком, одетым всегда очень опрятно. Последнее Эллису нравилось, однако он считал Райли слишком услужливым и склонным к нарушению правил.
– Выпейте, Райли, – предложил Стивен. – И шоколад берите.
Райли поколебался, чувствуя на себе взгляд Эллиса, однако предложение принял.
– Эллис? – спросил Стивен. – Не рискнете ли сегодня виски попробовать? Вас даже в постель оттаскивать не придется. Можете пить лежа.
Эллис отрицательно покачал головой. Снаружи начался артиллерийский обстрел. Отличать гаубицы от полевых орудий или разбираться в калибрах вражеской артиллерии Эллис пока не научился. Однако во время подготовки к службе он изучал последствия взрывов различных снарядов. Видел – на схемах и на артиллерийских полигонах, – какие они способны причинять разрушения; сам рисовал диаграммы конического разлета шрапнели и компактного разрыва минометной мины. Чего он до прошлой недели не видел, так это воздействия взрыва на мягкие ткани, на розовую кожу двух рядовых его взвода, останки которых третьему пришлось собирать в один мешок: Эллис наблюдал за тем, как этот солдат бросает в него мелкие сочленения и куски мяса. И теперь места себе не находил при каждом новом артобстреле. Вздрагивал при каждом разрыве, однако это еще куда ни шло, разрыв походил на удар волны о берег, шумный, но короткий. Хуже было другое – волна отливала, звук стихал, а на берегу оставался страх. Каждый разрыв словно высасывал, вытягивал из Эллиса частичку души, и после каждого он становился слабее.
– На этот раз знают, по чему бьют, – сказал Райли. – Похоже, у них все на неделю вперед расписано.
Стивен не сводил глаз со стола.
– Погасите лампу, – сказал он и, повернувшись к Эллису, добавил: – Этот этап ему нравится больше всего. Любит, когда его пугают.
Он поместил в центр пентаграммы деревянную фигурку, которую сам вырезал из дерева. Грубая поверхность ее ловила шаткий свет свечей. Стивен достал из кармана нож с единственным старательно заточенным лезвием, вонзил его в грудь крысы, между передними лапками, и повел им вниз. А затем, взяв крысу другой рукой, вытряхнул на стол ее внутренности.
Уир наблюдал за ним как завороженный. Селезенка и печень крысы лежали зеленовато-красной теплой кучкой на рыжеватых волокнах древесины. Стивен, поковыряв ножом в крысином тельце, выскреб оттуда остальные внутренности. Уир склонилс